– То есть ко всему тому, чем великие специалисты заниматься не хотят, – пробормотала Алина.
– Разумеется, он не выдержал. Он уехал из Турмана, стал жить замкнуто в квартире в Бреннсе, собрал всю документацию, какую смог собрать, и выразил все свое разочарование в первом издании «Женского тела». Однажды вечером, завершив работу над рукописью, он написал родным прощальное письмо, запер дверь на ключ, чтобы никто ему не помешал, и выпил смертельный коктейль из лекарств.
– Как жаль, – сказала я, и мое горло сжалось. – Вы рассказали об этом мужчине и его сыну?
– Нет. – Он снял очки. – Во-первых, потому, что в наших глазах Оливье не покончил с собой, а его убили. Во-вторых, потому, что мы с его родственниками договорились никогда не поднимать эту историю – подлецы, загнавшие его, сказали бы, что Оливье был некомпетентным, раз его ругали, и что его самоубийство явное тому подтверждение. Они ведь не знают, что такое отчаяние.
Он замолчал и перевел дыхание. Казалось, его мучает необходимость рассказывать эту историю до конца.
– Мы решили посвятить «Женское тело» его пациентке, но муж и сын этой женщины уехали, не оставив нам ее имени. Бруно решил назвать ее «пациентка Альфа» и использовать этот термин для обозначения той – или того, – кто в первый раз заставил целителя пойти против течения и нащупать в профессиональной жизни свой путь. Потом…
Он задумался и повернулся к Алине.
– Можешь ей сказать, – пробормотала она. Ее глаза были влажными от слез.
– Потом мы подписали соглашение. Видишь ли, мы с Бруно устали. У нас часто возникало желание послать все к черту. Но мы поклялись никогда не позволять злобе и глупости доводить нас до отчаяния. Потому что на самом деле своим поступком Оливье освободил место для тех, кто творит зло. Как и у него, у нас однажды появилась пациентка, которая заставила нас занять позицию за нее, против догм. Тогда мы поклялись держать удар до тех пор, пока пациентка Альфа не подаст нам знак, пока не придет к нам и не скажет, что «эта мелочь», которую мы сделали для нее и которая изменила нашу жизнь, превратив нас в целителей, изменила и ее жизнь. Никогда не знаешь, пригодится ли то, что ты делаешь. Но когда много лет спустя узнаешь, что твое осмысленное решение изменило жизнь одного человека, у тебя есть право думать, что оно изменило и многие другие жизни. Это сигнал к тому, чтобы опустить руки, пойти отдохнуть, уйти и заняться чем-то другим. Если потребуется ждать двадцать лет, пока не появится пациентка Альфа, пусть будет так! Ах, священный Бруно…
Его плечи опустились, как будто на них неожиданно взвалили непосильный груз, и я услышала, что он тихонько застонал.
– Сакс снова встретился со своей пациенткой Альфа, – сказала я, сразу вдруг все поняв. – Какой мерзавец! он бросил вас и уехал, черт! В Канаду! Черт! Черт! Черт! Почему в Канаду, черт побери?
Франц улыбнулся и покачал головой:
– Нет, красавица моя, он меня не «бросил». В определенный момент он просто вышел из игры, как мы и договаривались, и он был прав. Он сделал достаточно, он имел право жить. Поверь мне, то, что он там делает, пойдет на пользу всем нам. Впрочем, я должен рассказать тебе историю его пациентки Альфа, она тоже очень красивая, и я ему очень завидую, потому что, видишь ли, я сомневаюсь, что моя пациентка когда-нибудь… ах, но вот наша опоздавшая, у нас больше нет времени, расскажу тебе в другой раз…
НЕЕЕЕТ!!! Я ХОЧУ УСЛЫШАТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ!!!
ВЕРНУВШИЕСЯ ИЗ НЕБЫТИЯ
Перед тем как вернуться в больницу, я решила быстро проверить почту. Только одно новое письмо. Мне пришлось прочитать подпись дважды, чтобы убедиться, что я не сплю.
...
Jeanny,
hope I’m not disturbing you with this message [49] . Конечно, побеспокоит, что тебе надо haven’t had the chance to speak for a while. Если бы я хотела с тобой общаться, ты сам знаешь but I’ll be cruising the French countryside next month. Боже милостивый! Постоянно в разъездах, он что, на месте усидеть не может and I thought maybe we could grab the opportunity to reconnect. Вот в чем дело. Чтобы возобновить отношения, нужно, чтобы эти отношения уже существовали, приятель, а что касается меня And I know you might find that strange or even a little bit awkward, but I miss you, Sweetheart.
Он по мне соскучился? Он по мне соскучился? Что он несет? Он исчез без предупреждения, без объяснений, out of the blue [50] , и пишет, что соскучился по мне!!! Ты не по мне соскучился, болван! Ты соскучился по уму и такту.
