– Во-Во, ты где? – и потом снова, после короткой, наполненной напряжением паузы: – Во-Во!
И тут же увидела его слишком близко, слишком неожиданно. Почему-то он был одет – это Элизабет поняла, когда обхватила его руками, прижалась, пытаясь спрятаться на его груди.
– Что случилось, Лизи? – услышала она тихий шепот. – Ты почему не спишь? Что случилось?
– Мне страшно, – проговорила она куда-то внутрь его груди, отчего ее голос зазвучал еще глуше. – Я не могу спать. Там кто-то есть в доме. – Она еще крепче сцепила замок рук у него на спине. – Там наверняка кто-то есть. Мне страшно.
– Ну что ты, Лизонька… – Тяжелая, теплая рука легла на голову, медленно поглаживая по волосам. – Кто там может быть? Что ты, успокойся.
– Там кто-то есть, – повторила Элизабет. – Тот, кто убил маму, он теперь пришел за мной, он там, в доме. – Голос ее дрожал, она сама чувствовала, как мелко, тыкаясь в его рубашку, затряслась голова, сил хватало лишь на то, чтобы повиснуть на его твердом, широком теле.
– Не говори глупости. – Казалось, голос двигается по ее волосам вслед за рукой, поддерживая, успокаивая. – Никого там нет. Хочешь, я пойду с тобой и буду сидеть там рядом?
– Нет-нет, – проговорила Элизабет, – я не хочу туда, обратно. Я не хочу. – У нее совсем не оставалось сил. Она уже сама не знала, что произносят ее полностью намокшие соленой влагой губы. А потом, видимо, она заскользила вниз, даже руки не смогли ее удержать – она снова забылась то ли во сне, то ли в обмороке.
…Очнулась она от того, что ее била дрожь, скользкая, мелкая, зубы стучали, выбивая рубленный, дырявый ритм – видимо, именно этот каменный стук и привел ее в сознание. А еще было очень холодно – мокро, скользко и леденяще холодно. Она провела ладонями по плечам, пытаясь хоть как-то унять дрожь, хоть как-то согреться, но ничего не помогало. Пришлось открыть глаза…
Она лежала на кровати, а прямо над ней нависало лицо. Она и не разглядела его сразу, только глаза, – казалось, в них отражается весь свет, который еще можно выделить из ночи, с такой печалью, с такой тоскливой, преданной заботой они глядели на нее. Не отрываясь.
Во-Во сидел на стуле чуть сбоку от изголовья, согнувшись, в самой его позе чувствовалось напряженная усталость.
– Мне холодно, – прошептала Элизабет, втискивая тело еще глубже внутрь постели. – Я замерзаю.
– Я тебя укрыл одеялом, – ответили ей глаза, она смотрела только в них. – Ты дрожала, и я тебя укрыл одеялом. Но я могу принести еще плед. – Он почти уже поднялся со стула.
– Не надо, – пробормотала Элизабет. – Мне холодно. Ляг рядом. – И она двинула плечами, бедрами, отодвигаясь, освобождая место.
– Рядом? – неуверенно переспросили глаза, и в них стало еще больше тоски, печали, даже испуга.
Но Элизабет не ответила, она только смотрела на него и молчала. А потом веки ее отяжелели, набухли, прикрылись и лишь на ощупь, не надеясь на ускользающее сознание, Элизабет ощутила рядом большое, мягкое, упругое тепло – к нему можно было прижаться, уткнуться в него, впитать в себя, а вместе с ним хоть какое-то спокойствие, хоть какую-то надежду. Его оказалось достаточно, чтобы дрожь затихла, и рассыпанное в беспорядке тело вновь собралось воедино и добровольно отдалось сну. Наконец-то она уснула, не потеряла сознание, а уснула. Сон был наполнен яркими, нервными вспышками света – они были белыми с вплетенной в белое желтизной, но попадались и цветные, и Элизабет каждый раз вздрагивала, ее руки судорожно цеплялись за единственную опору и снова расслаблялись, когда спазм отпускал.
Вскоре вспышки стали рождать тени, среди них тоже попадались цветные, а потом и формы, очертания. Сначала что-то наподобие геометрических фигур, как будто она смотрит в медленно вращающийся калейдоскоп, но потом появились овалы, можно было различить глаза, подбородок, щеки. Сначала вдалеке, на большом расстоянии, но потом расстояние стало сглаживаться, все сошлось, стало близко, знакомо, понятно. Первый раз за долгое время.
– Понимаешь, Элизабет, я долго ждала, но время наконец подошло.
– Мама, – прошептала Элизабет. – Ты вернулась, мама. Я ждала тебя, я знала, что ты вернешься.
– Ну конечно.
– А зачем же ты лежала там, на столе, под белой простыней? – снова произнесла Элизабет.
– Под какой простыней?
– Ну там, на столе, в белой комнате, куда нас привезли с Во-Во.
– Ах там… – Мама улыбнулась. – Да я просто спала. Знаешь, я так устала, что просто заснула, где пришлось.
– А они сказали, что ты мертва, – удивилась Элизабет.
– Вот глупые. – Мама улыбнулась. Ах, как сразу стало хорошо от ее улыбки! – А я просто устала и заснула. А они придумали всякую ерунду. Смешно, да?
– Так значит, ты не умерла? – спросила Элизабет, заведомо зная ответ. И от него, от его очевидной простоты по телу растеклась теплая, сладкая волна. Элизабет сразу поняла: это и есть «счастье». И ничто другое счастьем быть не может.
– Конечно нет, – ответила мама. – Глупенькая, как я могла умереть, я ведь еще совсем молодая. И я люблю тебя. Пока я тебя люблю, я не умру.
Тут Элизабет вспомнила про коричневое пятно на мамином виске, про его рваные, неровные края, про такие же коричневые точки, ведущие к нему, и теплая волна тут же рассыпалась на мелкие, колкие куски, оголив беззащитное тело.
– А это коричневое пятно у тебя на лице, сбоку? – произнесла Элизабет. – Откуда оно взялось?
– Какое пятно? – снова удивилась мама и снова улыбнулась. Элизабет показалось, что она шутит с ней.
– Пятно… Они сказали, что это след от выстрела, что тебя убили выстрелом в висок.
Тут мама уже не смогла сдержаться от смеха – такого заразительного, что Элизабет сама не выдержала и стала хохотать вслед за ней. Сладкая волна снова собралась, склеилась из только что разрозненных кусков и снова укутала тело заботливой теплотой.
– Они так сказали? – смеялась мама. – Неужели именно так? – не могла успокоиться она. – От выстрела… – Ее глаза лучились смехом, а еще любовью. Любовью к ней, к Элизабет. – И ты поверила? Ничего глупее они придумать не могли.
– Наверное, нет, – согласилась Элизабет. Сейчас она любила маму, как никогда не любила, никогда в жизни. Никого она уже не будет так любить, как сейчас она любит свою маму.
– Да я просто поранилась, поцарапалась немного, – продолжала смеяться мама. – Там был осколок, маленький камушек, кусочек щебня, я им и поцарапалась. Подумаешь, немного крови. А они сказали тебе, что это след от выстрела? Надо же такое придумать.
– Так значит, все что, они говорили, – неправда? – снова повторила Элизабет.
– Конечно, – кивнула мама.
– И все теперь будет как прежде? Ты будешь ждать меня дома, когда я возвращаюсь со школы, Во-Во будет работать в доме, и все будет, как всегда?
