«Вот вся моя жизнь», – решила Мария, стараясь что-то увидеть, разглядывая тени и желая угадать одно – увидит своего Коровкина сегодня или нет? Мария оглянулась и вдруг почувствовала: кто-то стоял сбоку и чуть впереди. Ощущала: кто-то стоит, но кто, – понять было невозможно, лишь угадывалась тень, присутствие чье-то. Не больше.
Мария слегка наклонилась, желая разглядеть стоящего. Но различить что-либо было невозможно. И все же нестерпимо хотелось узнать, что именно эта тень и есть не кто иной, как Алеша Коровкин; она сделала шаг к тени. Та отодвинулась ровно на один шаг. Но это малейшее движение ее души тут же откликнулось далеким грохотом, словно обвалилась гора. И действительно, слева образовался сияющий пронзительным светом провал, из которого хлынул поток яркого пламени.
И сразу она увидела, что находится в огромном зале с колоннами из красивого зеленого камня, излучающего приятный глазу блеск. Мария в ужасе воскликнула, заметив, что стоит будто нагая, и тело под проникшим в зал светом засветилось прозрачной белизной, но через мгновение она с удивлением заметила: на ней просторное длинное платье с волною ниспадающих воланов. Приятно, так хорошо стало в нарядном платье. По неосторожности опять сделала шаг вперед. И тут же снова раздался страшный грохот. Угол громадного зала обвалился, из него хлынул красный, розовый, фиолетовый и черный свет. И все цвета протягивали длинные щупальца лучей к середине зала. Мария оглядывалась, пытаясь найти Коровкина, который, по ее предчувствию, должен находиться где-то недалеко. «И вот сейчас-то, – подумала Мария, – я смогу увидеть любимого в том качестве, в котором он мечтал находиться: в качестве великого человека». Она возбужденно оглядывала зал, замечая то там то сям столы причудливой старинной формы, кресла, диваны, которые тут же под ее взглядом исчезали. Она находилась среди толпы людей, которых не видела. Никто не задевал, не касался ее, но по еле уловимым каким-то дуновениям стало совершенно очевидно: в зале есть люди. Но не может быть такого, чтобы рядом с вами находились люди, а их не удавалось увидеть. Значит, что-то здесь не так.
И вот сверху на длинной золотой цепи спустилась огромная хрустальная люстра, полыхающая тысячами свечей, из стен выдвинулись светильники – изящно изогнутые старинные бра, и в середине, напротив люстры, из пола ударил синий фонтан света. Сразу вокруг зазвенел воздух, тихой и прекрасной музыкой полнилась душа, а в зале послышался шум шагов, шаркающих и легких, порхающих и тяжелых, и Мария поняла: вокруг нее люди. И люди видят ее. Мария слышала: летали невидимые птицы, обдавая ее лицо трепещущим воздухом. Вот в воздухе возникло огромное лицо. И она обрадовалась – Коровкин. Лицо растаяло, стоило ей только сказать: «Алеша Коровкин!» И тут Мария заметила: из пролома, в свете белых, красных, черных и фиолетовых лучей, в зал входят тени. Она поняла: тени-то – люди. И вот поплыл перед нею человек. Тени обступили фонтан, но заслонить брызжущую разноцветным пламенем струю было трудно, высшая точка ее упиралась в люстру. Мария глядела во все глаза, чувствуя, как нервы напряглись и она готова вот-вот заплакать, ничего не может с собой поделать. Ею одолевало одно желание – увидеть Коровкина. Сказать ему лишь слово, которое не сказала ему – «люблю».
«Господи, где же он?» – думала Мария, разглядывая силуэты, убежденная, что один из них – Коровкин. Но попробуй узнать в силуэтах, похожих один на другой, знакомого человека? Она не выдержала, у нее лицо горело, в глазах плясало. Из глаз выкатилась слезинка, покатилась-покатилась и с грохотом упала на пол – р-раз! Мгновенно перед нею возник маленький человечек, величиной с крупного лесного муравья, с ярко блестевшей в его руках метлой, пышный сноп которой переливался белым светом, исходящим из самой метлы. Пригляделась, узнавая в фигурке Ромуальда Ивановича Капитолийского. Как только Мария его узнала, тот тут же взмахнул метлой и сказал отчетливо, что ее особенно удивило, убеждая в реальности происходящего:
– Истинная суть моей жизни, Мария Викторовна, состоит в непреложном понимании глубинных процессов в психологии человека при получении диплома.
– Что у вас в руках? – спросила Мария. У нее возникла нестерпимая боль в голове от его голоса, надменно изогнутых бровей и серьезного выражения лица.
– В руках у меня диплом, – отвечал Капитолийский все таким же твердым и непреклонным голосом. И тут же шаркнул метлой так, что из-под нее с невероятной скоростью полетели камешки, распространяя противный запах плавящегося битума.
