– Давай сменим тему. К школе меня подкинешь?
– И не ходи за мной! Вообще можешь смело домой отправляться.
– Задумал опять исчезнуть?
– Задумал немного побыть с дочерью. Наедине!
– Ах, какие мы строгие…
– Амано, я серьезно.
– Да вижу, вижу… Ладно, чего уж там. Ночевать у себя будешь?
– Если до ночи разгребу завалы твоих костюмов и рисовального мусора. Кстати, когда заберешь шмотье?
– Что-то не хочется, – солнечно улыбнулись мне.
Так я и знал. Есть два верных признака, что твоя жизнь перестала принадлежать лишь тебе одному: когда в ванной комнате появляется косметика твоей подруги и когда дом вдруг оказывается завален костюмами твоего…
– Будешь мешать, так и знай – отомщу.
– Да неужели?
– И месть моя будет жестока!
– Ладно-ладно! – Капитан Сэна молитвенно сложил ладони вместе: – Сегодня, так и быть, делай что хочешь. Но завтра…
Я притворился, что кашлянул и поэтому прикрываю рот рукой. Завтра, говоришь? Тебя ждет сюрприз, Амано. Потому что на завтра меня волей Барбары освободят от твоего общества. И умоляю, не делай ничего, чтобы я в конце концов начал искренне радоваться каждому такому «освобождению»!
Примерно на полпути к школьному крыльцу в мою голову постучалась мысль о том, с кем вместе Эд занимается рисованием, и спину обдало холодным потом. Не хватало только встретить инфанту, да еще в компании с Адвентой! Поэтому ноги сами понесли меня с аллеи в сторону, в парк, по уже изученному маршруту. А окно снова оказалось открытым…
Нет, на этот раз я не стал торопиться переступать черту, пусть она и выглядела как подоконник. Ведь сейчас мне не угрожало быть ни застуканным с поличным, ни разоблаченным, ни… Никаким, в общем. Нормальное мое состояние. Привычное и обычное. Правда, чертовски неподходящее для яркой, наполненной событиями жизни, но не все же коту масленица?
А вот смотреть, как она рисует, было одно удовольствие. Заставляющее задуматься, почему эта красивая и, безусловно, талантливая женщина не пошла по стезе профессионального художника, а занялась совершенно обратным. Помощью другим. Да и если вспомнить прочие ее выборы, они тоже со стороны выглядят совершенно не…
– Вы долго будете там стоять, капитан? – спросила Алессандра, не прекращая покрывать лист бумаги карандашными штрихами.
– Наверное, пока не получу официальное приглашение войти.
– В прошлый раз его отсутствие вас не смутило.
– В прошлый раз я был не в себе.
Она отложила рисовальные принадлежности и повернулась на стуле:
– Хотите меня отпугнуть?
Я оперся локтями о подоконник.
– Просто говорю правду.
– И часто вы бываете… не в себе?
Всякий раз, как это понадобится тетушке. Но такая «правда» вряд ли заслуживает быть донесенной до нежных и отчего-то вдруг чуть покрасневших ушек донны Манчини. А пока я обдумывал свой ответ, Алессандра просто поднялась со стула, подошла ко мне, наклонилась и… Пришлось выпрямиться, потому что с согнутой спиной поцелуй не приносил того удовлетворения, на которое был рассчитан.
Не было азарта. Не было ежесекундного ощущения риска, как в прошлый раз. Не было жажды, которая, казалось, ничем не могла утолиться. Были спокойствие, уверенность, чувство бесконечной правильности происходящего. Был мир вокруг, слегка дремотный, как, впрочем, и полагается миру далеко за полдень. Обыкновенный, реальный и единственно возможный.
– Все закончилось хорошо? – спросила донна Манчини, отрывая свои губы от моих.
– Что закончилось?
– Ваше… задание. Или как это у вас называется?
«У нас» это называется форменным идиотизмом. В том смысле, что занимаемся всякой ерундой, находясь при исполнении. В форме, так сказать.
– Да, все хорошо. Почти все.
– Возникли какие-то проблемы?
Одна. По размеру маленькая, зато по цене…
– Та старинная штуковина. Может получиться так, что я ее не верну. Не знаю точно, сколько она стоит, но, если вы подадите прошение моему начальству, часть ущерба, скорее всего, будет компенсирована сразу, а остальное…
– Не нужно ничего возвращать.
– Но это же ценное имущество и…
Она примостилась на подоконник рядом со мной.
– Будем считать его пожертвованием в фонд… Как точно называется ваше Управление? В его фонд. И точка.
Или донна Манчини задумала на мой счет нечто коварное и немыслимо жестокое, или она… Просто идеальная женщина.
