Тогда, после пьесы, были минуты, когда казалось, что все погибло. Но там был бой. Открытый, свирепый, неравный, но — честный, бой по всем правилам!
А здесь?..
Но те-то, в президиуме.. Уважаемые, рассудительные люди... А впрочем — они не виноваты... Они не знают, как их обманывают...
— Выступает Людмила Жерехова...
Ба! И Жерехова пошла в ход!..
Но в зале не одни жереховы...
Где вы — правдолюбец Лешка Мамыкин, отчаянный Витька Лихачев, Наташа Казакова, Юля Попова, Рая Карасик, и все остальные, чьих имен и не перечислишь?.. Ведь вы соглашались, жали руки, клялись... Что же вы? Чего вы ждете еще?..
Клим скользит по рядам, скованным, отчужденно молчащим... Ломаются, никнут, опадают, как бритвой подсеченные, взгляды.
Клим сжал кулаки в карманах, стиснул зубы, ему хотелось рычать и стонать от злости, от боли, от обиды...
У Киры на матовой коже лба блестят крупинки нота. Странная мысль: она только кажется такой твердой, остро-отграненной, хочет казаться...
...— Ученица десятого «А» Картавина...
Лиля?! Наконец-то!
Клим встрепенулся. Он верил, ждал: найдется человек — и светлый луч пронзит кромешный хаос неистовой лжи...Лиля?.. Удача, двойная удача — разом будут разбиты подозрения, с которыми относились к ней все, почти все — кроме него...
— Как только она кончит — всем аплодировать! — вполголоса предупредил он, заранее торжествуя.
Ее красивая кукольная головка уже покачивалась над трибуной.
— ...Чернышева любит всех упрекать в нечестности. Но если она сама такая уж честная, пусть выступит здесь и расскажет, чем она занимается после двенадцати ночи на улице! А если не хочет, может и не рассказывать, это и так известно всем и каждому!
Кто-то прыснул, хохоток мелкой рябью пробежал по залу. Клим не видел, как она сошла с трибуны. Болотная тина с тяжелым плеском сомкнулась над ним.
Смейся, Кампанелла!
Он не успел еще сообразить, чем ответить на эту гнусность — там, где только что была Картавина, уже стояла Майя.
— Вам никто пока не давал слова, Широкова,— сказала Калерия Игнатьевна, удивленно приподняв узкие брови.— Но если в вас,— голос ее налился угрозой,— но если в вас заговорила совесть...
— Да, совесть,— повторила Майя почти автоматически.
С инстинктивной брезгливостью она отступила от трибуны, словно ей претило место, с которого прозвучал грязный поклеп.
Она подалась вперед, и теперь ее стало видно всю — с головы до ног. Правую ногу она выставила перед собой, как бы готовая шагнуть прямо в зал.
Нет, это была уже не та Майя, к которой привык Клим и все, кто ее знал,— добрая, легкомысленная, безмятежно прощающая любую обиду девочка, сейчас она вся светилась оскорбленным достоинством. Кирпично-красные пятна легли на широкие скулы, глаза блестели незнакомо и сухо.
Несколько секунд она стояла так, стиснутая, как стальным обручем, загадочно-зловещей тишиной. Потом резко выбросила вперед руку, и в ней трепыхнул белым флажком лоскуток бумаги.
— Я прочту... Это мне передали сегодня утром: «Прости, прости за все, что я скажу про вас на диспуте. Ты совсем не такая, и вы все... Но что я могу поделать?.. Ты должна будешь презирать меня, но не отворачивайся от меня совсем...Твоя верная подруга была и есть...»
Майя подняла от листочка вспыхнувшее гневом лицо.
Среди душного молчания проскрипел голос директрисы:
— Мне жаль вас, Широкова, за вашу глупую выходку... Кто написал вам эту записку?
— Не все ли равно? Ее могли написать почти все, кто здесь выступал,— и Майя, скомкав лоскутик, порывисто шагнула к лесенке, от сцены к залу, откуда, в ответ на ее последние слова, донесся густой рокот.
— Кто написал эту записку? — поднялась Калерия Игнатьевна, с шумом отодвинув стул.
Майя, щурясь, с расстановкой проговорила:
— Этого я не могу вам сказать, Калерия Игнатьевна.
— Дай сюда твою записку!
— Я не могу, Калерия Игнатьевна.
Майя опустила голову, стыдясь не то за себя, не то за автора записки, не то за саму Калерию Игнатьевну, которая при всех стучала на нее по столу.
В президиуме заскрипели стулья, послышался недоуменный говор.
— Так вы не отдадите мне записки?
— Нет, Калерия Игнатьевна.
— Оч-чень хорошо...— Калерия Игнатьевна успокоительно кивнула директору двадцатой школы, который смущенно пытался сказать ей что-то.— Тогда я объясню всем, в чем дело. Вы сами написали эту записку, сами! Чтобы оклеветать честных учениц и вылезти сухими из воды!..— она победоносно усмехнулась.
