Наконец все успокоились: Кучник – довольный результатом своего маленького перформанса, рыжий – довольный тем, что сохранил лицо, ибо его как бы насильственно удержали от того, на что он вряд ли бы решился.
Утихомирив товарища, чернобородые потребовали от пленных идти вместе с ними.
– Вот еще! – фыркнул окончательно обнаглевший Кучник.
– Гей одер их мах a лох ин коп, – насупился рыжий.
– Че он сказал? – развязно спросил Семен.
– Что сделает тебе дырку в голове, – добродушно пояснил Яша.
– Передайте этому поцу, что пусть сначала себе сделает дырку в голове. Чтобы я через нее поглядел, что у него там: мозги или пустыня, по которой уже сорок лет никто не бродил.
Витеватый юмор понравился Яше и Хаиму, но сильно не понравился рыжему, который тут же заерзал пальцем по спусковому крючку.
Конфликт пошел на новый виток, и Фролов, который искренне не понимал, зачем пререкаться с потенциальными соратниками, одернул приятеля.
– Да погоди ты, Семен.
И повернулся к бородачам:
– Куда идти-то?
– К командиру отряда, разумеется, – нещадно грассируя, сказал Хаим.
– У вас что, и командир есть?
– У всякого партизанского отряда есть командир.
– Так вы еще и партизаны?
– Что значит «еще»? – обиделся рыжий.
Но тут опять встрял Кучник, который, видимо, окончательно уверовал в собственное бессмертие и теперь хамил направо и налево.
– А то и значит. Что партизаните вы тут не пойми за какую власть. Может, вам в Палестину надо? Так это вон туда – за угол и до конца.
Тут, похоже, обиделись все. К счастью, Фролов вспомнил про «абрамовский отряд», о котором столь недружелюбно отзывались вчерашние партизаны, и решил немного разрядить обстановку, которую так упорно портил Кучник.
– А у вас, случайно, не Абрамов главный?
Бородачи, как по команде, усмехнулись.
– Абрамова нет, есть Абрам, – пояснил Яша. И добавил что-то остальным на идиш. После чего мотнул головой, показывая, что хватит лясы точить, пора двигать. Кучник недовольно хмыкнул, но на сей раз упрямиться не стал.
Троица пропустила их вперед, а рыжий быстро подобрал брошенную Кучником винтовку.
Едва они тронулись, Фролов осторожно спросил:
– Семен, а ты кто по отцу-то?
– А хрен его знает, – буркнул Кучник. – Может, кстати, и Соломонович. А может, Петрович. Папаша-то сбежал еще до моего рождения. А мама не говорила.
– А по паспорту?
– По паспорту – Яковлевич. От отчима досталось. Дурацкое какое-то отчество – ни туда, ни сюда.
Чувствовалось, он недоволен отчеством по каким-то своим прагматическим соображениям – видимо, оно плохо помогало в экстремальных условиях.
Шли не меньше получаса. По пути бородачи постоянно спорили, но понять их спор ни Фролов, ни Кучник не могли, поскольку диалог происходил на идиш. Правда, иногда мелькали русские слова и фамилия Михалюк. Фролов, обладавший неплохим слухом, уже понял, что лучше всех идишем владеет рыжий. Чернобородые периодически запинались и чаще своего рыжего товарища вставляли славянские слова. Отчего их речь приобретала совершенно безумные черты. И вообще было ощущение, что это дети, которые забавы ради общаются на выдуманной абракадабре, но чтобы общий смысл был уловим, изредка используют нормальные слова.
– Ну и язык! – прочитав мысли Фролова, хмыкнул Кучник. – Черт-те что… Смесь немецкого с нижегородским.
– А ты не говоришь на идиш? – осторожно поинтересовался Фролов.
– А с чего я должен? Я в Петербурге вырос. На русском и говорю.
Услышав за спиной очередное оживление среди бородачей, Кучник пошел на новый виток недовольства.
– Веришь, нет, Георгич, но я вот сейчас понял, с чего немцы так евреев возненавидели.
– С чего?
– Ну ты представь, что на русском кто-то будет говорить вроде «твоя моя деньга отдать за квартира». А потом этот ужас официально узаконят как отдельный язык малого народа. На нем будут писаться поэмы, рассказы, стихи всякие романтические… Ну, вроде «моя твоя увидеть, моя твоя любить, твоя моя обидеть, твоя моя забыть». И это будет считаться вершиной поэзии… А автор этого чуда… какой-нить Моисей Исраэльевич Герц будет именоваться Пушкиным национальной поэзии… Не, ну а как бы ты к такому отнесся?
Фролов растерялся.
– Даже не знаю…
– Ну, ты не знаешь, а я бы расстрелял.
– Но есть же у малороссов Шевченко, – робко возразил Фролов.
