отвернувшись к стене. Виталий — на левой кровати, калачиком.
— Мальчики, — шепотом позвал Виктор Петрович.
И они разом открыли глаза. Сон перед соревнованиями — он знал — чуткий, почти полусон, потому и позвал шепотом, чтобы разбудить, но не испугать.
— Пора.
Он улыбался, всем своим видом стараясь показать, что ничего нет страшного в этом утре. Ну, полуфинал, ну и что?
На завтрак они бежали бегом — разминка, а за завтраком после надоевшей каши он достал из целлофанового мешочка персики и виноград. Диетолог каждый вечер предупреждал: «Следите, чтобы дети не ели фруктов. Следите, чтобы не ели. Это очень опасно».
Виктор Петрович считал диетолога дураком, а его запреты — чушью и безобразием: привезти детей в фруктовый город и кормить кашей!
Автобус, выехав со двора Транспортного института, свернул направо и помчался по еще нежарким улицам в сторону центра.
«Сегодня непременно пойду, — подумал Виктор Петрович. — Вот выиграем полуфинал…»
Он испугался, что так подумал, и незаметно постучал по деревянной крышке посылочного ящика, стоявшего в проходе. В ящике лежали пакеты с бинтами, ватой — то, что не поместилось в чемоданчик Аллы Сергеевны.
Машинально, как и все эти шесть дней, он отмечал про себя названия улиц, по которым они ехали: Транспортная, Вокзальная, улица Энгельса, улица Чехова… Где-то здесь есть и улица Жуковского. Сегодня он непременно сходит туда. Сегодня — непременно.
4
— В синем углу ринга отдыхает кандидат в мастера спорта Сергей Зайцев, боксер из Ленинграда. Ему пятнадцать лет, боксом занимается с 19. . . года у заслуженного тренера… Провел восемь боев… победил…
Виктор Петрович, обмахивая его полотенцем, быстро говорил:
— Делаешь все правильно, молодец. Он слабее тебя. Не забывай работать левой. У тебя замечательная левая. Не забывай. Он этого не ожидает. Все будет прекрасно. Работай левой.
Сергей работал. Ни одного движения зря. Чтобы не вымотаться. Нет, он не вымотается, как бы тот ни старался. Ни одного движения зря. И — левой. Левой! Еще раз левой!
— Молодец!
Это голос Виктора Петровича. Какой бы ни был рев на трибунах (а рев стоял приличный, только не понять, за кого болеют), он всегда различал ясный и четкий голос тренера.
— Молодец! Работай! Не открывайся, работай!
Перед третьим раундом, жадно подставляя лицо ветру, который добывал для него из полотенца Виктор Петрович, Сергей уже знал: все будет хорошо. И Виктор Петрович это знал, поэтому и говорил:
— Не расслабляйся. Он сильный и еще не вымотался. Работай! Он сильный, помни это.
Трибуны ревели, но Сергей слышал, как Виктор Петрович радостно и одобрительно кричал ему:
— Молодец! Так! Так! Молодец!
Стыдней всего Сергею было потом вспоминать ту секунду, когда судья держал их за руки, а диктор начал объявлять: «Победил…» — и он дернулся, чтобы поднять руку, а судья пригнул ее книзу, потому что диктор объявил: «Победил Ильдар Ахметов».
Сергею показалось, что он оглох: на трибунах что-то кричат, а он не слышит. Что случилось? Разве это не он победил? Он же победил! Почему же назвали не его фамилию? Это же он победил!
Он не помнил, как очутился в раздевалке. Неужели он заплакал еще на ринге? Еще на ринге?! Ослепший от слез, он все отталкивал чьи-то руки, должно быть, это была доктор, Алла Сергеевна, руки были мягкие, как у матери, — все равно ему ничего и никто не нужен, «отстаньте вы все от меня».
Потом он услышал слово: «протест». Это Виктор Петрович сказал: подаем протест. А старший тренер добавил: они там в жюри совсем обнаглели.
Постепенно затихая, Сергей понял, что ни в чем не виноват. Он не проиграл. Никто и не думает, что он проиграл. Это они там, в жюри. «Сволочи!» — сказал Виктор Петрович.
И Сергей опять заплакал, вспомнив, что в Ленинграде, когда узнают, что он не попал в финал, никто не поверит, что все было не так, не так, и если бы не они там…
5
Дело не в том, что в жизни существует подлость, думал Виктор Петрович, мало ли что в ней существует! Дело в том, что твоя работа из-за этой подлости сводится на нет. Будто бы ты ровным счетом ничего не делал целый год. Как если бы завод работал, работал, выпускал продукцию, а кто-то, обладающий властью, сказал бы: вы ничего за целый год не выпустили. Абсурд? Конечно! А то, что произошло сегодня, не абсурд?
Он старался успокоиться, поэтому так длинно рассуждал сам с собой. На самом деле все было ясней ясного: если бы Сергей сегодня выиграл, то в финале он должен был бы встретиться с мальчишкой из Армении и, конечно, выиграл бы и у него, причем за явным преимуществом. Именно явного преимущества и боялся этот из почетного жюри.
В почетном жюри сидели знаменитости, олимпийские чемпионы. Еще когда шли предварительные бои, Виктор Петрович — как сердце чувствовало — с опаской поглядывал на это жюри: ведь все карты могут спутать, если начнут давить. Один из знаменитостей был свой, но он разве умеет давать? Скромный, деликатнейший человек. А тот, что из Армении, тот всех задавит. Не авторитетом — волей. Волевой мужик.
— Не волевой, а наглый, — сказал старший тренер, когда Виктор Петрович поделился с ним своими опасениями. — Я сам все время за ним наблюдаю. Но посмотрим, как оно будет складываться.
И вот как оно сложилось. У Зайцева мальчишка из армянской команды никогда бы не выиграл — слаб. Поэтому и надо было сегодня Зайцева послать в нокаут. В моральный нокаут. Бокс — не для слабонервных. Примерно так и сказал знаменитый этот из Армении, когда узнал, что ленинградцы подают протест.
«А ведь когда-то был кумиром моим, — думал Виктор Петрович. — Но что я тогда о нем знал?»
— Ишь слабонервные, — сказал про них бывший кумир, скаля в улыбке белоснежные зубы, — слабонервные!
От цирка задворками, перепрыгивая через ямы и кучи строительного мусора, Виктор Петрович вышел к базару Старого города и бессмысленно толкался между рядами, остро пахнущими перцем, чимшой, вялеными дынями. Запахи, не смешиваясь, плыли в знойном воздухе. Они были абсолютно реальными в этом казавшемся нереальным мире.
Внизу, рядом с базаром, умирал Старый город. Уже почти разрушенный, он еще цеплялся за узкие пыльные улочки, за покрытые копотью лавчонки-мастерские, где лудили, паяли и продавали старые кувшины, тазы, казаны. Между лавчонками, как цапли, ходили два иностранца в белом и, тыча пальцами в кувшины, пытались что-то объяснить молчаливым узбекам.
«А Сережа?!» — вдруг выплыла мысль. Виктору Петровичу показалось, будто чем-то горячим плеснули в сердце. Задыхаясь, он побежал вверх по крутому спуску улицы Уйгура. Как же он мог? Упиваться тут своими обидами,
