— Убийца так и не был пойман, но я готов отдать голову на отсечение, что Войгнев тут ни при чём. Я хорошо знал их обоих. Да, между ними стояла женщина, но Войгнев никогда бы не поднял руку на своего побратима. Что же до власти, он не стремился к ней и получил престол скорее вопреки собственным желаниям и помыслам.
— Но она, — будто не слыша рассуждений боярина, проговорил Бьярки, глядя незрячими очами в пустоту, — она? Убить? Князя? Она?
Судимир прищурился и задумчиво постучал пальцами по дереву.
— Я не думаю, что Гнеда в самом деле смогла бы посягнуть на жизнь Войгнева. Не говоря о том, как сложно осуществить подобное, мне кажется, она слеплена не из того теста.
Бьярки снова сел, опустив тяжёлую голову на руки. Знал ли он вообще что-то о девушке, которую любил? Как он кичился своей знатностью против её безродности, и что же? Всё это время она молча сглатывала насмешки, сама будучи выше его по происхождению! Он полагал, что Гнеда за свою жизнь не видела дальше печной заслонки, а она пережила, может, больше него самого. Он почитал её за добрую и кроткую, а она вынашивала кровавые, мрачные замыслы.
— Подожди! — Бьярки вдруг озарило. — Когда ты узнал правду?
— Известия от Гореслава пришли летом, ещё до её появления здесь. Но когда я увидел Гнеду у нас в усадьбе, в мужской одежде, — Судимир неожиданно улыбнулся от воспоминания, — да, я понял, что это она. У меня мелькнуло подозрение ещё в Трилистнике, но после я уверился окончательно.
— Ты прикрывал её, с самого начала! — негодующе проговорил юноша.
— Ты удивляешься, почему я не выдал её Ивару? — усмехнулся боярин, поглаживая бороду. — Я должен был сам разобраться. Понять, что её привело сюда. Почему именно моя усадьба. Кто ей помогает. Какую пользу наша семья может извлечь. — Он приостановился, спокойно выдерживая острый взгляд сына. — И потом, Ингвар был моим другом. А ещё она и вправду спасла меня. Это не было подстроено, как считает Ивар.
Весь год, что девочка прожила у нас, я не спускал с неё глаз. За ней следили и не заметили ничего предосудительного — ни тайных встреч, ни замыслов, ни приготовлений. Я верю ей в том, что она действовала в одиночку. Во всяком случае, она так искренне полагала, что, конечно, не исключает стоящих за Гнедой тайных для неё самой сил.
— А тот сид, что был с ней?
Судимир пожал плечами.
— Откуда же Ивар узнал?
— Мне тоже очень хочется это понять, — нахмурился боярин. — Говорит, получил безымянное известие, но мне его не показал. Ивар сам не свой. Он стал очень жёстким и подозрительным. Считает, что Гнеда — только часть большого заговора. Я пытался увещевать князя, что он чрезмерно суров к девочке. Из того, что я знаю, её держат на воде и хлебе, едва ли не в исподнем и босиком. — Бьярки сжал зубы, но промолчал, не перебивая отца. — Я знал каждый её шаг, и княжеская семья была в безопасности, им ничто не угрожало, но Ивару теперь не докажешь. Он несгибаем, а я не могу позволить себе слишком усердствовать в её защите, не боясь подставить под удар вас. Мать страшится гнева и опалы, но я не мог не известить тебя. Ты сватался к этой девушке, Бьярки. — Судимир встал и, приблизившись к сыну, положил руку ему на плечо. — Тебе решать.
Отец неслышно вышел, а Бьярки всё сидел, неподвижно глядя в одну точку перед собой. Дрова прогорели, повалуша утонула в синем сумраке, и лишь озябшие крупинки снега скреблись о слюду, будто просясь в тепло дома.
Со двора раздался хриплый крик кочета, и юноша дёрнулся, будто от резкого пробуждения.
Он поднялся и быстрым пружинистым шагом направился к себе. Здесь всё ещё пахло горечью, в которой он покидал усадьбу, и от этого перехватило в горле. Не зажигая света, Бьярки достал шерстяной плащ.
Решать было нечего. Все рассудительные доводы о том, что быть может, Ивар прав в своих подозрениях, что, вероятно, заговор существует, что Бьярки должен быть на стороне своего брата и князя, разбивались о простую мысль. Гнеда сейчас одна, посреди холодной ночи, в заточении, словно какой-то душегуб. Маленькая, беззащитная, продрогшая.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Несмотря на ранний час, Бьярки без слов пропустили на теремный двор, но со стражниками у клети было труднее. Он знал их, и оба тотчас подобрались, завидев княжеского побратима.
