- Адам! Ты на кого это исполчился, Адам?
- Олекса Дмитрия! - Суконник остановился, раскинул руки, как будто хотел заключить воина в объятия. - Слава Спасителю - уж и не чаял тебе застать. Не тати мы, Олексаша, отец ты мой: народным вече посланы звать бояр остатних на Фроловскую площадь. Прости за шум - стража не пускала.
- Фу, дьяволы! - Олекса снял шлем, вытер потный лоб, оглядел сгрудившуюся толпу. - Опять этот пузатый хомяк намутил. Вече, говоришь? И слава богу, што догадались.
- Народ сказал свою волю: Москву не отдавать хану, стоять на стенах до последнего. Да нет у нас воеводы. Может, ты возьмешь булаву али боярин Володимир?
- Вот те раз - из грязи да в князи! Так, брат, большое дело не делается. Послали тебя звать бояр - так и зови, кого найдешь. Это ж надо - вече на Москве!
Ополченцы рассыпались по Кремлю. Нашли неполный десяток людей боярского звания и детей боярских, но все народишко мелкий, малоименитый, воинской славой не меченный. Да и то ладно - будет с кем думу держать новому воеводе. Богатых гостей и вовсе ни одного: торговый человек - оборотистый, подлый, чутьистый. Он первым бежит от беды, молчком, тайком.
Торжественным конвоем вели хмурых людей через толпу к помосту. Седобородый худой мужичонка громко дивился:
- От люди! Их в начальные зовут, они же будто во полон плетутся. Кабы меня эдак - под белы руки да в воеводы!
- Ты их заимей, белы-то руки!
- Руки ладно. В голове твоей свистит, Сверчок.
- На полатях научись ишшо воеводствовать. И как тя баба на вече-то пустила?
- Баба, она - сила! Вон Боброк, нашто молодец, а говорят, у нево дома свой воевода в юбке.
- Говорят - кур доят. Да и женка у Боброка небось иным не чета - сестра государева.
- Вон бы кого в воеводы - Олексу Дмитрича!
Олекса во главе своих разведчиков пробирался верхом через прибывающую толпу, заполонившую уже всю площадь. У стремени его шел Адам, о чем-то рассказывая.
- Верно: кричим Олексу!
- Олексу - воеводой!..
Несколько грубых пропитых голосов грянули хором в середине толпы:
- Жирошку - воеводой!
- Жирошку! Жирошку! - долетело в ответ от церковной паперти. - Всех удалея - Жирошка!
- В чужих лабазах он удалец! Олексу-у!..
Бронник Рублев, поднявшись на помост вместе с приведенными, хотел говорить, но ему не дали.
- Олексу - воеводой! - уже многие десятки голосов кричали возле помоста имя молодого сотского, и это имя стала подхватывать толпа: - Олексу! Олексу!..
- Жирошку, сына боярского! - снова пронзительно закричали разом хриплые голоса.
- К черту вора! Он детинец разворует и пропьет! Олексу!..
- Олексу! Олексу воеводой!..
Сидящий верхом Олекса наклонился к Адаму:
- Твои кричат? Ты постарался?
- Помилуй бог, Олекса Дмитрич! - Адам улыбался. - Я лишь угадал, кто нужен нам.
Олекса приподнялся на стременах, снял шлем, стал кланяться на четыре стороны. Площадь затихла.
- Благодарю вас, люди московские, за честь неслыханную. Надо бы теперь спешить к государю, но, видно, сам бог судил мне завернуть в Москву - так и быть: остаюсь с вами! - Крики одобрения оглушили площадь, глаза Олексы схватило слезой. - Останусь с вами, но чести великой не приму. Хотел бы, а не могу, православные. Дайте мне сотню ратников, две сотни, три, даже пять - управлюсь. Честью воинской и богом клянусь: где бы ни поставили меня на стене - там ни один ворог на нее не ступит. А найдутся охотники из ворот выйти да трепануть Орду нечаянным налетом - с радостью поведу их. И ей-же-ей!- волком завоет у меня ханская свора!
- У Олексы завоет, ребята!
- Вот это - боярин, не те курицы! И чего упирается?
- Сотским, как есть, останусь с вами, люди московские, а на воеводство хватки нет у меня. Воеводе осадному не рубиться надо, ему думать - как оборужить войско и крепость, устроить, накормить, обогреть тысячи сидельцев, да не одних ратников - и женок, и стариков, и ребят малых тоже. Воевода - всему хозяйству голова. Бояре тут есть, выборные тоже - они помогут ему управляться. Я же готов воинские заботы взять на себя.
- Кого сам-то хочешь?
- Кто люб тебе - укажи!
Отошедшие от испуга люди на помосте, захваченные настроением толпы, стали подбочениваться, выпячивать груди, каждый норовил выступить вперед, но помост был маловат, кого-то столкнули. Толпа закачалась от хохота. Олекса выждал тишину.
