[384 тона, включая 100 «продвинутых тонов».
Совокупность из 238 стандартных тонов, включая фортепиано, орган, духовые и прочие заданные [тона], предоставляет необходимые вам звуки. В то же время память в 10 тонов пользователя позволяет вам сохранять ваши собственные композиции, 100 из наличных тонов являются «продвинутыми», представляющими собою вариации стандартных тонов, созданных при программировании в эффектах (DSP) и других настройках.]
Далее идут три перевода: итальянский, французский и немецкий. Если подсчитать число слов и строк в разных текстах на различных языках, получится следующая картина:
Вполне очевидно, что английский текст короче, в немецком меньше слов, но они длиннее, а итальянский текст – примерно той же длины, что и французский. Если же теперь подсчитать все строки второй страницы руководства, получим следующее:
Английский текст целиком занимает всю вторую страницу. Три перевода вынуждены частично «переезжать» на следующую. Конечно, это никого не удивляет. Однако представим себе, что в англоязычном руководстве 27 строк, а в немецкоязычном – 60. Даже не зная немецкого языка, всякий побился бы об заклад, что в данном случае он имеет дело не с переводом, а с парафразой, то есть с другим текстом.
Это значит, что мы, сами того не осознавая, вынуждены рассматривать адекватность того или иного перевода также в терминах количественных соотношений между лингвистическими субстанциями[207].
Мы видели, что в случае приветствия важна краткость. Поэтому в переводе (даже текста, лишенного эстетического целеполагания) зачастую важны вопросы стилистической субстанции. Приветствия вроде итальянского bиопgiorno относятся к этикетному стилю, который, строго подчиняясь правилам, содержит в себе нечто литургическое. Так вот, формулы этикетные и литургические (вроде Ite missa est[208]*) чрезвычайно близки поэтическому языку, и они обязаны повиноваться стилистическим нормам. Поэтому можно сказать, что всякий перевод, даже перевод надписи на дорожном знаке, предполагает аспект эстетически-стилистический.
11.4. Субстанция в поэзии
Вернемся теперь к примеру, приведенному мною выше, когда я поручил «Альтависте» перевести «Кошек» Бодлера, и посмотрим, как этот текст был переведен не автоматическим, а человеческим переводчиком – в данном случае Марио Бонфантини. Для удобства сравнения воспроизвожу здесь и оригинал:
Les amoureux fervents et les sauvants austèresAiment également, dans leur mûre saison,Les chats puissants et doux, orgueil de la maison,Qui comme eux sont frileux et comme eux sedentaires.
[Любовник пламенный и тот, кому был вéдомЛишь зов познания, украсить любят дом,Под осень дней, большим и ласковым котом,И зябким, как они, и тоже домоседом.] (И. Лихачев)
I fedeli d’amore, е gli austeri sapientiPrediligon, negli anni che li fanno indolenti,I gatti ford e miti, onor dei focolariCome lor freddolosi, come lor sedentari. (Bonfantini)
[† Верные приверженцы любви и строгие мудрецы
Особо предпочитают в годы вялости
Сильных и кротких котов, гордость домашних очагов:
Как они, зябких и, как они, домоседов.
(ит., Бонфантини)]
Переводчик на итальянский проявил известную непринужденность по отношению к семантическим (буквальным) значениям. Например, сомнительна отсылка к «верным приверженцам любви», открывающая собою целую гамму коннотаций, чуждых оригинальному тексту, ибо «верными приверженцами Любви» называли себя члены легендарной секты, к которой, возможно, принадлежал Данте. Впрочем, Бонфантини явно надеялся (и не без оснований) на то, что эта ученая коннотация ускользнет от внимания большинства читателей. «Зрелую пору» (тûrе saison) он передал как «годы, когда они становятся вялыми», – и это решение не назовешь совершенно произвольным, поскольку вялость входит в ассоциативное поле домоседства. Слово doux («ласковые») он перевел как «кроткие», a maison («дом») – как «домашний очаг».
