и девушка догадалась, что ломали гору.
Присмотревшись к тому, что было поближе, Нина увидела между пожелтевших бараков широкую дорогу, которая подступала к самому вокзалу. В одном месте, на повороте, укладывалась брусчатка, лежали просмоленные шпалы и поблескивали криво изогнутые куски рельсов. В городе прокладывали первую линию трамвая. На дороге, весь в желтой пыли, появился автобус с надписью «Город — вокзал».
Нина снова увидела рыжебородого, поймала его взгляд и, набравшись смелости, спросила:
— А вы не знаете, где тут нужны токари?
— Токаря? — переспросил он и, подумав, сказал: — Вот что, дочка, пойдем-ка со мной. Тебе ведь все равно некуда. А я знаю, где токаря нужны. Ты не бойся. Меня Алексеем Петровичем зовут. А по фамилии Пологов.
— А меня Ниной Трубиной, — ответила она с готовностью.
В одном конце Нагорной улицы виднелась березовая рощица с белыми домиками, а в другом — склон Орлиной горы с желтыми трещинами, с голубоватыми дымками взрывов. Вся в молодых тополях улица была застроена бревенчатыми домиками под железными крышами, с узорчатыми решетками ограды. Разнообразие крылец, оград, ворот и домов, иногда заново срубленных, а иногда привезенных из-за горы и собранных на новом месте, делало улицу давно обжитой. Почти на каждом фронтоне виднелись скворечники. Все было таким знакомым… Нина перестала тревожиться и только просила Алексея Петровича:
— Давайте сундучок, я сама понесу.
Но старый мастер был упрям, сундучка не отдал и даже рассердился:
— Пригласили тебя, так нечего нрав показывать. Справлюсь. — Улыбнулся, спросил: — Как тебе улица?
— Хорошая, зелени много.
— То-то. Сам начинал. По праву должны бы моим именем назвать: «Улица рабочего Пологова».
Алексей Петрович засмеялся.
— А может, — осмелилась сказать Нина, — так назвать: «Улица Алексея Петровича»?
— А ты, видать, веселая! Люблю таких! Вот и дошли. — Мастер поставил сундучок на каменную плиту крыльца. — Тяжеловатый, верно. И чего только в нем такое?
Нина вспомнила, как проводница назвала ее невестою с приданым, и смутилась:
— Да ведь я говорила, что сама понесу.
— Говорила! Мало ли… Он постучал в дверь.
На пороге появилась Клавдия Григорьевна, одернула белый платок, из-под которого выбилась седоватая прядка, внимательно оглядела Нину и, кивнув мужу, спросила:
— Это чья же такая?
— А это, Клашенька, вроде гостьи.
— На какие праздники?
— Работать я приехала сюда.
— К нам в цех пойдет…
— Где же это сшибло вас?
— В поезде сшибло. Пропускай гостьюшку…
Они вошли в дом. Нину порадовала желтизна бревен с белой оторочкой пакли в пазах. От высокой железной печки, покрытой черным лаком, расходились деревянные перегородки, делившие дом на три комнатки. В первой, куда пригласили Нину, стоял комод красного дерева, над ним на подставке прилепилось чучело какой-то птицы, рядом — охотничье ружье. Простенок между окон был занят двумя портретами в одинаковых рамках — он и она, молодые, из-под венца. В углу поместился широкий шкаф, а на нем — старая гармошка-двухрядка, какие Нина часто видела в детстве. Посредине комнаты стоял стол с медным самоваром на черном с красными розами подносе, а вокруг стола — стайка черных гнутых стульев.
— Как раз к угощению! — громко и весело проговорил хозяин.
— Вас дожидались, — ответила Клавдия Григорьевна и повернулась к Нине: — Ты на меня не пообидься. Только мой старик, откуда бы ни приехал, всегда кого-нибудь в дом приведет. Живет у нас парнишка… из-за горы. А теперь — ты! — И повернулась к мужу: — Невесту, что ли, Аркашке привез?