— Пропусти меня, Безуй, — отрывисто приказал он тому, что заслонял собой дверь.
Гридни были в длинных меховых накидках, и пока Бьярки не подошёл, они приплясывали, согреваясь. Тот, к кому юноша обратился, нерешительно перехватил копьё и покосился на товарища.
Второй откашлялся и несмело ответил:
— Господин, нам не велено никого пускать к пленнице. Сам князь распорядился.
Было видно, что стражникам не по себе. Все знали Бьярки. Он был десницей Ивара. Всегда рядом, как тень. Слишком мало времени минуло с тех пор, как старый князь умер, но порядки уже стали другие, и всё-таки… Никто не смел бы отказать Бьярки, но даже эти два кметя чувствовали что-то в воздухе, которым был окутан боярин. Словно червоточина, вина, которую он ощущал перед побратимом, просачивалась сквозь одежду, выдавая его. Но Бьярки уже решился и отступать не собирался. Он был слишком близко к ней. Их разделяли только тёмные от времени брёвна и двое неуверенных людей с рогатинами.
— Пропусти, — повторил Бьярки, высокомерно задирая подбородок, окидывая Безуя уничижающим взглядом. — Неужто думаешь, у меня нет княжеского дозволения?
— Хорошо, господин, — промолвил второй, Воила. Он кивнул напарнику, и тот принялся отворять тяжёлый засов. — Но, не гневайся, я всё-таки доложу князю.
Бьярки сделал безразличное движение головой, и Воила тут же направился в сторону терема. Всё внимание юноши теперь занимала лишь отпирающаяся дверь. Петли мерзко скрипнули, пустив по челюсти волну оскомины, и на него дохнуло сыростью, гниющими досками и мышами. Безуй, остановившийся на пороге, поднял светоч вверх, разгоняя кромешную темень клети.
Бьярки медленно зашёл внутрь. В детстве они с Иваром часто играли, мечтая забраться в холодную. Представляли себя заточёнными мятежниками или пленёнными князьями. Старались хоть одним глазком заглянуть в таинственный мрачный сруб без окон. Он будоражил их воображение и представлялся таким заманчивым.
Мальчишки. Что они тогда знали.
Бьярки огляделся. Клеть выглядела совершенно мёртвой. Здесь не пахло жизнью. Слишком тихо и безнадёжно. Он обернулся на Безуя и заметил в подрагивающем свете, как сквозь щели, мох в которых давным-давно истлел, влетают мелкие снежинки и оседают на полу тонкой серебристой пылью.
Взгляд юноши зацепился за кучу тряпья на лавке. Настолько крохотную и неподвижную, что Бьярки потребовалось несколько мгновений на осознание того, что это Гнеда. Ему хватило одного шага, чтобы добраться до неё. Боярин промешкал самую малость, не решаясь дотронуться до девушки, словно боясь, что от прикосновения она рассыплется в прах.
Бьярки осторожно раздвинул ворох ткани и нашёл Гнеду. Она лежала, свернувшись клубком, и даже в слабом свете неверного пламени юноша видел, каким белым было её лицо. На месте глаз виднелись синие провалы. Обкусанные, потрескавшиеся губы превратились в чёрную черту. И холод. Отчего-то Бьярки ожидал, что она будет такая же горячая, как в тот, прошлый раз, но кожа Гнеды оказалась ледяной. На мгновение ему почудилось, что девушка и правда мертва, и боярин быстро нагнулся к её лицу, но она дышала, прерывисто и неглубоко.
Отбросив лохмотья, Бьярки бережно поднял Гнеду и обернул её в свой плащ.
Однажды в детстве он нашёл в лесу птенца. Тот был худой, почти без перьев, обтянутый розовато-прозрачной кожей, через которую просвечивали хрупкие кости, и Бьярки даже не смог понять, что это за птица. Птенец был отвратителен и беспомощен, но ему было ужасно жаль его. Бьярки так и не смог его выходить.
Какого лешего он вспомнил проклятого птенца?
Голова Гнеды запрокинулась под тяжестью свесившейся косы, и Бьярки нагнулся, чтобы достать её волосы. Девушка вдруг пошевелилась и издала что-то среднее между стоном и хрипом. Юноша замер, и она открыла глаза.