Я разозлилась так сильно, что начала кричать – And don't you ever ever EVER “Sweetheart” me again, Moron! [51] – и яростно барабанить по клавиатуре, которая передо мной ни в чем не провинилась. Я хотела сказать ему, чтобы он убирался ко всем чертям и что мне на него плевать.
– Вы что-то сказали?
Сесиль стояла на пороге гостиной в пижаме, которая была ей велика, и в махровом халате, в который я завернула ее накануне вечером, когда она никак не могла согреться. Она держала в руке переносной штатив, на котором я закрепила капельницу с антибиотиками.
– Что?
– Вы что-то прокричали на английском, что это значит?
– Я разнервничалась из-за… придурка, который назвал меня Sweetheart, чтобы меня задобрить.
Она медленно сделала несколько шагов вперед и осмотрела гостиную.
– Вам повезло, что мужчины называют вас Sweetheart. В свой адрес я таких слов не слышу… Это ваш старый приятель?
– Нет.
Она посмотрела мне прямо в глаза, и мне сразу захотелось ей ответить.
– Это мой (Мне плевать на тебя, папочка!) отец.
– Ваш отец? Вам не нравится, что ваш отец ласково вас называет? Он с вами плохо обращался?
– Нет! (Он бы никогда не поднял руку на свою Princess Buttercup, свою дорогушу свою красавицу которую он берег как зеницу ока, радость его жизни, как он говорил. Стоило мне говорить все эти глупости, чтобы…) То есть обращался плохо, но совсем не так, как обращались с тобой.
– То есть как?
– Он уехал. Он бросил меня, ничего не объяснив, когда мне было… (собравшись это сказать, я поняла, как смешно для нее будут звучать мои слова) двадцать пять лет… Прости, Сесиль. Я очень глупая.
– Почему? – спросила Сесиль, садясь рядом со мной на диван. – А… У меня очень сильно болит живот, в туалете и при ходьбе… Это нормально?
– Да, у тебя глубокая инфекция. – Я поднялась. – Я добавлю в капельницу противовоспалительные.
Она сделала протестующий жест:
– Нет, нет, когда я не двигаюсь, ничего не болит. Останьтесь здесь. Объясните, за что вы просите прощения.
– Я прошу прощения, потому что гружу тебя своими проблемами с отцом, в то время как ты…
Она положила руку, на которой стояла капельница, на ногу и посмотрела на нее так, как будто хотела расшифровать рисунок из синих вен вокруг трубки.
– Мой отец умер, когда мне было одиннадцать. Несчастный случай на работе. Упал с крыши. Он был алжирцем без документов, шеф его не зарегистрировал. Его привезли в отделение скорой помощи, и там он пролежал на носилках целый день, до самого вечера. Каждый раз, когда я просила кого-нибудь позаботиться о нем, мне отвечали: «Мы не можем, у него нет документов, мы ищем решение, но это не так просто».
– Ты была с ним?
– Да. После падения он поднялся и вошел в дом. Была среда, у меня не было занятий в школе. Мама днем дома никогда не бывала, тогда она еще работала. Рука у него как-то странно торчала вбок, он был весь в крови. Я сказала: «Папа, тебе нужно в больницу», а он ответил: «Нет, я отдохну, все обойдется». Он лег на кровать прямо в одежде, а потом заснул и перестал реагировать, когда я к нему обращалась, и я позвонила в «скорую», мне сказали, что приедут за ним. Поскольку я дома была одна, меня тоже забрали. Когда мы приехали в больницу, про нас, разумеется, сразу все забыли. Еще не было и полудня. Когда кто-то наконец-то им занялся, была уже полночь. Это был высокий худой мужчина в круглых очках, он только что приехал и был очень разгневан, я его жутко испугалась. Я заплакала, и он сразу успокоился, наклонился ко мне и сказал: «Прости, я не на тебя сержусь. Что произошло?» Я ему все объяснила, показала на отца, который лежал на носилках, и он сказал: «Идем». Он увез носилки в пустой кабинет и начал с ним говорить, измерил давление, раздел его и послушал сердце.
– Он был один? С ним не было медсестер, чтобы помочь?
– Нет, работы было невпроворот, все были очень заняты. Он долго им занимался, он очень старался, я никогда не видела, чтобы кто-то так старался. Разве только мой отец, когда чинил мебель или стиральную машину и говорил: Я не отойду от тебя, пока ты не заработаешь. Но через какое-то время врач остановился, вздохнул, присел напротив меня и сказал, что мой папа умер, он хотел мне объяснить, но я не понимала, я готова была расплакаться, потому что знала, видела, как он старался, и так боялась, что он мне это скажет.