– Какой же диплом, разве дипломы такие? – спросила совсем плачущим голосом Мария, не понимая, как могло произойти, что блистательный и всемогущий начальник ЖЭКа мог превратиться в такого маленького человечка – муравья с метлой. Хотя и светящейся, но все же метлой. Неужели перед ней тот самый человек, который, получив диплом, вдруг почувствовал страстную необходимость смотреть вперед дальше, чем обычный смертный человек?
Ромуальд Иванович был человек милый, ласковый, правда несколько зазнавшийся после получения диплома. В последнее время в общении с жильцами он уже не крутил шеей, как это делал сразу после получения диплома; сами знаете, что означает вот эдакий поворот шеей слева направо с сопутствующим орлиным взмахом подбородка. Это означает, мягко выражаясь: плевать я на вас хотел! По прошествии некоторого времени начальник ЖЭКа начисто вымел из своей практики высокомерие, так как среди жильцов встречались люди с положением, значительно превосходящим его; они-то не принимали и не хотели понимать изящный поворот слева направо, и орлиный взмах, и даже проницательный взгляд, им подавай то, чего они требуют. И тогда Капитолийский изменил своей привычке и на любую, даже самую ничтожную, просьбу отвечал неизменно единственное: завтра. Марию Ромуальд Иванович учил премудростям из своего житейского опыта: «Если у меня жилец попросит сейчас космический корабль для полета, предположим, на планету Нептун или еще дальше, я отвечу ему одно: завтра!» – «А если не дай бог завтра жилец придет?» – спрашивала Мария. «Я тогда скажу: приходите завтра». – «А если жилец снова придет?» – «Тогда я дорогому и вечно мною любимому жильцу опять скажу: приходите завтра! И так могу говорить ему двести пятьдесят лет. Пока этот самый космический корабль не будет стоить ровно гривенник за штуку. Тогда я ему скажу: может, я нанимался покупать эту станцию, вот вам гривенник несчастный и купите сами. Преимущество вежливого обещания в том, что жилец, если он, скажем, генерал в отставке или герой, известный летчик, не станет на тебя жаловаться в Моссовет, а будет ждать, Мария Викторовна».
Можете представить себе положение Марии, когда она увидела перед собою начальника с метлой в руках и, главное, – величиной с лесного муравья. Ей хотелось попросить прощения у Ромуальда Ивановича за столь нелепое положение, в котором он оказался. Но, начальник выпячивал нижнюю губу и, судя по всему, был доволен происходящим.
– За что же вас так? – спросила Мария, сочувствуя. – За взятки разве? Вы их берете так – никто не докажет. Как у Мишеля, помните?
– За успехи, – отвечал Капитолийский, по-своему понимая слова ее, и снова шаркнул метлой, из-под которой полетели камешки и вместе с камешками какие-то маленькие фигурки, опять же знакомые Марии: Лариса Аполлоновна предстала собственной персоной, Ирина, Оболоков. Появившиеся держали в руках по мешку, сгибаясь под тяжестью груза, и их розовые лица лоснились от пота. – Передо мною, Мария Викторовна, заискивают все. Боги!.. Достать что, позвонить… – Он не договорил, так как тут же раздался страшный треск; все вокруг вздрогнули, даже тени у фонтана как-то осели, точно наполняясь живою плотью и обретая наконец реальные черты. Ромуальд Иванович неожиданно сорвался с места, перекувырнулся в воздухе, и его плашмя бросило на землю.
Мария ничего не сказала, чувствуя, как наливается какой-то упругой силой, подчиняясь ликующей душой завораживающим событиям; вмиг она ощутила горячий блеск своих глаз. В огромном зале стало еще светлей, только дальние его пределы сумрачно окутались сизой мглой. Мария потеряла интерес и к Ромуальду Ивановичу, и к Ларисе Аполлоновне, растерянно стоящей с тяжелым мешком в руке, в котором – видно сквозь дерюгу – лежали невесть где добытые драгоценности.
Потеряв интерес и к Ирине, Оболокову, стоявшим в растерянности особняком от Ларисы Аполлоновны и еще каких-то фигурок, безымянных, одетых одинаково, точно в поход собрались, тесною кучкой сгрудившихся позади Сапоговой. Мария чувствовала душою: наступает особый час, от сознания которого у нее трепетала каждая жилка, жаром горели глаза, просто нестерпимым пламенем пылали подошвы ног; в мозгу как в тумане всплывало слово, и нужно было его сказать, чтобы разыскать милого Алешу, сильнее которого Мария никого не любила и не будет любить. Мария понимала: предоставляется последний шанс в жизни, шанс сказать то, что она думает, выразить себя откровенно, как того требует сердце, и ей хотелось тут же закричать это слово. Только оно не приходило еще. Сейчас у Марии не было сил припомнить слово, которое – чувствовала своей трепещущей душою – знала. Знала давно! Мария уверена: если найти нужное слово, можно совершить любое доброе дело. Но где то слово?