— Зачем вы так говорите? — серьезно и тихо проговорила Майя.— Вы ведь сами знаете, что это неправда.
— Ах, неправда? Значит, я говорю неправду? Тогда пусть встанет тот, кто написал эту записку!
В гнетущей тишине весело прозвучал чей-то голос:
— Нашли дурака!
Майя стояла, теребя кончик тугой косы, и смотрела в зал, улыбаясь горькой и скорбной улыбкой.
— Ну, что, Широкова, кто из нас говорит неправду? Вы или я?
Калерия Игнатьевна не скрывала своего торжества:
— Скажи, кто написал! — крикнул Игорь.
Его поддержали Клим и Мишка. Сквозь поднявшийся в зале шум они неистово кричали Майе:
— Имя! Имя!..
Только Кира, кусая губы, повторяла:
— Нет, она не скажет, не скажет...
И лишь когда Майя неторопливо, старательно разорвала записку на мелкие клочки — они осели на пол не тающими снежинками — Кира ахнула, как будто до последнего мгновения у нее еще таилась надежда:
— Эх, Майка!..
Зал гудел.
— А если мы попросим удалиться тех, кто не умеет себя вести, как положено?! — прокричала директриса.
— Мы уйдем и без вашей просьбы! — заорал Клим, уже шагая вдоль ряда.
— Мы уйдем — эхом вторил Мишка, яростно подталкивая Клима в спину.
За ними поднялись и Кира с Игорем.
— Надеюсь, никто не станет возражать,— сказала Калерия Игнатьевна с искусственным смешком.— Для нас это не большая потеря!..
В проходе к ним присоединилась Майя.
Они шли по громадному, залитому сверканием люстр залу с круглыми колоннами; шли по зеркальному паркету — он мерной зыбью качался у них под ногами; шли сквозь лица — длинные и белые, как свечи.
Клим был окружен плотной кучкой друзей. Перед тем как распахнуть дверь, он обернулся, крикнул:
— Трусы! Да, мы пойдем, а вы оставайтесь!
25
Дверь захлопнулась. И в ту же секунду в задних рядах неожиданно пискнуло:
— Это же я написала!..
Голос был едва слышен. Все заоборачивались, ища, кому он принадлежит.
— Встаньте, кто это сказал,— нахмурилась Калерия Игнатьевна.
— А я стою...
Только теперь ее разглядели —девушку с изумленно-испуганными глазами на круглом лице, такую маленькую, что издали сначала даже не заметили, что она и в самом деле стоит, едва возвышаясь над теми, кто сидел вокруг.
По залу прошелестело:
— Горошкина... Тамара Горошкина...Из десятого «А»...
— Тише,—сказала Калерия Игнатьевна.— Что там случилось, Горошкина?..
— Я хочу сказать... Я уже сказала.
Она повела головой на коротенькой шейке, все с тем же удивленным выражением прислушиваясь к пробежавшим по залу смешкам,— и с глуповатым простодушием добавила:
— Ну, чего они смеются?..
Тут уж не выдержали даже те, кто в президиуме, даже Калерия Игнатьевна вдруг улыбнулась и участливым тоном сказала:
— Наверное, Горошкина, ты плохо себя чувствуешь,- садись.
Ее замечание вызвало в ответ одобрительный смех, и сама Тамара Горошкина тоже, заулыбалась, растерянно и жалко, и опустилась на свое место, но тут же снова поднялась и повторила:
— Это же я написала.
— Хорошо,— сказала Калерия Игнатьевна уже несколько раздраженно.— Мы потом во всем разберемся, а пока садись. Кто хочет выступить?
Но какой-то странный смешок сорвался с губ Горошкиной, затем лицо ее сморщилось, перекосилось, как будто ей смертельно захотелось чихнуть — и вдруг она повалилась вперед, на спинку стоявшей перед нею скамьи, и разрыдалась, неудержимо, страшно, с какими-то басовыми нотами.
— Вот видите, я же говорила, что она себя плохо чувствует,— одолев мгновенную нерешительность, повелительно и твердо сказала Калерия Игнатьевна.— Помогите же ей, выведите ее в коридор!..
Несколько девочек бросились к Тамаре, подхватили ее под мышки, но она забарахталась и вырвалась из их объятий.
— Не хочу! — вскрикнула она, отнимая от лица руки,— растрепанная, с мокрыми щеками и глазами, блестевшими от слез: —Я не хочу уходить! Это же я написала! Зачем же они!.. Зачем же вы, Калерия Игнатьевна?.. Вы сами... Мне... У себя в кабинете... Сами!..
— Что такое, Горошкина? — повысила голос Калерия Игнатьевна.— Может быть, ты хочешь сказать, что тебя кто-нибудь заставил выступать?..
— Всех! Всех вы...— кричала Тамара, комкая платочек и почему-то приподнимаясь на цыпочки.— Всех! Всех! А они... Они же ничего плохого... Зачем же вы, Калерия Игнатьевна?.. Зачем?..
