Задумка одурачить Ермошку понравилась князю. Он захохотал, представляя, как подсовывает вместо говорящей обычную ворону. Смеялся до слез. Голицыны всех обманут!
Лес укрывал охотников и зверей. И у каждого была своя охота. Государь пустил коня рысью. Он воображал усладительных юниц в избушке. Там баня и, вино. И все сокрыто от московских пересудов. От строгого и поистине святого отца — патриарха Филарета. На днях патриарх сокрушал церковным судом тобольского воеводу за многоженство. Никому не позволит патриарх рушить чистоту и веру... А байки о нем зряшны!
Ехал так Михаил Федорович с полчаса, потеряв русло ручья. Начал беспокоиться, явно заплутался. Но не думал он, что ждет его на пути смертельная опасность. Белая кобыла царя провалилась неожиданно под снег передними ногами по грудь. Государь выронил поводья и упал. Лошадь его билась в какой-то яме, выбралась с испугом и ускакала в березняк.
— В муравейник, что ли, мы провалились? — стал подниматься Михаил Федорович.
Страшный рык и свистящее дыхание вставшей на задние лапы медведицы возникли, будто во сне.
— Конь угодил в берлогу, — схватился за пистоль государь.
Но оружие было разряжено там последним выстрелом по вороне. Медвежья пасть, мохнатые когтистые лапы росли и нависали разъяренной грозой. Кинжала за поясом не оказалось, выпал из ножен. Да и без рогатины нож не подсоба.
— Вот и конец! — ужаснулся Михаил Федорович. — Какая нелепая смерть!
В левом глазу медведицы государь увидел вдруг отражение окровавленной, привязанной к пеньку вороны. Птица каркнула:
— Царь-кровопивец! Смерть кровопивцу!
— Господи, ниспошли ангела! — взмолился самодержец.
И произошло чудо. Конский бешеный топот остановил на мгновение зверицу. Какой-то рослый отрок подскакал вплотную почти, спрыгнул с коня и встал с пистолем в руках между государем и медведицей. Он выстрелил зверице прямо в разинутую пасть. Косматая груда обхватила лапами парня и рухнула. Но отрок успел вонзить саблю в живот страшилы. Михаил Федорович отполз на четвереньках в сторону.
«Пока зверь грызет отрока, я сокроюсь», — торопился государь, задыхаясь от волнения.
— Помоги выбраться, болярин! Не боись! Ин зверя мертвая, не шелохнется. Ин придавила она меня. Подсоби выкарабкаться, — попросил ангел-спаситель.
— Кар! Кар! — кричала в небе какая-то ворона.
Царь не осмелился, да и не мог встать. Вокруг носился с диким ржаньем красный конь ангела. Он иногда преодолевал дрожь, налетал на застреленного медведя, бил его передними копытами по голове.
— Всю башку изрубил! — подметил Михаил Федорович,
Отважный юнец вылез все-таки из-под медведицы. Он вытер кровь с клинка, начал перезаряжать пистоль. А коню своему сунул в зубы корку ковриги:
— Ешь, Чалый! Да не трепыхайся! Убил я медведя. Не укусит. Давай постараемся: шкуру содерем, обмажем изнутри простоквашей, выскоблим и выдубим...
— Кто ты, отрок? — обессиленно и благодарно обратился царь, поднимаясь с наста.
— Я Ермошка.
— Ты боярский сын? Из какого рода?
— Не, я Ермошка. Мы казаки.
— Ты дончак? Я знаю вашего атамана — Наума Васильева...
— Не, мы с Яика. У нас атаманит Меркульев.
— Мне знаком и Меркульев.
— Меркульева все знают.
— А ты ведаешь, отрок, кого ты спас от смерти?
— Тебя, болярин.
— Чем же тебя одарить?
— Ничаво не возьму с тебя.
— Почему? — удивился государь.
— А ты нищемощный, болярин. У тебя стражи нет.
— Может, я заплутал в лесу. Может, я зело богат и знатен... Вот выберусь домой, облагодетельствую милостями.
— Коли ты богат, болярин, купи у меня клок из бороды Исуса. Уступлю за три золотых.
— У тебя есть волосы из бороды Христа?
— А то как же, болярин. Глянь: черные, кудрявистые. Наипоследний пук! Без обману. Вот тебе истинный крест!
— Но у меня нет при себе и копейки, отрок.
— Отдашь опосля. Но с набежавшими резами: семь ефимков.
— Клянусь, что отдам!
— Не забудь. Передай через Меркульева. Мол, вот мой должок Ермошке Марьину — девять золотых. Можно передать и двенадцать.
— Передам, я сдержу свое слово, Ермолай. Но как я выберусь? Мой конь убежал...
— Не боись. Слышь, твоя кобыла ржет, переговаривается с моим Чалым. Не уйдет она. Я заарканю ее и приведу, болярин. Не кручинься. Ты лучше подмогни мне освежевать зверя. Хороша шкура!
Ермошка ободрал медведицу и бросил шкуру:
— Дарю на свадьбу тебе, болярин!
