его отец владел типографией, в которой озабоченные родители напечатали свои постеры. Беккет кинулся на Шона, ткнул ему пальцем в лицо и заорал: «Свобода слова, а? Есть у меня свобода слова??» Шон велел ему успокоиться, сжав кулаки, но потом мистер Райли вмешался и попросил всех сесть в кружок.
Он сказал, что постановка должна была служить им всем убежищем; репетиции он назвал пространством свободы. И если они все сделают хорошо, пьеса может стать почвой для дискуссии и послужить сообществу с помощью искусства. Все это звучало пошло и тянулось слишком долго, но никто так не поддакивал ему, как Ноэль и Адира, которые сидели вместе, взявшись за руки. Ноэль вступила в клуб «Озабоченных школьников за справедливость» и позвала туда Джи. Когда он спросил, что они задумали, Ноэль сказала, что пока никто ничего не знает, пока они просто общаются. Он держался от клуба подальше, но Ноэль от него не отставала. Когда он отнекивался, она спрашивала: «Почему ты не приходишь? Что такое?», и он понимал, что она пытается вызнать, что произошло в тот день в коридоре. Но при одном воспоминании, при одной мысли об этом ужасном заголовке «Ивинг-стрит» ему начинало казаться, что комнату заливает тьма и его глаза затягивает черной пленкой.
Как-то между уроками Ноэль нашла его в коридоре и попросила встретиться с ней в зале за полчаса до репетиции.
— И я прошу не как друг, — сказала она, — а как твой продюсер.
И ушла, топая массивными ботинками, покачивая хвостиком.
Когда он пришел в зал, она стояла на сцене на коленках над рулоном бумаги. Она рисовала серой краской тюремную решетку, оставляя в промежутках белое. Она часто приходила заранее и большую часть декораций сделала сама. Она работала так, будто верила во все, что говорил мистер Райли, и ее стараниями можно изменить школу и родителей. Пусть она и казалась наивной, он не мог ей не восхищаться. Ему хотелось быть рядом с ней.
— Ты путаешь строчки, — сказала она. — Я хочу с тобой пробежаться по твоим репликам. Их не так много, а ты точно их уже выучил.
— А вдруг не выучил?
Ноэль вздохнула.
— Либо выучил, либо нет, Джи. Сам решай.
Джи пожал плечами, и Ноэль покачала головой. Впервые она показала, что устала от него.
— Знаешь что? — сказала она. — Ты мне нравишься, Джи, но я не уверена, что я нравлюсь тебе.
У Джи загудело в ушах.
— Ты мне ничего не говоришь, вот я тебя о чем-нибудь спрашиваю, а ты только пожимаешь плечами, что-то бормочешь — с друзьями так себя не ведут.
Когда она сказала «с друзьями», в нем что-то опало, хотя, наверное, это правда — они просто друзья.
Она спросила, что случилось в тот день в коридоре, почему он так расстроился, почему не произнес ни слова, пока они шли к парковке, чтобы встретиться с Линетт.
— Я думал, ты хочешь прогнать мои реплики, — сказал он.
— Ладно. — Ноэль стянула с шеи ярко-розовый шарф и повязала его на голову как бандану. — Давай тогда я первая тебе кое-что расскажу. Садись.
Он сел рядом с ней, и она рассказала ему про отца, который то есть, то нет, про наркотики, про тупую кожаную куртку, которую он ей подарил, про дом, который он купил, украл и продал.
— Ужасно так говорить, но, кажется, он плохой человек. И моя мама тоже. Я из плохой семьи.
— Ты так говоришь, как будто гордишься этим.
— Мне не стыдно. Я же ничего не сделала.
— Но когда все узнают, на тебя будут иначе смотреть.
— Мне все равно, как на меня будут смотреть.
— Да брось, — сказал Джи.
— А что? Мне плевать.
— Н-да. Я не такой, как ты.
— И хорошо.
Она взяла его за руку, прижала ее к груди, к плоскому месту посередине, под горлом. Его это удивило, наполнило теплом.
— У всех есть секреты, — сказала она. — У всех. Вот что мне нравится в музыке, в театре. Там все твои грязные секреты оказываются на поверхности.
— Но ты не рассказала мне про свои грязные секреты — только про родительские.
И Ноэль рассказала ему про аборт.
— Почему ты так смотришь на меня? Что, теперь меня тоже считаешь плохой?
Джи покачал головой.
— Моя мама забеременела в старшей школе. Если бы она сделала аборт, меня бы не было.
— Да, но она не сделала аборт.
— Он был Дьюка?
— Он был мой.
— Так что, ты хочешь поменяться? Секрет за секрет?
Ноэль молчала, ожидая, что он скажет. Ему захотелось рассказать ей все, как будто, если он расскажет все здесь, в зале, правда будет сохранена. Ему казалось, что они сидят где-то далеко от города, как будто этот зал был не в школе, а где-то еще. Как будто не здесь проходило первое школьное собрание. Здесь он был другим. Он произносил вслух вещи, которых он бы никогда нигде не сказал, например: «О, смерть ужасна!» или «Жизнь так опостылела мне, что я буду рад отделаться или избавиться от нее». Здесь можно было говорить такие вещи; настоящие, жизненные, они пробирали до мозга костей, пусть и написал их кто-то другой.
Он рассказал ей про Рэя. Он не стал говорить «это был несчастный случай». Он не сказал «его больше нет с нами», потому что в его уходе не было ничего, вообще ничего естественного. Он рассказал, что Рэя убили.
— Он меня любил, — сказал Джи. — Хотя я его и плохо помню. Там на стене была его фотография. Ты не видела?
Ноэль слушала молча, обняв коленки и положив на них голову.
— Тебе было пять?
— Шесть.
Ноэль прижала Джи к груди. Она ничего не говорила, просто держала его, и Джи опал, обмяк, как будто его тело потерялось в ней. Это было приятно.
Когда она отстранилась, лицо у нее было серьезное.
— Я тебе помогу, — сказала она. — А теперь давай повторим твою роль.
