— Я была одна, господин, — проговорила девушка как можно громче, наперёд зная, что он не поверит.
Брови князя сердито изогнулись.
— Значит, ты решила упорствовать, — сказал Стойгнев, и Гнеда почувствовала в его голосе стальной отзвук принятого решения.
Девушка неуклюже попыталась сильнее запахнуть тёмно-серые складки, и тут взгляд князя упал на застёжку в виде медвежьей головы. Его глаза расширились, а ноздри гневно раздулись. Наверное, не будь на ней плаща Бьярки, всё могло ещё сложиться по-другому, но вид одежды побратима на её плечах был толчком в спину, и Стойгнев полетел вниз, в пучину обиды, ярости и горечи.
Он сделал шаг к Гнеде и одним коротким рывком сдёрнул с неё плащ. Девушка всхлипнула, задохнувшись от страха и унижения, и серебряная запона, вторя ей, тоскливо звякнула, ударяясь о лавку, прежде чем отлететь на заиндевелый пол. Холод и стыд, объявшие Гнеду, заставили её свести на груди руки, но князь лишь зло усмехнулся.
— Заковать, — велел он ледяным голосом, и кмети за его спиной переглянулись. Возникла тишина, в продолжении которой никто не двигался. — Не расслышали? — спросил князь, оборачиваясь и обводя стражей грозным взором, вмиг выведшим их из мимолётного непонимания.
Гнеда не успела опомниться, как её подхватили и потащили к той самой стене, из которой торчали заржавленные крюки. Видно, что воям нечасто приходилось проделывать подобную работу. Они действовали неумело и смущённо, не поднимая глаз ни на пленницу, ни друг на друга. Особенно долго им пришлось провозиться с наручами, которые оказались слишком широки для худых запястий Гнеды, так что в конце концов они сдавили оковы настолько туго, что на руках девушки проступили кровавые полосы.
Цепь растянули по стене, и Гнеда повисла на ней, обездвиженная и почти нагая. Закончив, гридни отступили, но никто из них не смотрел на девушку. Лишь Стойгнев с мрачным удовлетворением взирал на свою пленницу, будто не замечая, как дрожало её истощённое тело.
— У тебя вся ночь на воспоминания, — ядовито прошипел он, и Гнеда подняла на него лицо.
— Клянусь именем своего отца, Ингвара Бориветрича, что никогда не замышляла против тебя, Стойгнев, и что прибыла в Стародуб одна, — собрав все оставшиеся силы, проговорила девушка с неизвестно откуда взявшейся твёрдостью.
Кажется, этот её последний, прямой взгляд посеял тень сомнения в сердце князя. Он прищурился.
— Что бы ни произошло — хоть пожар, хоть потоп, — никого к ней не впускать! И глаз не сводить! — рявкнул Ивар, покидая темницу размашистыми шагами.
Гнеда опустила голову. Она позволила стону боли вырваться из груди, только когда на дверь упал железный засов.
***
Пробуждение было резким и неприятным. Он дышал, словно кто-то пытался вырвать его лёгкие, загнанно и надрывно, и стоило юноше подняться, темнота заволокла очи, а в висках отозвался болезненный гул.
Пить.
Рука потянулась к столу и схватила первую попавшуюся чашу. Он сделал жадный глоток, но тут же с отвращением закашлялся, выплюнув кроваво-чёрную жидкость.
Воды, неужели, тут нет простой воды?
Ивар поднялся с постели, борясь с желанием позвать слуг. Он не хотел никого видеть. Он не хотел, чтобы видели его.
Сердце стучало так сильно, будто жило своей, отдельной жизнью, будто бежало куда-то, пытаясь позвать его за собой.
Князь, наконец, добрался до кувшина с водой. Не утруждая себя вознёй с поиском чистого кубка, он принялся пить прямо из горла, чувствуя, как с каждой каплей становится легче. Палящий жар, жгущий нутро, понемногу рассеивался.
Отставив почти пустой сосуд, Ивар снова сел на кровать. За окном было темно, и он подумал, как ненавидит позднюю осень, когда невозможно разобрать, ночь на дворе или утро.
Но самым тягостным было не похмелье, а чувство чего-то неприятного, довлевшего над ним на задворках разума. То самое, что накануне Ивар пытался залить вином. Рассудок тщетно пытался отсрочить эту мысль, но она беспощадно нагнала его.
Бьярки.
Князь закрыл глаза.
Небеса, что он наделал?
