Робби зашаркал, подошел к ней. Они обнялись; от нее пахло антисептиком, жесткими больничными простынями. Когда она вернулась в кресло, он встал рядом на коленки, и она предложила ему веточку винограда. Ягоды были сладкие, упругие — они лопались на зубах.
Робби увидел, что они устроили маленький пикник на столике в ногах свободной кровати. Тарелка маслянистого рыжего сыра, пачка крекеров, поделенная на кусочки плитка шоколада, брокколи, фермерский соус.
— Настоящая вечеринка, — сказал Робби, потому что не знал, что еще сказать.
Он бросал всем улыбки — Альме, Маргарите, Диане, Лэйси, даже Хэнку, который и не обернулся, чтобы посмотреть на него, даже не кивнул в знак приветствия. Просто уткнулся в телефон.
Теперь, оказавшись тут, Робби хотелось их рассмешить, показать, как хорошо быть всем вместе. В жизни столько всего, что невозможно контролировать, столько всяких ужасов. Хотя бы ненадолго, хотя бы сейчас, они должны быть счастливы.
Врачи сказали, что, если опухоль продолжит расти, Лэйси-Мэй может потерять зрение и способность говорить. Но пока отек спал, и скоро ее отпустят домой. Ей надо будет вернуться на облучение; опухоль выжгут, ей станет лучше, начнется ремиссия. Или понадобится операция, тогда вскроют череп и вынут все образование. Или химия. А может, ничего не сработает, и она умрет. Робби не нравился такой расклад. Но Лэйси-Мэй была воодушевлена и спокойна. Даже беспечна. Она улыбалась ему, а он думал, интересно, на каких она таблетках.
— Ты уже видел дом Дианы? — спросила Лэйси-Мэй. — Такой красивый. С большим участком, как наш.
Робби ощутил, как девочки напряглись при упоминании дома. Даже Хэнк поднял голову от телефона, с которым все это время игрался, как будто там что-то захватывающее.
— Он кирпичный, — сказал Лэйси-Мэй. — Не как наш, не синий. Но его наверняка можно покрасить. Сейчас он серый. Все новые дома серые. Знаешь, которые продают в центре? Они все одного оттенка серого, с такими серебряными номерками и фонариками на лужайке.
Лэйси-Мэй скосила рот набок, как будто собиралась раскрыть всем какую-то тайну:
— Я уже говорила Альме. Я ей сказала: осторожнее с моей дочерью. Она же Вентура. Даже если твое имя стоит на документах на дом, обзаведись заранее хорошим адвокатом.
Лэйси-Мэй закинула голову и захохотала. Девочки смотрели на нее с ужасом. Хэнк опять уткнулся в телефон, а Робби решил, что ему ничего не остается, только засмеяться вместе с Лэйси-Мэй.
— У нее бред, — сказала Маргарита. — Она не понимает, с кем разговаривает.
— Я вообще-то тебя слышу. И я прекрасно понимаю, что происходит, — сказала Лэйси-Мэй. — Просто я рада, потому что моя семья рядом. Все тут, то есть почти все, Ноэль еще не пришла.
Хэнк, стоявший у окна, пробормотал что-то про кофе и быстро вышел, пока никто ничего не сказал. Лэйси-Мэй смотрела ему вслед.
— Знаете, говорят, что перед смертью все становится ясно? — Лэйси-Мэй прислонилась к Робби, как будто они были одни в комнате. — Ничего не ясно, — сказала она. — Вообще ничего. Все так запутано. Но когда я проснулась сегодня утром, я порадовалась, что увижу тебя сегодня. Столько лет прошло, да, Робби? Но что может быть естественнее. После всего что произошло, я хочу видеть тебя, чтобы ты был рядом. Ты моя семья. Я так рада, что девочки тебя нашли.
Теперь Альма с Дианой переглядывались. Диана придумала какое-то оправдание — ей надо было проверить машину. Они вышли, Маргарита поняла намек. Она немного помедлила, сомневаясь, надо ли оставлять родителей наедине. Они вели себя не как пятидесятилетняя пара, расставшаяся полжизни назад, а как влюбленные подростки. Она все равно взяла сумочку и вышла, сказав, что пойдет пройтись и выпить зеленого чаю. Лэйси-Мэй и Робби даже не взглянули ей вслед. Лэйси-Мэй взяла руки Робби в свои. Руки были холодные, и Робби захотелось на них подышать.
— Где ты был все это время?
— Да так, тут и там.
Она вглядывалась в него, сжав ладони.
— В конце концов я бы все равно вернулся, — сказал он. — Я бы не заставил тебя ждать слишком долго.
Лэйси-Мэй кивнула, хотя оба знали, что это неправда. Робби вполне мог прождать слишком долго, например, до ее смерти, если до этого дойдет. Она не стала этого говорить. Она поцеловала его в руку, в костяшки, один раз, и Робби совсем смутился, сердце у него заколотилось. Он представил, как Лэйси-Мэй скидывает халат и бросается голая в его объятия, хотя дверь в палату открыта. Ничего такого она не сделала, но не выпускала его рук.
Он решил, почему бы не сказать теперь:
— Лэйси, я по-прежнему представляю нас с тобой вместе.
— Я тоже. Вспоминаю хорошие годы, которые мы провели в нашем домике. Иногда просыпаюсь и понимаю, что мне снилось, будто мы все опять там.
— А я про сейчас, — сказал Робби. — И про будущее.
— Будущее принадлежит девочкам, Робби. Я уже давно перестала мечтать и беспокоиться о себе. В тот день, когда я осознала, что не дождусь тебя, я поняла, что для нас все кончено. Поэтому в каком-то смысле и хорошо, что девочки до сих пор не обзавелись семьей — ну, по крайней мере Маргарита с Дианой. Им не придется пройти через все, через что прошла я. С тобой я потеряла все, кроме того, что ты мне оставил.
— Кроме девочек?
— Кроме девочек и дома.
Робби уже не видел смысла извиняться за дом. Лэйси-Мэй смотрела на него слишком спокойно, с такой ясной улыбкой. Робби чувствовал, что готов ее поцеловать, но она не подавала явных знаков, что и она этого хочет, а ему не хотелось, чтобы она его оттолкнула. Ей что, достаточно вот этого — просто держать его за руки? Или она готова признать то, что он знает уже давно: что и в прошлом, и в будущем — всегда — есть только они вдвоем?
Робби решил, что должен дать ей какое-то обещание, чтобы ей было чего ждать от будущего. Вдруг это поможет, поддержит ее во время лечения. А вдруг и сбудется.
— Я могу завязать, — сказал он. — Я знаю, что теперь нужен тебе. Лэйси, если я тебе нужен…
Она покачала