— А у меня и взаправду скоро свадьба.
— Как невесту зовут? — спросил Ермошка.
— Дуней. Евдокия Лукьяновна Стрешнева, — и вздохнул. — Не везет мне, Ермолай, на невест.
— Почему?
— Пятый раз сватаюсь. Пригляделась одна — оказалась больной. К датской принцессе неудачно кланялся. Лонись затевали сватовство к сестре шведского короля. Не состоялось. Женился на Долгорукой — она умерла.
— Так ты знатный, болярин?
— Я царь, Ермолай.
— Так я тебе и поверю! Не бреши, болярин!
— За пук Христовых волос спасибо. Приходи завтра, Ермолай, я тебе покажу срачицу Христову. Шаховы послы Руслан-бек и Булат-бек поднесли святыню, похищенную в Грузии, отцу моему, патриарху — государю Филарету. Дружбу с нами затевает шах.
...Но Ермошке не удалось больше встретиться с царем. На другой день бояре затеяли свару при обсуждении порядка царской свадьбы. Иван Васильевич Голицын место возле царя требовал в застолье:
— Не можно мне быть меньше Шуйского и Трубецкого! Не приду я тогда на свадьбу.
И не пришел! И схватили его, в Пермь сослали. А все поместья и вотчины отобрали, окромя одного села в Арзамасе. Расправились, как с бунтовщиком.
Однако подарки богатые царь для Ермошки передал: цепь золотую и кошель с цесарскими ефимками.
Цветь сороковая
Мокро на Мокея — жди лета еще мокрее. Утопал в грязи Яицкий городок. Дождь лил беспрерывно третьи сутки. В самый раз сеять овсы. Вырастет овес, аки князь, ежли бросишь в грязь. Матвей Москвин подсел на лавку поближе к свету. Он чистил и смазывал пистоль, менял слежавшийся порох в берендейках. А сам косил глазом в заморское зеркало, подкручивал шляхетские усики, любовался собой. Еще вчера решил писарь раскрыть свою тайну перед сыном Миколкой, но не знал, с чего начать разговор. В сыне Матвей не сомневался. Да, пойдет за мной в огонь и воду. Послушание паче поста и молитвы. Исполнительным, старательным и послушным рос Миколка. На Магнит-горе прошлой осенью отличился с Ермошкой, когда отроки руду таскали к лодкам. В набег на Урочище ходил с казаками. Осетров берет на багренье не хуже Телегина. В кулачном бою крепок. В конных и сабельных состязаниях ловок, силен, хотя не может еще пробить наскрозь пикой тушу быка. Добрым молодцем сын растет. Беда у него одна: якшается с Веркой Собакиной. Девонька она красивая, налитая, соблазнительная. Да глаза зыбкие — не будет верной женой. И позорно родниться с таким домом. Не бедностью дом тот зазорен — худой славой. Что он увидел в этой Верке? Какие юницы кругом цветут! Но Миколка не замечает сестер Смеющевых — Снежанку и Устю, не обращает внимания на Нийну Левичеву, Злату Блинову. Одна у него любовь... А Верка Собакина бегает часто в последнее время в самую мерзкую избу — к Зоиде Поганкиной. Говорят, будто девки и парни там пьют хмельное, разболокаются догола, безобразничают.
Матвей осторожно сыпнул в ствол синего пороху, забил пулю. Вспомнил о Меркульеве:
— Провел я вокруг пальца атамана! Как они там в Москве? Передал ли отец Лаврентий иконку с тайником, и дошло ли мое донесение? Интересно, кого направит ко мне дьяк сыскного приказа Артамонов? Платона Грибова он умышленно бросил на растерзание, дабы отвлечь внимание от меня. А может, меня проверял? Сие одному богу известно. Возможно, у дьяка есть еще дозорщик, который наблюдает за мной... Однако в такое трудно поверить. Скорее всего здесь я один! И одному мне известно, где схоронена утайная казна войска. За такие заслуги государь может сделать меня воеводой Яика! Пора узнать об этом и сыну моему — Миколе. Он, должно, сразу резко переменится. Бросит Верку Собакину.
Писарь ждал, когда придет сын. Жена убежала куда-то. По улице проехал на быках Устин Усатый, вез руду в селитроварню. Гуси вразвалку через дорогу перешли. Пятнистая огромная свинья легла в лужу. А это кто там качается чучелом?
Матвей протер рукавом рубахи вспотевшее стекло окна. Он увидел знахарку Евдокию, которая увязала в грязи, нелепо размахивала руками, дабы не упасть. Вот засосало у старухи глиной один чебот, нога выдернулась из обувки. Колдунья ступила босо в жижу, наклонилась, но ее чуть не опрокинуло резким порывом ветра.
— Ха-ха-ха! — заливался до слез смехом Матвей Москвин. — Ну, куда прется ведьма? Зачем идет в такую памороку? Ей-богу, она хлюпает к нам... Что ей надо? Не сидится дома в тепле дуре старой.
Писарь похохатывал, но его стало тревожить вдруг что-то непонятное. Где-то в глубине души шевельнулся страх.