Это не терпело отлагательств, и Ивар велел позвать к себе Борзуна, нынче возглавлявшего дружину.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Когда воевода появился на пороге, его взгляд был настороженным. Он держался спокойно, но князь почувствовал подозрительность и напряжение.
— Что Бьярки? — с хода спросил Ивар, заканчивая одеваться.
— В погребе, как ты и велел, князь, — ответил Борзун, продолжая пристально смотреть, ожидая. В его глазах не было обычной теплоты. Он глядел на Ивара как на чужого. Так, как люди смотрели когда-то на его отца. Как на князя.
Разве я не товарищ тебе больше? Сколько раз мы бились бок о бок!
— И? — заставил себя спросить Ивар, пытаясь не замечать тошнотворной боли в затылке.
Борзун бросил на князя быстрый цепкий взгляд. Бьярки был и его другом.
— Успокоился к утру, — нехотя выговорил он, опуская глаза.
Ивару не нужно было других подробностей. Он достаточно знал побратима, чтобы дорисовать их в своей голове.
— Освободи его и приведи ко мне, — отрывисто велел Ивар, и лицо Борзуна просветлело.
— Да, князь, — облегчённо ответил он и мигом скрылся, оставив Ивара в начавшем возвращаться благодушии. Впрочем, оно тут же покинуло юношу, стоило ему увидеть Бьярки.
Друг стоял, не глядя на него. Его руки висели как плети, и Ивар видел разбитые в кровь костяшки. Сухие губы были плотно сжаты. Глаза и рот очерчивали синие тени.
— Бьярки, — начал было Ивар, но остальные слова скомкались от неожиданно подступившего к горлу чувства вины.
Юноша метнул на него колкий взгляд, оставаясь по-прежнему неподвижным.
— Я никогда не изменял тебе, ни словом, ни делом, ни мыслью, — сказал он охрипшим голосом. — Разве я давал тебе повод усомниться во мне? Но скажи, властен ли ты сам над своим сердцем? Можешь ли ты запретить себе дышать или слышать? Не заставляй меня выбирать. Не заставляй рвать душу пополам. — Он сглотнул и перевёл дыхание. — Позволь мне пойти к ней. Она больна и не опасна для тебя. Позволь хотя бы остаться с ней.
— Бьярки, разве ты не видишь… — начал было князь, но побратим оборвал его.
— Я вижу, Ивар, вижу гораздо больше тебя. Ты когда-нибудь представлял себя на её месте? Пробовал? Ты не захотел бы того же? Не стал бы мстить за своих родителей?
— Мой отец не виноват! — вспылил Ивар, но Бьярки спокойно возразил:
— Так ли ты уверен в нём? Можешь ли поручиться, что он совсем не причастен к тому, что произошло с родителями Гнеды? Так ли хорошо ты знал его, Ивар?
— Я был тогда всего лишь ребёнком, — защищаясь, проговорил тот.
— Да, ребёнком. Как и она. Только тебе повезло, а ей нет. Её отца убили. Она выросла без родителей. Без имени. Без рода.
— Как ты можешь оправдывать её! — возмутился Ивар. — Она призналась, что хотела забрать жизнь моего отца. Твоего князя! Неужели это ничего не изменило в тебе?
— Я не оправдываю, я пытаюсь понять. Но, да. Это ничего не изменило.
Бьярки замолчал и опустил глаза.
— А если бы она сделала это, Медвежонок? — сипло проговорил Ивар. — Если бы она убила?
— Не знаю, — покачал головой боярин, не поднимая взора.
Князь глубоко вздохнул и провёл рукой по лицу, вытирая испарину.
— Как бы то ни было, — снова заговорил Бьярки, посмотрев на побратима с каким-то новым блеском в глазах, отчего Ивару вдруг стало не по себе, — вместо того, чтобы повернуть дело в свою пользу, ты отбрасываешь возможность, пришедшую тебе в руки.
Князь нахмурился, не понимая, к чему тот клонит.
— Твоё положение после смерти отца шаткое, и не по вине Гнеды. Но именно она могла бы помочь тебе.
— Что? — недоверчиво усмехнулся Ивар. — Как же? — спросил он, с подозрением глядя на Бьярки, который становился странно оживлённым.
— Подумай сам. Что могло бы укрепить твои права на Залесье в глазах людей лучше, чем женитьба на пропавшей и так вовремя нашедшейся княжне? Связать два рода воедино. Разве не так сам Бориветер когда-то сел на престол?