- Я одного человека среди вас знаю. Мог бы он, как иные богатенькие, давно уйти из Москвы. Ан нет, даже семьи не отослал - остался судьбу делить со всеми.
- Да кто ж он, назови?
- Вот он, у мово стремени стоит да помалкивает.
- Адам-суконник! - закричал Рублев, наклоняясь, протягивая Адаму руку. Тот попятился в толпу, но ополченцы подхватили его, поставили на помост. Бояре, будто разом прокиснув, откачнулись, сторонясь Адама.
- Адам - воевода! - загремели голоса.
- Пусти! Расступись! Пусти!.. - К помосту пробивался человек в бобровой шапке, вывалянной в глине, с оторванным воротом, с лицом в набухших синяках. Он ловко взлез на доски, стал рядом со смущенным Адамом.
- Эй, да то ж, никак, боярин Томило!
- Томило-Томило, иде тебя давило?
Послышался смех, но тут же смолк - Томила был известным человеком, да и вид его многих смутил.
- Дурачье! - Боярин яростно топнул, затряс воздетыми руками. - Безумцы окаянные, кого слухаете? Нет князей, нет воеводы, лучшие люди съехали - на кого надеетеся? Нашли себе воеводу - суконника! Ха!
Заволновалась толпа, зароптала, помост качнулся.
- Не стращайте! Уж били меня за правду, а я снова скажу. Жалко мне вас, дураков обманутых. Ваши новые пастыри славы себе ищут, места боярского, готовы они вас в жертву принести аки баранов. Говорю вам: без доброго воеводы, без воев умелых нельзя Кремль боронить. Стены его крепки, да нет таких стен, кои удержали бы Орду. Знаете ли вы, сколько надобно стрел, копий, смолы, ядер да тюфяков и пороков, штобы месяц удерживать этакую крепостищу? А сколько всяких иных припасов? Морозов - вор, он не готовил город к осаде, он пожитки свои тайком отправлял. Вам и дня не выстоять на стенах под стрелами Орды. Побьют вас, порежут, а женок ваших и чад полонят. Этого вы хотите? Да уж лучше растащите остатнее и разбегайтеся по лесам, а кто может - ступайте вослед князьям, станьте в войско. Ты же! - Боярин оборотился к Олексе. - Ты, сотский, известный неслух, за то и бит был, и разжалован. Ныне же, ради славы, пустой надеждой прельщаешь народ, толкаешь на погибель - за то не пред земным, но пред небесным судьей ответишь. - Томила пошел на Адама, тряся растрепанной бородкой. - Прочь, сатана! Прочь все вы, смутьяны, тати нечистые - сгиньте с глаз!
Адам боязливо отступал перед рассвирепевшим боярином, но Олекса уже надвинулся конем на помост, ухватил Томилу за отворот кафтана, повернул к себе и ударом железной перчатки сбросил в толпу - только ахнул боярин.
- Ты чего это, Адам? Тебя народ воеводой крикнул, ты же пятишься перед псом побитым, изменником государевым!
- Да… по привычке, Олекса Дмитрич. - Адам покосился в сторону бояр. - Небось не век воеводой-то хожу.
Громко, облегченно засмеялась толпа. Адам огладил пояс, строго покашлял, заговорил:
- Воеводой крикнули - ладно. Власть давайте. Штоб мог неслухов казнить по воле моей, а усердных - жаловать. Без того не будет воеводства.
- Владей нами, казни и милуй!
- Бронная сотня с тобой, воевода! - Рублев встал рядом с Адамом, и тотчас выборные полезли на помост.
- Кузнецкая с тобой, Адам!
- Оружейная здесь, воевода!
- Гончарная ждет приказаний!
- Бачка-калга, вели кожевникам - башка крутить ворам!
- Так слушай наказ мой, люд московский! Детинец пуст - то дело скверное и опасное: враг у ворот. После веча слободским старшинам Клещу и Рублеву со своими, а также суконной и гончарной сотне войти в Кремль. Воинским начальником крепости назначаю Олексу Дмитрича, он укажет, как расставить людей. Запомните: его власть равна воеводской, он волен в жизни и смерти всякого из вас. Слушаться его беспрекословно.
- Любо, воевода, любо!
- Другим старшинам подойти ко мне после веча. Прибежавшим в Москву мужикам и парням сойтись пополудни здесь, на площади. Дневную стражу в городе на ночь сменят кожевники, а мало их будет, Олекса добавит людей. Так слушайте все, штоб после не сетовать на взыскания. У рогаток стражу держать бессонно, ходить караулами по всем улицам. Без приказа мово либо сотского Олексы ни единого человека ночью не впускать и не выпускать из города. Пьяных шатунов, буянов и прочих охальников нещадно бить палками и, повязав крепко, держать до утра. Утром же судить их принародно. За всякое насилие, грабеж, иную обиду, учиненную жителям, виновных карать смертью на месте.
- Слышим, бачка-калга, - сполним!
- Уж этот сполнит, не сумлевайсь. - В толпе засмеялись, но тут же раздался злой, визгливый крик:
