Генка спал на своей "офицерской" раскладушке образца 1904 года. Коля купил ее лет пять назад на Сенном рынке, по случаю. Маша проверяла тетради.
– Ужин на столе, - сказала она. - У меня неприятность.
– Какая? - Коля снял с тарелок салфетки, насторожился.
– Кто-то сообщил в наробраз, что я дворянка и не имею права учить советских детей. - Маша с трудом сдерживала слезы.
– Мало ли идиотов, - попытался успокоить ее Коля. - На каждый чих не наздравствуешься. Плюнь.
– Месяц назад кто-то написал, что директор школы окончил кадетский корпус. Его сняли. А вчера мне позвонила его жена. Он арестован.
Коля положил вилку:
– Органы разберутся, Маша. Если он честный человек, его освободят. Я позвоню насчет тебя замначу УНКВД. В моей анкете все четко сказано, я никогда ничего не скрывал. Уверен, что поймут нас с тобой. Успокойся.
– А по-моему, все правильно! - вступил в разговор Генка. - И ты, мама, не имеешь права обижаться! Если бы мы в свое время были бдительнее, - товарищ Киров был бы жив! Врагов у нас много, и их надо обезвредить! Вокруг нас кто? Империалисты вокруг нас!
– Ты говоришь верные слова, сын, - тихо сказал Коля. - Только об одном прошу тебя: не повторяй бездумно даже правильных слов. Всегда думай, кто конкретно стоит за ними. Подозрение в адрес нашей мамы высказано грязным человеком. Думаю, что этот человек, даже если он и добросовестно заблуждается, - не меньший враг нашему делу, чем любой вредитель!
– Почему? Ты докажи! - загорячился Генка.
– Потому что наши органы призваны разоблачать и обезвреживать настоящих врагов, а подобные доносы заставляют их тратить время на проверку честных людей! Ты ведь не сомневаешься в честности мамы?
– Нет, - угрюмо сказал Генка.
– Спи. - Коля загородился газетой. На душе вдруг стало скверно и тоскливо. - У меня дела тоже не сахар, - сказал он. - Создается впечатление, что Кузьмичев хочет моим честным именем и авторитетом прикрыть грязное дельце.
– У тебя есть факты?
– Пока нет. Но интуиция меня редко подводила. Я прошу тебя, Маша: держи себя в руках. Время сейчас трудное, но ведь ты сама любишь повторять: "имей душу, имей сердце, - и будешь человек во всякое время".
– Ты уверен, что все это пройдет? - тревожно спросила Маша. - В двадцатом мы жили иначе. Чище мы жили. Красивее. А сейчас… Подходит ко мне новая директриса и показывает кольцо с бриллиантом. "Муж, говорит, по дешевке купил у одного армяшки. Тот боится, что посадят, и все распродает". Заметь: "армяшка"! Она же учит детей. Что же будет, Коля?
– Ничего не будет, не закатывай истерик! - резко сказал Коля. - Я тебе прямо скажу. Да! Возможны любые издержки! Ты пойми - мы пер-вы-е! Первые строим новый мир. И делаем ошибки. Даже крупные. Я в одно верю: мы все переживем, все преодолеем! И ты верь! Верь и работай! Не нравится мне, что Генка, к слову сказать, лихо молотит языком. Плохо это. Давай примем к сведению.
– Давай примем, - послушно кивнула Маша. - Не сердись. Я устала, сдают нервы. Прости меня.
Утром позвонил Кузьмичев.
– Как среагировали в прокуратуре? - бодро осведомился он.
– На что среагировали?
– Как? - удивился Кузьмичев. - Вы же сами мне доложили: "отправлю завтра".
– Доложил. А теперь изменились обстоятельства.
– Зайдите ко мне, - Кузьмичев повесил трубку.
…Он встретил Колю укоризненной улыбкой:
– Николай Федорович, я вас не узнаю! Где ваша легендарная хватка? Где ваша решительность?
– Разрешите доложить по существу? - сухо спросил Коля. Этот человек был неприятен ему с первых дней знакомства. Вначале потому, что он был неприятен людям, которых Коля безоговорочно уважал, перед которыми преклонялся. Бушмакин и Сергеев однажды вполне откровенно сказали: "Будь с ним осторожен, он способен на все. Но поймать его за руку очень трудно. Это тоже учти. И помни главное: идеалов своих, принципов - ни перед кем не роняй!" А впоследствии Коля и сам разобрался в человеческой сущности Кузьмичева.
– Докладывайте, - разрешил Кузьмичев.
– Родькин признался в совершении преступления. Я получил заключение биологической экспертизы: на одежде Родькина, равно как и на лезвии финки, - кровь Слайковского. Экспертиза подтверждает также, что на рукояти ножа - следы пальцев Родькина. С повинной явился соучастник Родькина - Соловьев. Он рассказал, что вместе с Родькиным затевал ограбление инженера. Формально все ясно, и я обязан направить дело следователю прокуратуры.
– Что же вас… удерживает? - напряженным голосом спросил Кузьмичев.
