его человеческая воля, но чья-то высшая воля… Холод и жар пробегают тогда по всему его телу, голос его становится неузнаваемо гибким, и речь его, полная глубокой потрясающей правды, льется свободно из груди, совершая чудеса: толпа плачет его слезами и радуется его радостью».
Этот замечательный артист и философ своего искусства был настоящим рупором в конце XIX века наиболее культурной части русского актерства.
«Театр только тогда способен интересовать собой общество, – говорил он на съезде сценических деятелей в 1897 году, – когда мы, представители сценического искусства, будем стоять, по своему образованию и развитию если не выше, то, по крайней мере, никак не ниже его… Не стыдно ли, не оскорбительно ли сознавать, что корпорация русских актеров – единственная в мире корпорация, не признающая образования благом для себя и для своего искусства? Возможно ли сильнее и грубее унижать свое дело, как унижает его сам актер, говоря своим отношением к нему, что для его искусства, в сущности, не требуется никакого искусства?.. Мы видим, до какого абсурда довела несчастную сцену эта пресловутая игра актеров “одним нутром”!»
После таких из ряда вон выходящих артистов, какими были Мочалов и Каратыгин, русская сцена – отчасти под влиянием всеобщего увлечения «бытовым театром» – стала бедна к концу XIX века настоящими трагическими дарованиями. О гениях же в области трагического амплуа не пришлось бы и вовсе говорить, если бы русская сцена не знала такого исключительного явления, как трагическая актриса М.Н. Ермолова, которую судьба наградила «героической» внешностью, обаятельно-внушительным голосом, на редкость выразительной мимикой и тем бессмертным драматическим талантом, какой в оправе мастерской техники предстоит перед плененной «Божьим даром» публикой как бесспорный гений.
Глава IX. Московский Художественный театр
1
В ночь с 22 на 23 июня 1897 года в Москве случилось событие, которое оказалось в истории русского театра не меньшего значения, чем устройство в 1672 году «Комедийной хоромины» при царе Алексее Михайловиче, – когда русский народ приобщился частично к театральным зрелищам Запада, и, конечно, не меньшего значения, чем основание в 1756 году штатов Императорского театра или открытие в 1824 году московского Малого театра, прозванного «Домом Щепкина».
Этим событием 1897 года явилось свидание в московском ресторане «Славянский Базар» драматурга Влад. Ив. Немировича-Данченко с актером-любителем Конст. Серг. Алексеевым (ставшим впоследствии знаменитым под псевдонимом Станиславского), в результате которого было положено начало Московскому Художественному театру, выдвинувшему своими реформами русский театр на первое место в мире.
Вот что пишет об этом историческом ныне свидании сам В.И. Немирович-Данченко в своих воспоминаниях (цитирую по краткой монографии Юрия Соболева, посвященной Немировичу-Данченко).
«В мае 1897 года я послал из деревни письмо К.С. Алексееву (Станиславскому), которого я знал лично очень немного; знакомы мы были лишь, так сказать, шапочно. Но, конечно, я знал о его спектаклях в Обществе “Искусство и Литература” (в Охотничьем клубе), знал, между прочим, что Станиславский, на одном из своих любительских спектаклей ставил моего “Счастливца”. Я предлагал ему встретиться со мной и поговорить по важному делу. Мне хотелось побеседовать с ним о возможности создать такой театр, в котором найдут приют лучшие произведения Чехова, Гауптмана и других, не нашедшие себе приюта, – театр, в котором росла бы молодежь, который питал бы таланты, и, наконец, театр, который шел бы по новому пути. От Константина Сергеевича Алексеева я получил срочную телеграмму, что он будет меня ждать 22 июня в 2 часа дня в “Славянском Базаре”… Очевидно, мое письмо возбудило в нем интерес. Я отправился в “Славянский Базар”. Там меня уже ждал Константин Сергеевич. Мы с ним встретились в 2 часа дня, а расстались в 7.30 часов утра уже у него на даче – и все говорили. Оказалось замечательным, что К.С. полтора года ходит вокруг меня; оказывается, он тоже мечтает о театре, в котором он имел бы возможность провести, как я, новые литературные и сценические течения. В сущности, нам почти не о чем было говорить, и мы только передавали друг другу то, что сами давно пережили.
…В этой замечательной исторической беседе, в отдельном кабинете “Славянского Базара”, были намечены общие контуры будущего театра. Было составлено ядро труппы из участников спектаклей Станиславского в Обществе Искусства и Литературы и окончивших Филармонию – учеников Немировича-Данченко: Книппер, Мейерхольда, Москвина и пр.
И все было выяснено, начиная от литературного вкуса, идеалов искусства, способов режиссирования, сценической педагогики и до административной организации и вопросов финансовых, все – до последних мелочей.
Открытие Художественного театра состоялось 14 октября 1898 года. Шла трагедия А.К. Толстого “Царь Федор Иоаннович”.
В этот вечер русский театр вступил в новую эпоху своего развития».
А вот что пишет об этой знаменательной встрече с Немировичем-Данченко сам Станиславский в своей книге «Моя жизнь в искусстве».
«Он был тогда известным драматургом, в котором некоторые видели преемника Островского. Если судить по его показываниям на репетициях, он – прирожденный актер, который лишь случайно не специализировался в этой области. Параллельно со своей литературной деятельностью, в течение многих лет Владимир Иванович руководил школой Московского филармонического общества. Немало молодых русских артистов прошло через его руки на императорскую, частную и провинциальную сцены. Он, как и я, безнадежно смотрел на положение театра конца прошлого столетия, в котором блестящие традиции прежнего выродились в простой, технический, ловкий прием игры. Я не говорю, конечно, об отдельных блестящих талантах того времени, которые блистали на столичных и провинциальных сценах; актерская масса, благодаря возникшим театральным школам, тоже поднялась в своем интеллектуальном уровне. Но подлинных талантов “милостью Божьей” – было мало, а театральное дело в те времена находилось, с одной стороны, в руках буфетчиков, а с другой – в руках бюрократов…
В июне 1897 года я получил от него записку, приглашавшую меня приехать для переговоров в один из московских ресторанов, называвшийся “Славянским Базаром”. Там он выяснил мне цель нашего свидания. Она заключалась в создании нового театра, в который я должен был войти со своей группой любителей, а он – со своей группой выпускаемых в следующем году учеников.
Мировая конференция народов не обсуждает своих важных государственных вопросов с такой точностью, с какой мы обсуждали тогда основы будущего дела, вопросы чистого искусства, наши художественные идеалы, сценическую этику, технику, организационные идеалы, проекты будущего репертуара, наши взаимоотношения.
– Вот вам актер А., – экзаменовали мы друг друга. – Считаете вы его талантливым?
– В высокой степени.
– Возьмете вы его к себе в труппу?
– Нет.
– Почему?
– Он приспособил себя к карьере, свой талант – к требованиям публики; свой характер – к капризам антрепренера и всего себя – к театральной дешевке. Тот, кто отравлен таким ядом, не может исцелиться.
– А что вы скажете про актрису Б.?
– Хорошая актриса, но не для нашего дела.
– Почему?
– Она не любит искусства, а только себя в искусстве.
– А актриса В.?
– Не годится, – неисправимая каботинка.
– А актер Г.?
– На этого советую обратить ваше внимание.
– Почему?
– У него есть идеалы, за которые он борется: он не мирится с существующим.
