Гиты бросила на землю сандалии; одна из них перевернулась, и Кхуши поставила ее на подошву пальцами ноги, пытаясь надеть. Гита направилась было к ней, чтобы поздороваться, но ее обогнал мужчина в полицейской форме – он первым подошел к Кхуши и покачал головой, указав сначала на ее сандалии, затем на улицу за воротами участка. Кхуши равнодушно кивнула, подобрала сандалии и босиком зашагала прочь.
– Кхушибен! – окликнула ее Гита.
– Джи? – обернулась она. – Намасте[137].
Теперь они находились формально за пределами участка, и далит могла надеть обувь. Гита заметила, что выглядит она очень усталой, под глазами с голубыми пятнами катаракты залегли темные круги.
– Что вы здесь делаете? – спросила Гита.
– Ай-яй, – вздохнула Кхуши; голос у нее тоже был усталый. – Произошла какая-то путаница с трупом, который я готовила к похоронам. Я его кремировала, но оказалось, что это был мусульманин, так что я, видимо, совершила ошибку. А полицейские и рады вцепиться всеми когтями.
Гите оставалось только мысленно вознегодовать, что неприятности достались не Фарах, а Кхуши.
– Вы про Самира Вору?
– Да. Если бы в здешних краях было нормальное похоронное бюро, мне бы никто и не доверил мусульманина, не пришлось бы об этом думать, но в деревне покойника просто некому больше было забрать.
– Мы знакомы с его женой… то есть вдовой. Давайте вернемся в участок и всё объясним.
– Меня туда как раз не пустили, – сказала Кхуши. – Я топталась во дворе, а эта проклятая леди-коп все твердила: «Статья пятнадцать то, статья пятнадцать сё…» Потом толстый коп выгнал меня на улицу. Почему я должна участвовать в их драме? Но вы не волнуйтесь, уже все уладилось. Я предложила заплатить им и мирно разойтись, а та проклятая леди-коп как разорется! Взятки, мол, позорят мундир! Еще кричала, что я уничтожила улики в деле об убийстве. Ба! Какое-такое убийство?! Пьянчуга захлебнулся собственной блевотиной. От него воняло хуже, чем из выгребной ямы, а уж поверьте, я знаю, о чем говорю.
Салони решила немного разрядить обстановку:
– Единственный честный коп во всей Индии, и та у нас в Кохре! Ну что за невезение!
Но Гите было не до смеха.
– Как же вы всё уладили, Кхушибен?
– О, толстый коп не согласен, что взятки позорят мундир. – Левый уголок рта Кхуши дернулся в презрительной усмешке. – Видимо, в отличие от меня мои деньги грязными не считаются.
– Вас подвезти до деревни? – спросила Гита.
Салони кашлянула:
– У меня же скутер без коляски.
Это было разумное замечание, но Гита вдруг поняла, что не знает, как Салони из варны брахманов[138] относится к кастовой иерархии.
Кхуши помахала мобильным телефоном:
– Мой старшенький уже едет. Он тут в школе учится неподалеку, гоняет на уроки на скутере.
– А почему он не ходит в деревенскую школу? – спросила Салони.
Кхуши качнула головой:
– Сходил однажды, очень давно, так учитель вместо урока отправил его мыть туалеты. А я отдала его в школу как раз для того, чтобы он никогда не мыл туалеты. Ай-яй, надо было тогда, конечно, стрясти с этой школы деньги за труд, но моему сыну было всего пять лет, много он там не намыл. Да и ладно, что было, то было. В городской школе гораздо лучше. А потом он пойдет учиться на патологоанатома. Звучит лучше, чем «труповоз», правда?
Гите показалось, что Салони не менее удивлена услышанным, чем она сама, и не очень-то верит своим ушам. Неужели у этой женщины из далитов, у женщины-дом, столько денег, что она может подкупить офицера полиции, дать сыну приличное образование и приобрести скутер? Кхуши, должно быть, догадалась, о чем они думают, потому что рассмеялась:
– Когда я сказала, что у меня дом побольше, чем у вас, Гитабен, я знала, о чем говорю. Если выполняешь «грязную» работу, на которую никто больше не соглашается, можно требовать за свои услуги любую плату. Не поймите меня неправильно. С бедных я беру ровно столько, сколько они могут дать. Каждый заслуживает последних почестей. А со всех остальных… – Она пожала плечами. – Знаете, у меня отличная память на лица. Даже мертвецов узнаю`, если когда-то встречала их живыми. И когда придет время погребального костра для мамаши того толстого копа… – Кхуши подняла руку и потерла подушечку большого пальца сложенными вместе указательным и средним – универсальный жест, означающий «деньги».
Салони так громко фыркнула от смеха, что Гита ее ущипнула.
– Что?! – взвизгнула Салони, потирая локоть. – Она забавная. – И улыбнулась Кхуши: – Он этого заслуживает. Обдерите жирную свинью от пятака до хвоста.
На улицу вырулил юноша на скутере. Сын Кхуши сбросил скорость и остановился, упершись одной ногой в землю.
– Ма! – позвал он.
Кхуши закатила глаза:
– «Ма»! – передразнила она, состроив смешную гримасу женщинам. – Пока он не начал здесь учиться, было «мамуля».
– Радость материнства, я полагаю? – засмеялась Салони.
– Да уж, награда и все такое.
– Ма!
Сыну Кхуши не терпелось уехать, но скорее от смущения, чем от того, что он куда-то опаздывал. Кхуши, забираясь на сиденье позади него, ворчала:
– Иду, иду, не торопи свою старую матушку. И мне, между прочим, тебя тут не пять минут ждать пришлось, как ты обещал.
Они умчались, подняв облако пыли. Салони сняла с подножки скутер мужа и выкатила его на дорогу. Пока Гита устраивалась позади нее, как только что Кхуши на скутере сына, Салони натянула длинные перчатки и обмотала дупатту вокруг головы, скрыв нижнюю часть лица и сразу став похожей на разбойника-дакойта.
– Готова? – спросила она через плечо приглушенным тканью голосом.
– Готова, – отозвалась Гита, знавшая, что в дороге можно будет разговаривать, если она наклонится поближе к уху Салони и они обе будут орать. – Слушай, а такое разве бывало в нашей школе? Я что-то не припомню, чтобы детей далитов отправляли мыть туалеты. А вот Паял помню.
– Кого? – Салони повернула голову, чтобы ее слова не уносил ветер. – Далиты у нас в классе точно были, они всегда сидели в последнем ряду, и не за партами, а на своих джутовых сумках, прямо на полу.
– Хреново.
– Ну, не настолько. У нас в деревне все было как раз не так плохо, как в других местах, где далитов били, заставляли есть дерьмо и все такое. У нас они были сами по себе, и мы сами по себе.
Гите в глаза попал песок из-под колес, они заслезились, и пришлось зажмуриться. Но ветер быстро высушил влагу.
– По-твоему, это оправдание? – сказала она. – То, что у нас все было «не так плохо»?
– Слушай, я из брахманов, но выросла в таких условиях, которые сыну Кхуши и в кошмарах не снились. А мои безмозглые братья еще гордились своим происхождением. Мол, пусть мы сдохнем от голода, но сдохнем «брахманами, ничем себя не осквернившими»! При этом мы ели все, до чего могли дотянуться, в том числе мясо. «Ничем себя