— Я у вас не останусь, — чуть слышно произнесла Нина.
— А ты не обижайся, говорю, — примирительно сказала Клавдия Григорьевна. — Как зовут-то?
— Ниной, — поспешил ответить за девушку Алексей Петрович. — Имя хорошее, как не пригласить?
— Танечка-то что? — вспомнила вдруг Клавдия Григорьевна. — Про дочку-то и забыл рассказать.
— Танечка — ладно. Все у нее хорошо.
— А этот… пишет?
— Мишка-то? — засмеялся Алексей Петрович. — Пишет! С каждым разом все меньше ошибок в письмах. Танечка так прямо и говорит: всех лучших учеников моего третьего класса обогнал!
— Вы все смеетесь. А я не могу… как вспомню!
— Он теперь машинист экскаватора. В гору пошел.
— Пошел — и бог с ним. Мне-то какое дело?
— А зачем же спрашивала? Зачем спрашивала, Клашенька? — Алексей Петрович обнял жену. — Приезжал он весною…
— И она пригласила его, не испугалась?
— Он же ее на руках носил!
— Погоди, как на руках? — Клавдия Григорьевна оттолкнула мужа. — Как на руках? Ведь не поженились… девушка она!
— Ну, что ты про это? — рассердился Алексей Петрович. — Ты же Таню по себе знать должна…
Клавдия Григорьевна молча взяла со стола самовар. Нина двинулась ей навстречу:
— Давайте я.
— Быстрая ты, посиди, поостынь.
Но Нина взяла самовар и пошла в кухню. Клавдия Григорьевна улыбнулась:
— Жить у нас будет?
— Зачем жить? Завтра в цех сведу.
— Видать, услужливая.
Клавдия Григорьевна собрала на стол шанежки с картофелем и брусникой, хлеб, масло, колотый сахар в синей вазочке-тонконожке. Даже за столом не сняла теплого платка с плеч, словно ей было холодно. Но она никогда не мерзла, а по привычке смолоду носила платок на плечах — когда-то пестрый, потом темнее, а теперь хотя и белый, но вязаный.
Алексей Петрович выпил первую чашку, отставил ее и закурил.
— Клашенька, подай-ка сапог.
Нина удивилась: Алексей Петрович был и так в сапогах. «Зачем ему? — подумала она. — Да еще один… А-а-а, должно быть, раздувать самовар хочет. Смешной… как в деревне».
Клавдия Григорьевна поставила на стол чугунную пепельницу в форме сапога. Чтобы не рассмеяться, Нина отвернулась к окну.
Налив еще одну чашку, Алексей Петрович спросил:
— О чем задумалась?
— Не нравится у нас, поди? — высказала свою догадку Клавдия Григорьевна.
— Нет, нравится.
— Завтра мы тебя определим. Начальник смены у нас теперь замечательный — молодой, неженатый. Поняла?
— Что же ты ей двух женихов сразу? — засмеялась Клавдия Григорьевна.
— А на выбор!
— Нет. — Клавдия. Григорьевна покачала головой. — Аркашка — он любовью ушибленный, ему не до невест.
Нина смущенно смотрела на них, потом, перебирая кисти на уголке скатерти, сказала:
— Я не замуж выходить приехала… А работать!
— Одно другому не помеха, — заметил Алексей Петрович. — А вот Аркашка, это ты правильно, Клашенька, говоришь, действительно ушибленный… жаль мне его. Порою даже на Федьку сержусь. Да ведь долго сердиться на него не станешь! Здорово, черт, у станка орудует.
— Золотые рубли отрабатывает, — напомнила Клавдия Григорьевна.
— Нет, он парень с прицелом… Нашему бы Аркашке живинки добавить!
Алексей Петрович облокотился о колено, прищурился и затянулся дымом.
На следующий день он привел Нину в цех, к Николаю.
Николай сидел в своей тесной комнатушке за шатким столиком, на котором были телефон, большая чернильница и старая папка с делами. Стекла единственного окна пожелтели и запылились. Желтым казался и
