С легкой руки капитана Джона Смита в Северной Америке к 1624 году уже обосновалось несколько крепких колоний: в Виргинии, Массачусетсе, в Северной Каролине, Нью-Гемпшире. Было среди колонистов, или пионеров, как их называли в Америке, немало шкотов. Вполне мог среди них оказаться, кабы фортуна в лице капитана Джона Смита не распорядилась иначе, и Джордж Лермонт.
Вот и писал бы капитан Джон Смит о своих путешествиях, о больших открытиях, о колониях, которые он помог создать в Америке. А он увлекся от начала до конца выдуманной историей о прекрасной индеянке Покахонтас.
Лермонт учил сына Вильку читать и писать по-аглицки (эй, би, си) и по-русски (аз, буки, веди).
Никаких школ в Москве, руководств и наставлений по воспитанию детей в те времена, разумеется, и в помине не было. На все случаи жизни была Библия. Под влиянием безбожника Галловея Лермонт, прежде добрый протестант и ревностный христианин, давно не признавал Библию Священным Писанием, однако почитал ее, опять же вслед за Галловеем, как бесценный кладезь мудрости, накопленной человечеством за тысячелетия. Разумеется, много было в книге дикого и варварского, противного раскрепощенному уму. Однако Писание как литературный, исторический, философский памятник, как антология весьма неравноценных и разновременных, но древних рукописей, еврейских и христианских сочинений, религиозных, исторических хроник и преданий, эпических мифов и сказаний, притч, басен и прекрасных любовных песен в глазах Галловея и Лермонта не имело себе равных. Вся беда была лишь в канонизации этой пестрой антологии. Но сама Библия в этом не виновата. Обожествление любого человеческого творения — залог его будущего ниспровержения. Но боги приходят и уходят, а венцы человеческого, народного гения сияют вечно. Задолго до «Домостроя» и всех и всяческих наставлений Библия веками была единственным руководством, хрестоматией, альманахом — словом, первой настольной книгой.
Из Второго закония аглицкой и русской Библий Лермонт читал такие убедительные заповеди своим сыновьям:
«Если у кого будет сын буйный и непокорный, не повинующийся голосу отца своего и голосу матери своей и они наказывали его, — но он не слушает их: то отец и мать его пусть возьмут его, и приведут его к старейшим города своего и к воротам своего местопребывания, и скажут старейшинам города своего: „сей сын наш буен и непокорен, не слушает слов наших, мот и пьяница“; тогда все жители города его пусть побьют камнями до смерти…»
И сыновья Лермонта запоминали подобные наставления на всю жизнь.
Когда Вильке исполнилось семь лет, отец смастерил ему маленький лук, соразмерный силе его рук, и торжественно вручил его ему вместе с кожаными колчанами с двенадцатью стрелами.
— Мою родину, — сказал Лермонт сыну, — не раз били южники-англияне, потому что у нас забыли уроки Лермонтов и других рыцарей-норманнов, а в Англии каждый малыш в семь лет получал из отцовских рук лук и стрелы и начинал учиться стрелять. Каждый год ты получишь от меня новый лук потяжелей, побольше этого, и стрелы твои будут лететь все метче и дальше. И братья твои тоже станут лучниками и будут натягивать тетиву не к груди, как все плохие лучники, а к уху, что позволяет стрелять длинными и более точными стрелами. Твоего предка сэра Лермонта убил в битве при Флоддене лучник короля Генриха Восьмого Английского, потому что по указу этого короля пороли того отца, сын которого плохо стрелял сызмальства из лука. Сейчас ты, верно, не все понял из того, что я тебе сказал, но повторение — мать учения, и я, твой отец, буду повторять этот урок тебе, пока ты не запомнишь его назубок и не перейдешь к другим видам оружия!
Такие уроки были Вильке по сердцу, не то что аз-буки-веди! А маленький Петька никак не мог натянуть лук и плакал горючими слезами.
Осенью 1625 года Джордж Лермонт неожиданно получил из Данцига доставленное немецким купцом письмо от родного дяди — главного капитана Питера Лермонта, с которым он сражался насмерть в 1619 году. Дядя проклинал себя и за то, что не отправил его из Данцига домой, и за то, что позволил ему уехать с Дугласом в крепость Белую, — он тогда был в Данциге, а приехав в Варшаву, узнал о переводе эскадрона Дугласа в крепость, которую заведомо нельзя было отстоять. Он звал племянника в Данциг, обещал содействовать его отправке домой, в Шотландию. В конце письма объяснил, что недавняя гибель его кузена капитана Давида Лермонта,[89] сына сэра Джона Лермонта из Балкоми, на поле брани в Германии[90] заставляет и его подумать о возвращении хотя бы в Англию. Передавал приветы от жены Катерины, от Эндрю, которому уже пошел двадцать второй год. Мальчик рвется на военную службу, но он, его отец, ни за что не позволит ему это, скорее в монахи отдаст…
Это было первое и последнее письмо, полученное Лермонтом в Москве за двадцать лет…
Странные и вовсе не душеспасительные беседы порой вел преподобный Барнаби Блейк с молодым рейтарским прапорщиком.