На уровне содержания произошли некоторые ощутимые изменения, поскольку слово «домашний очаг» (focolare), например, ограничивает семантический спектр французского слова maison, отсылая скорее к уютной обстановке и теплу традиционного крестьянского дома и вызывая в воображении растопленный камин или печь, тогда как французское maison в тексте Бодлера может намекать и на то, что «суровые ученые» (savants austères) живут в просторном и холодном здании с залами, уставленными книгами. В этом смысле представляется, что Бонфантини, вместо того чтобы дать пример воплощения формулы (2), дал скорее пример воплощения формулы (1), которая призвана описывать процессы парафразы и инференции, то есть именно той переформулировки, которую мы попытались исключить из числа переводов в собственном смысле слова.
Но переводчику удалось превратить две перекрестные рифмы (АВАВ) в две смежные (ААВВ), а прежде всего он сохранил александрийский стих, используя двойные семисложники. Если посмотреть на оставшуюся часть перевода, можно заметить, что во втором четверостишии Бонфантини верно сохраняет чередование ABBA, хотя и прибегая при этом скорее к ассонансу, нежели к рифме, и передает две последние терцины (AAA, СВС) как ААВ, CDC, позволяя себе такую вольность, которой, пожалуй, можно было бы избежать.
Таким образом, переводчик решил, что, независимо от содержания французского текста, основное воздействие, или главная цель, которую надлежало преследовать, была поэтической. Переводчику важно было прежде всего сохранить метрику и рифму, даже в ущерб верности букве.
Выше мы испытали замешательство, переводя эпизод из «Гамлета» определениями и синонимами. Это произошло потому, что воздействие некоторых текстов основано, очевидно, на ритмических характеристиках, принадлежащих экстралингвистической субстанции, а не структуре языка. Выявив эти характеристики (как в моем случае со скрытыми стихами в «Сильвии»), переводчик должен их сохранять.
Скажем теперь, что есть тексты, за которыми мы признаем эстетическое качество, поскольку они особо подчеркивают важность не только лингвистической, но и экстралингвистической субстанции – и именно потому, что такие тексты выказывают такие характеристики, они являются, как говорил Якобсон, ауторефлексивными.
Если нужно как можно вернее сохранить воздействие, производимое субстанцией выражения оригинального текста, тогда формулы (1) и (2) нужно переписать в виде (3):
(3)
SL1SE1 / C1 → SL1aSE1a / С1а
Здесь субстанция выражения (SE) текста назначения (гораздо сильнее, чем при переводе текстов, предназначенных для повседневного употребления) стремится тем или иным образом быть эквивалентной как лингвистической субстанции SL, так и экстралингвистическим субстанциям SE текста-источника, чтобы произвести почти то же самое воздействие.
* * *
В риторике различаются фигуры содержания (например, метафора, синонимия или оксюморон), при переводе которых субстанция лингвистическая (и, разумеется, экстралингвистическая) не важна: так, французское une forte faiblesse («сильная слабость») прекрасно передается английским a strong weakness, состоящим из других звуков. Но эти субстанции становятся важны в большинстве фигур выражения, каковы парономасия, ассонанс, аллитерация и анаграмма. Равным образом экстралингвистическая субстанция получает основополагающее значение в вопросах звукового символизма и элокутивного ритма в целом.
Что касается метрики, то длина гласных и слог – это явления системные, наряду с тоническим ударением (которое, например, в итальянской лексической системе устанавливает различия в значении слова). Но укладывать в синтагму последовательность звуков разной длины по законам квантитативной метрики или же согласно числу слогов и их ударениям – это явление организации процесса производства текста, и решения, принимаемые в этих случаях (даже если они зависят от особых метрических и стилистических правил), все же воспринимаются лишь как явления экстралингвистической субстанции. Равным образом воспринимается как явление экстралингвистической субстанции и рифма (строфические схемы, тем или иным образом связанные друг с другом), даже если она пользуется элементами, уже предоставленными лексической системой.
* * *
В своей книге Le ton beau de Marot{♦ 157} Дуглас Хофстадтер (Hofstadter 1997: 17) рассматривает различные английские переводы «Божественной комедии», исходя из простого принципа: метрическая особенность поэмы заключается в том, что она написана терцинами из одиннадцатисложников с рифмами ABA, ВСВ, CDC и так далее. Хофстадтер замечательно показывает, что эта структура – не лингвистической природы, так что ее даже можно выразить диаграммой, по своему типу почти музыкальной:
