не думают, что она боязливая. Временами желтое пламя свечи становилось бледнее и расплывчатее, и от него к ресницам тянулись тонкие, сливавшиеся друг с другом лучи, потом они исчезали совсем, но стоило вздрогнуть вагону на стрелке или на разошедшемся стыке рельсов, как пламя снова вытягивалось и огарок свечи покачивался, четко вырисовывался в темном стекле.
Под утро в вагоне появилась проводница и, перебираясь через спящих пассажиров, наступая на чемоданы, мешки и ящики, прошла к окну, погасила свечу, спрятала огарок в карман синей спецовки, посмотрела на новый сундучок Нины и без улыбки сказала:
— Не иначе невеста: с приданым.
Заплакали малыши, послышались убаюкивающие, сердитые спросонья голоса матерей; вскоре плач сменился ребячьим смехом, а сердитая колыбельная — ласковым материнским воркованьем; затем в разных концах вагона раздались мужской кашель, чирканье спичек, и по вагону потянулись первые сквознячки махорочного дыма.
Кроме молчаливой старухи в черном платке и молодой женщины с годовалым ребенком, по соседству с Ниной расположились трое мужчин: пожилой, почти старик, и двое молодых с заплечными мешками. У пожилого на коленях лежал маленький узелок. Нина наблюдала, как женщины принялись за самый ранний завтрак, а мужчины закурили натощак. Пожилой, трогая рыжеватый клинышек бородки, продолжал свой вчерашний рассказ о кремнегорской руде, о том, как пять лет назад у подножия горы раскинулся полотняный городок.
— Про то, что своими глазами оглядеть можно, говорить нечего, приедете — увидите. Правда, палаток теперь давно нет. Они, как цветы по осени, осыпались, а вот про разные случаи — другое дело, — говорил он, раздавливая желтыми пальцами окурок и сдувая пепел с ладони.
Молодые слушали, — ехали в Кремнегорск впервые.
— А то еще, помню, такое было… Понадобилось, значит, водопровод проложить, да не одно колено, а вагона три-четыре этих самых труб. А место попалось низкое, река рядом. Осень поздняя, вода-то почти ледяная. Как тут прокладывать станешь? Ну, инженеры говорят, что надо дренаж делать, сушить, значит, местность. Денег ассигновали порядком. Поначалу вроде шло, а потом смотрят — не сушится. А денежки, само собою, усушку дают. Снова спроектировали, смету составили, не выходит. А без дренажа боязно, вдруг в таком месте трубы ржаветь начнут. Как быть, не знают. А тут возьми и объявись один рыжебородый, ну, к примеру, как я, с артелкой человек с двадцать, и говорит: «Готов горю пособить». Поинтересовались, кто такой, узнали, что артель, засомневались. А он им и отвечает: «Знаю, вам бригада больше по нутру. Да, может, и моя артель когда-нибудь в бригаду себя переименует. Всяко бывает». Я, мол, дорого не возьму, куда дешевле выйдет, чем по вашему инженерскому способу. Сделаю в срок.
Молодой кашлянул со смехом в кулак, Нина заулыбалась, а рассказчик, скручивая новую козью ножку, продолжал:
— Ты чего, девка-матушка, смеешься? Правду говорю. Начальство тоже смеялось, да потом согласилось. Встала артелка поутру, принялась за дело… Раньше всего выкопали яму на берегу, приладили котел, развели под ним огонь, забили корову и тут же ее в котел. Ну, пока мясо варилось, старичишко прошелся по всем канавам, осмотрел трубы. А когда кашевары справились, сели артельщики вокруг котла, выпили за удачу, закусили, и старик дал команду начинать. Засучили ребята штаны до колен и прямо босиком в канаву. Труба к трубе — раз, два — звено готово! Выскочит один из канавы, — вода-то почти ледяная, поздней осенью, говорю, было, — выскочит, значит, схватит бутылку, донышком об ладонь — раз! Раскрутит быстренько и прямо из горлышка… холодно, согреться-то надо. Выпьет — и снова в канаву. Пока он там возится, смотришь, другой выскакивает — и за бутылку. Ну, значит, и дальше то же самое. А старик идет себе вдоль канавы, присматривает. Сделали, представь себе, дешево и сердито. И по-сейчас водопровод стоит…
Приподнявшись, рассказчик бросил в окно окурок.
— Уж не ты ли это был? — спросила старуха в черном платке, связывая свой узелок и глядя в окно.
— А хоть бы и я, так что? Тогда все с артели начиналось.
— Я тоже, грешным делом, подумал, что про себя рассказывает, — улыбаясь, проговорил молодой.
— Про себя! Нет, сынок, про соседа. У него борода моей порыжее. Он теперь в монтажной конторе за мастера. А ребята его давно бригадирами. С тех пор ихней артелке конец пришел, бригадой стали. Эта кремнегорская руда — она многих перетерла, из нее давно фасонное литье пошло такое, что только держись!
— А мы… мы к своим едем, — начал молодой.
— Чем же артель хуже? — продолжил его товарищ.
— К своим едете? — Алексей Петрович прищурился. — Езжайте, ребятки, езжайте, но будьте посмышленее… Чем, говорите, артелка хуже? Вот вы к своим едете. Артельщики — это земляки, верно. Артель — дело родственное, дружное. Да только дружба эта бутылкой водки скреплена. Вы, безусые, беспрекословно должны подчиняться закоренелым бородачам. Они — ваши отцы-благодетели, они вам свои секреты откроют, когда умирать будут. А чужаков и совсем не примут, ничему не обучат… В бригаде борода значения не имеет. В бригаде — первое дело характер, борьба за первенство. Лучший всегда впереди. Сам шагает и другому помогает! Ишь как складно получилось. А главное — правда.
Рассказчик засмеялся и закашлялся.
Все с тою же молчаливой улыбкой Нина стала смотреть в окно. Ей почудилось, что она проезжает мимо родной деревни — так знакомо выглядела церквушка на косогоре. За косогором пошла выгоревшая на солнце степь. В открытое окно начала залетать пыль, и кремнегорский старожил то и дело проводил загрубевшей ладонью по жилистой шее, сбивая набок свой черный картуз. Но вот на горизонте обозначились горы; постепенно приближались они к полотну железной дороги, и вскоре поезд уже бежал вдоль подножия хребта. Заглянув в окно, кремнегорец сказал:
— Нет, не она, не Орлиная… Ну, а все равно мешочки-то связывайте, и часа не пройдет, как подкатим.
Нина закрыла свой сундучок, отряхнула подол платья, застегнула черную бархатную, повытертую в локтях жакетку и села, чтобы в последний раз хорошенько подумать: как же дальше быть?
В Кремнегорск прибыли к полудню. Нина увидела новый одноэтажный вокзал с часовой башенкой, высокими окнами и узорчатыми карнизами. Рядом с ним стояла вросшая в землю теплушка со станционным колоколом у входа. Это был старый вокзал.
Выйдя из вагона, Нина остановилась у теплушки, поставила сундучок на край перрона, огляделась. Вдалеке, под задымленным небом, заметила вершину горы, темно-желтую от камня и пыли, а в балке дальнего холма — густую березовую рощицу и в ней белые домики. Нине показалось, что рощица была всего лишь маленьким зеленым пятнышком, которого не хватит на всех и поэтому надо скорее привыкнуть к пыльному желтому камню. В стороне от березок послышались взрывы,