– Меня удерживает неопровержимая обойма доказательств. Они подобраны так тщательно, что милиционер-первогодок не ошибется. В этом деле есть фальшь, товарищ начальник. Я прошу дать мне несколько дней, и я разберусь. Вы поймите - легче всего доложить, что дело раскрыто. Легче всего. Я не хочу, чтобы потом меня мучила совесть и чтобы про нас говорили, что мы "бездушная машина закона".
– Это кто же так говорит? - поинтересовался Кузьмичев.
– Люди говорят. Граждане. Разрешите идти?
– Докладывайте мне в конце каждого рабочего дня, - приказал Кузьмичев. - Свободны.
…В обеденный перерыв Коля позвонил в приемную начальника управления НКВД и попросил записать его на прием.
– Как ваша фамилия, товарищ? - переспросил секретарь. - Кондратьев? Минуточку… - Он отошел от телефона.
Коля волновался. От того, как скоро попадет он к человеку, которому доверено решать судьбы многих людей, в том числе и судьбу его Маши, - от этого зависело все. Даже его, Коли, положение на службе. "Обидно будет, - горько думал Коля. - Не посмотрят ведь, что я что-то успел. Что-то могу. В лучшем случае уволят без выходного пособия, и баста. Да и не в этом дело. С Машей что будет, с Генкой?"
Секретарь подул в трубку, крикнул:
– Куда вы пропали, Кондратьев! Приезжайте немедленно. Вас примет заместитель начальника управления. Пропуск заказан.
Коля позвонил начальнику первой бригады и попросил побеседовать еще раз с женой покойного Слайковского. А сам уехал на Литейный.
…Постовой сержант в фуражке с васильковым верхом скользнул равнодушным взглядом по Колиному лицу, по его служебному удостоверению, по пропуску.
– Проходите, - бросил он небрежно.
Коля поднялся на шестой этаж. Перед дверьми с табличкой: "Заместитель начальника Управления НКВД по Ленинграду и Ленинградской области" он на мгновение остановился и вдруг ощутил, как забилось сердце. "Что это со мной? - подумал Коля. - Сроду этого не было", - он толкнул дверь и вошел в приемную.
– Кондратьев? - Навстречу поднялся лейтенант госбезопасности. - Вас ждут, пройдите.
Коля толкнул следующую дверь. В глубине кабинета, за небольшим двухтумбовым столом сидел седой человек. На красных петлицах гимнастерки по три ромба. Над левым карманом поблескивали два знака: первый, юбилейный знак ОГПУ с римской цифрой V, второй - наградной. Коля знал, что в органах его называют "знаком почетного чекиста".
– Здравия желаю, - сказал Коля. - Я - Кондратьев. Меня привело к вам, товарищ комиссар, сугубо личное дело. Оно касается моей жены, Вентуловой-Кондратьевой Марии Ивановны.
– Это ваша жена помогла задержать бандита Кутькова в девятнадцатом в Москве? - спросил комиссар.
– Моя.
– А раскрыть политическую банду в селе Грель на Псковщине тоже она помогла? - Комиссар улыбнулся.
– Коломиец! - ахнул Коля и шагнул вперед. - Коломиец…
Комиссар обнял его:
– Вот видишь. Не пошел ты к нам тогда. И потерялись мы с тобой. И навсегда бы потерялись, кабы не твоя беда. А ты не куксись! Беды никакой нет! Тех, кто за нашу власть жизнь отдавал и вере своей не изменил, - тех, Коля, мы в обиду не дадим, ты мне верь!
– Какими же ты… вы судьбами? - Коля не мог прийти в себя.
– "Ты", Коля, только "ты", - сказал Коломиец. - Для тебя я не комиссар госбезопасности, а твой друг и товарищ, и ты это всегда помни, брат. Дело Маши я прочитал. Чушь все! Какой-то сверхбдительный товарищ опасается, что бывшая дворянка искалечит души советских детей! Я доложил свои соображения руководству. Общее мнение: инцидент предать забвению.
Коля вздохнул:
– Если бы все инциденты такого рода можно было предать забвению. Не у каждого есть муж в милиции или замнач в НКВД. Прости меня за эти слова, но я должен их сказать.
Коломиец помрачнел:
– Ты не изменился. Режешь правду-матку. Не все это теперь любят, Коля, учти. Что касается твоих слов, - я не слепой, вижу: идет явный перегиб. Это многие у нас понимают. Но не от нас это зависит, ты понял меня?
– Понял, - кивнул Коля. - Хочу верить, что мы сохраним свои чистые руки и души. Нас учили только так.
– Люди иногда болеют, - сказал Коломиец. - Тяжело, но другой раз болеют. Однако выздоравливают. И мы выздоровеем, Коля. Еще крепче станем. Ты, брат, держись. И работай. Как зверь работай, себя не жалей!
Начальником первой бригады была назначена Маруська. Это произошло несколько дней назад, совершенно неожиданно для нее, и поэтому, когда Коля поручил первой бригаде еще раз допросить жену покойного Слайковского, Маруська решила сделать это сама - не привыкла еще к своему "руководящему" креслу.