– Ну так то украинский. У языков корни одни. А эти слямзили чужой язык, исковеркали и давай творчеством заниматься… каляка-маляка… тьфу! Я ему «дас», а он мне «дос». Я ему «шен», он мне «шейн». Ну я-то помню, что нет никакого доса! И шэйна никакого нет! У меня по немецкому пятерка в табеле была. Дос гундос…
Кучник так распереживался, как будто в момент захвата не галиматью из школьных фраз выкрикивал, а пытался вести осмысленный диалог. И вообще он чувствовал себя конквистадором, обиженным безграмотностью дикарей.
– Я ему «дас», он мне «дос», – упрямо повторял он, не в силах слезть с этой заевшей пластинки. – Что это вообще за «дос»?! Какая сволочь его выдумала?
Фролов, которому порядком надоела история про дасы и досы, заметил вслух, что скоро будет светать.
– Предлагаешь рвануть? – оживился Кучник. – Пока темно, то да се.
– Да не! – испугался Фролов. – Зачем? Торопиться некуда. А там, может, покормят.
– Ну конечно! – хмыкнул Кучник. – Держи карман шире. Знаю я этих субчиков. Скорее, пристрелят, чем лишний рот кормить будут. А чего еще ждать от людей, у которых дос вместо дас?
Фролов подумал, что Кучник окончательно рехнулся на своих лингвистических претензиях. И теперь, чуть что, будет постоянно съезжать на полюбившуюся тему.
Но тут им встретился караульный – молодой парень с копной черных вьющихся волос.
– Parol! – выкрикнул он.
– Дaс хаус! – брякнул Кучник.
Парень тут же передернул затвор и вскинул винтовку.
– Э-эй! – встрял рыжий. – Дэр арестант махт хохмес. Йидишкайт!
Караульный убрал винтовку и пропустил процессию, но Кучник все равно не удержался и гаркнул на прощание:
– Дас хаус!
Рыжий несильно ткнул Кучника в спину дулом.
– Ну, ты! Специалист по языкам, бавейг дэйн’ фис!
Глава 48
К тому моменту, когда они вышли на поляну, где, собственно, и располагался лагерь партизан, уже начало светать. Тут и там виднелись скрючившиеся в позе эмбриона фигуры бойцов. Некоторые, впрочем, почувствовав какое-то движение, просыпались и теперь сонно чесали бороды, разглядывая нежданных гостей.
– Ну и где ваш Абрам? – спросил Кучник таким требовательным тоном, как будто пришел на деловые переговоры.
– Где ему надо, там он и есть, – огрызнулся рыжий и ушел – видимо, звать командира. Ушел и Хаим. Караулить пленных остался Яша.
– Вы на Гада не обижайтесь, – сказал он, мотнув в сторону ушедшего рыжего. – На самом деле он неплохой.
– Какой же он неплохой, если гад? – удивился Фролов.
Яша засмеялся.
– Гад – это имя. Библейский пророк был такой.
Заметив, что один из проснувшихся партизан закурил, Кучник свистнул.
– Эй, боец! Не будь гадом. Угости.
– Что? – удивился тот.
– Папиросой, говорю, угости.
– А мне их что, Бог сверху по почте шлет?
И громко добавил что-то на идиш – видимо, пошутил, поскольку Яша засмеялся.
– Тебе одной папиросы жалко? – разозлился Кучник.
Тот задумался.
– А чем ответишь?
– Я тебе в морду кулаком отвечу, понял?
– Что? – нахмурился партизан.
– Оставь хоть на пару затяжек, фашист.
Курящий издал неопределенный звук и, потеряв интерес, отвернулся.
Кучник сплюнул с досады.
– Ну все. К жидам попали. Теперь держись. В живых оставят, но жить не захочется.
В этот момент на поваленное дерево присел парень лет двадцати пяти. На голове у него была ушанка с красной звездой, а в руках баян. Он расстегнул ремешки, потянул меха и ловко забегал пальцами по перламутру кнопок.
– Это что, тоже еврей? – спросил Фролов у Яши.
– Мотя? Ну конечно. Но он такой… из Биробиджана.
Видимо, еврейство Моти было второго сорта.
Играл он неплохо, но музыка в столь ранний час не понравилась кому-то из пожилых бойцов.
– Мотя, прекратите делать музыку, когда надо делать тишину! И уже таки хватит жить по своему биробиджанскому времени. Тут люди еще спят. И видят сны, в которых вы уехали обратно в свой Биробиджан.
– Фарвос фарштерт дир ди музик? – откликнулся кто-то из предутреннего тумана. – Мотя – талантливый музыкант. Шпилн зэй, Мотя, играйте.
– А я разве что-то сказал против? Мотя действительно талант. Но если сейчас здесь появится Адольф Гитлер и начнет играть на баяне, то я точно так же попрошу его помолчать.
– А при чем тут Гитлер?
– А при чем тут талант Моти?
– Послушайте, Ицхак, – возразил недовольному кто-то третий. – Если вам не нравится музыка, нарвите травы и нафаршируйте ею свои уши. Это я вам забесплатно советую.