— Шотландцы и англичане должны покончить с вековой враждой, унесшей столько лучших жизней. Им надо объединиться и вместе повернуть против тех, кто проводит дни в праздности и утопает в богопротивной роскоши, тратя народное добро, тех, кто ослеплен гордыней и не искоренил ересь из души своей. Надо менять строй всей нашей жизни…
До Лермонта плохо доходил смысл фраз, скользких, как трава в тумане. А ведь всего два-три десятка годков оставалось до тех бурных времен, когда английский пуританский парламент поднимет великое восстание против короля, и Оливер Кромвель наголову разгромит королевскую рать, и шотландцы выдадут Карла I англиянам, и когда кубарем покатится с плахи венценосная голова короля Англии и Шотландии!..
Когда Лермонт рассказал об этих речах южника, Галловей расстроился, пришел в великое возбуждение.
— И я слышал подобные слухи! Быть у нас на родине и в Англии великим делам! Черт побери, мы тут с тобой застряли, а на родине назревает переворот. Все по горло сыты королем. Торговцы, суконщики, фермеры, новое дворянство, наши мореплаватели и колонисты, ремесленники, все мыслящие люди против монархии. К дьяволу феодальную знать — она только тормозит наш путь в будущее. Пробуждается и джентри[91] Шотландии. Карл Первый не лучше, а хуже Иакова. Лондонский парламент, который хотел было взорвать Гай Фокс, теперь все более склоняется на нашу сторону. Там начинают задавать тон наши пресвитериане. А этот мот Стюарт подливает масла в огонь, придумывая новые поборы, сборы и займы. Казна пуста, царство разваливается. А Карл пытается ввести такое же абсолютное самодержавие, как тут, в Московии.
Глаза у Лермонта разгорелись, он часто дышал. Что-то будет! Что-то будет!.. Неужели сбудутся мечты отца о свободе Шотландии. Откуда ему было знать, что английская революция вспыхнет после поражения Карла I в войне с Шотландией, после геройского восстания его земляков! Наголову разгромленный Кромвелем Карл убежит в Шотландию, но Шотландия выдаст его парламенту.
Оливер Кромвель был лишь на три года моложе Лермонта. В 1649 году он возглавит республику, казнив короля Карла I. Это цареубийство он назовет «жестокой необходимостью».
Ротмистр Лермонт, проверяя посты, подошел к часовому у дверей царской опочивальни, оглядел его с ног до головы и остался премного доволен осмотром, поправил только погонный ремень с кряжем и с ножнами у старшего рейтара, усатого великана, и мушкет и кафтан у его молодого подчаска.
— Государь зело доволен караулами, — сказал он своим воинам, — и жалует завтра рейтарам по горячему копеечному калачу, а стрельцам своим — по одному калачу на двоих.
— Рады стараться! — грянули рейтары.
— Тише вы, черти окаянные! Царя с Царицей разбудите!..
Днем дежурный ротмистр имел именную роспись высших придворных и бояр, коих ему надлежало беспрепятственно пропускать к царской фамилии для их сбережения. Ночью он выставлял пост в покое рядом с опочивальней Царя и Царицы. Часовым и подчаскам дозволялось сидеть, но не спать, хотя это и случалось. На Иване Великом тоже поначалу был караул с вестовщиком, «для смотрения пожарных случаев», но потом его передали стрельцам. Посты сменялись через три часа. Охранялись также знамя полка и казна. Однажды Царица велела поставить часового у соловья в клетке, чтобы до него не добрались кошки. Всех, кто шумел, когда самодержцы изволили почивать, следовало по всемилостивейшему царскому указу бить эфесами по голове. Запрещалось курить на посту, играть в зернь, кости и карты, плевать на пол и на стены, бить вшей, отлучаться, не оставляя подчаска. Ослушников строго наказывали, смотря по их винности. Ротмистр следил, чтобы рейтары были во всякой чистоте и исправности, проверял государево оружие, фитили и кремни, каждую государеву амуничную вещь, смотрел, чтобы все было в добром порядке, штрафуя посылкой в караул вне очереди или делая вычет из жалованья. Преступителей царских и воинских указов — за беспамятное пьянство, шумство, самовольные отлучки, невежество, неучтивость, противность, непослушание и прочие предерзости — он сек батогами и сажал на хлеб-воду и на штрафной стул с цепью и ручными и ножными железами в караульной, а в походе — к пушке. За разбой и убийство Царь отсекал руку, лишал чинов и дворянства, а за измену мог и казнить через усекновение головы.