– Это неправильно.
– А влюбиться в офицера, который арестовал твоего близкого родственника, – это правильно?
– Это вообще ужасная ошибка.
– Я тоже так думаю, – совершенно серьезно сказала Алессандра. – Но вот ведь странность… Почему мне тогда так приятно было ее совершать?
Она потянула бейсболку, и так уже немного сползшую, назад, столкнула с моей головы и тихо засмеялась, когда пряди наших волос смешались друг с другом. А я точно знал, что смеются не надо мной, и почему-то это ощущение почти пугало.
– Я рассказала дяде о тебе.
– Рассказала?
– Подумала, что не стоит больше ничего скрывать.
– И он…
– Он, конечно, вынесет свой вердикт, – признала донна Манчини. – Это его право. Но у меня тоже есть право. Право быть влюбленной.
– И любимой, – добавил я.
Ее губы снова приникли к моему лицу, шепнули куда-то в щеку:
– Да, и любимой.
Где-то вдали по путанице коридоров пролетела трель звонка, возвещающего окончание очередного учебного часа.
– Можно попросить тебя о небольшой услуге?
– Тебе все можно. Особенно сейчас.
– Мне бы заполучить Адвенту отдельно от всех прочих школьников и школьниц.
– Не хочешь попадаться на глаза кому-то?
– Очень не хочу.
Алессандра улыбнулась, пробормотав что-то вроде «амато мио», и набрала на комме номер.
– Алисия? Будьте так любезны, найдите мисс Адвенту Кейн и попросите ее подойти к моей мастерской. Да, сейчас. Благодарю.
– Спасибо.
– Этого слишком мало.
– Но и услуга была небольшой.
– Это как посмотреть… – Она потянула меня за ворот рубашки поближе к себе. – Окончательную цену всегда устанавливает исполнитель.
Когда я вышел из дверей мастерской в коридор, Эд удивленно ойкнула:
– А чего это ты там делал?
– Вот так всегда. Отсутствуешь долгое время, а когда возвращаешься, о твоем существовании уже все забы…
– Ты вернулся! – Чадо запоздало попыталось на меня напрыгнуть, но было остановлено моей ладонью.
– Обнимания отменяются, – строго сказал я и пояснил: – Момент упущен.
– Ты злой! – объявила Эд, надувшись, причем не показательно, а вполне искренне. – И как с тобой вообще кто-то на работе еще работает?
– Терпят, сквозь зубы.
– Тебе нравится мучить людей? – изумленно расширились зеленые глаза.
– Конечно. Это мое первейшее и любимейшее занятие. Сразу после мороженого.
– Злой… – Еще немного обиженно буркнуло чадо, потом вздохнуло и прижалось к моему боку: – Где был, расскажешь?
– Нет.
Откуда-то из-под мышки раздалось разочарованное сопение.
– Может, потом. Попозже. Когда снимут гриф секретности.
– Значит, никогда, – подвела итог Эд.
Наверное, я бы хотел поделиться с ней отдельными эпизодами своих… хм, приключений. Очень отдельными. Но в отрыве от основной сюжетной линии эти фрагменты выглядели бы еще нелепее, чем на самом деле.
– Зато я готов послушать твои рассказы.
– О чем? – недоуменно взглянули на меня.
– Обо всем, что пропустил.
– А тебе это правда интересно? – усомнилось чадо.
– Правда-правда. Меня же рядом не было.
– Ну я… Вот, в новую школу перешла.
– Это я уже заметил.
– Дядя Амано помог, между прочим!
– Да неужели?
– Ага! – гордо заявила Эд. – С директором договорился. А то ты, как обычно, вовремя то, что нужно, не сделал.
Не сделал. Некогда было. И если события продолжат происходить в таком духе, у меня скоро разовьется стойкая шизофрения. А как иначе? Ведь получается, неважно, чем и насколько успешно занимаешься, выполняя свои служебные обязанности, если дома от тебя нет никакой пользы, кроме… Да и такой – тоже нет.
– Ты сказала ему «спасибо»?
– А то! И ты тоже должен будешь сказать.
Пойти на поклон к дяде Амано? М-да. Куда ж денусь? Не шибко хочется, правда. В конце концов, у него-то образовалось свободное время для бумажных школьных дел только потому, что кто-то в это время, можно сказать, надрывался в поте лица… Ну и где, скажите, справедливость? Мне бы отгул кто выписал, я бы тоже смог все оформить. А так получается обычная картина: напарник снова на белом коне, остальные – в пролете.
– Хорошо.
Когда мы добрались до крыльца школы, другие ученики и ученицы давно уже разбежались по домам, и в парке царила умиротворенная тишина, располагающая к разговору по душам.
