Год вступления в ВЛКСМ?.. Клим назвал даже месяц — назвал не без умысла, чтобы от капитана не ускользнуло, что его приняли в комсомол еще до того, как ему исполнилось четырнадцать. В глубине души он надеялся, что капитан обратит на это внимание, и тогда Клим расскажет смешную историю: как он убеждал бюро райкома, что тринадцать с половиной — это все-таки ближе к четырнадцати... Ему очень хотелось расположить к себе капитана, — не то чтобы расположить, а чтобы тот поскорее понял, кто перед ним сидит. Но капитан записал его ответ, как и все предыдущие, и ничего не заметил, а спросил о родителях. И когда разговор коснулся отца, Клим насупил свои широкие брови и отвечал, глядя на капитана прямо, истово, словно давал присягу.
Что ему известно об отце?.. Он был враг народа. Как он относится к своему отцу? Так же, как и к любому предателю. Что он знает о его прошлом? Немного... Зачем говорить о былых заслугах, если о таких людях в «Кратком курсе» сказано... Он беспощадно повторил суровые, гневные слова. Он сказал капитану то же, что говорил своим друзьям, то, что для него самого давно уже стало мрачной, бесповоротной и единственно возможной правдой.
На лице капитана промелькнула туманная усмешка. Она длилась мгновение, но Клима опалило стыдом. Нет, капитан — это не Кира: он просто не верит ему!
В нем взбунтовалась оскорбленная гордость. Он упорно смотрел на круглую ножку массивного письменного стола, не поднимая глаз на капитана. Отвечал отрывисто, коротко, не думая — ему хитрить не к чему, а уж там верить или не верить — ваше дело!..
— У вас много товарищей?
— Много.
— Назовите самых близких.
Из мстительного озорства Клим перечислил почти весь класс.
— А самые близкие?
Назвал Игоря и Мишку. О Кире и Майе — ни слова. Почему-то не хотелось произносить перед капитаном их имена. Нет, не хотелось!..
— Вы давно знакомы?
Он сказал.
— Почему вы избрали в качестве друзей Турбинина и Гольцмана? _
Забавно. Разве друзей выбирают? Может быть, вам рассказать, товарищ капитан, о Яве? О Егорове? Об экспедиции на фронт?.. Или о том, как с Игорем бродили ночи напролет и было похоже — всю жизнь они искали друг друга — и нашли?.. Это слишком долго рассказывать, товарищ капитан!..
Он ответил:
— У нас общее мировоззрение.
— Общее — что?..
— Мировоззрение. Взгляд на мир,— хмуро пояснил Клим.
Что-то булькнуло в горле у капитана — словно из бутылки потекла вода. Он закашлялся. Клим вскинул голову. Чиркнув спичкой, капитан прикурил — на секунду в глубине зрачков метнулись насмешливые огоньки. Он снова взялся за перо, но теперь в его бесцветный голос влилась живая струйка иронии.
— У вас, что же, особое какое-нибудь мировоззрение?.. Не такое, как у всех?
— Такое и не такое,— твердо сказал Клим: — Все человечество мы делим на два класса: на людей и на мещан.
— Понятно,— сказал капитан.— Значит, решили поправить марксизм?
— Не поправить, а продолжить,— сказал Клим.— Продолжить.
И чтобы его слова звучали весомее, прибавил:
— Марксизм — не догма, а руководство к действию.
— Очень интересно,— сказал, капитан.— Так что же, все-таки, у вас за мировоззрение?
Он колебался. Капитан ждал.
— Мы считаем, что наступило время для третьей революции.
— Вот как? Это что-то новое.
Клима уколола усмешка, с которой капитан отнесся к его словам.
— Совсем не новое! — воскликнул Клим запальчиво.— Еще Маяковский писал:
Взрывами мысли головы содрогая,Артиллерией сердец ухая,Встает из времен революция другая —Третья революция— Духа!
Еще Маяковский!.. И правильно! В семнадцатом свергли капитализм в экономике, а мы должны разбить его в чувствах, мыслях, морали! Разве не так? Разве мещане сдадутся без боя?..
— Значит, вы хотели начать... эту революцию?
— Мы решили бороться. Мы не могли сидеть сложа руки!..
— И что же?..
Клим поморщился, вспомнив о диспуте в пятой школе.
— Это слишком длинная история, товарищ капитан...
— А вы расскажите. У нас есть время...— он поднялся, зажег свет.
В кабинете с голыми неприкаянными стенами стало уютней, теплее.
— Так я слушаю вас, товарищ Бугров,— капитан пододвинул на край стола пачку папирос.— Вы курите?
— Нет, что вы! — Клим вспыхнул от смущения и признательности за то, что с ним обращаются с уважением, как с равным.
Клим не признавал авторитетов. Многих удивляла самостоятельность его поступков, категоричность суждений. Но в глубине души Клима жила постоянная, томительная тоска — тоска по умному, опытному, всеведущему человеку... Он ждал: однажды явится этот человек — и тогда все прояснится, и распутается дьявольский клубок, именуемый жизнью!
Капитан оказался первым, кто не мешал ему выговориться до конца. Он боялся лишь одного: чтобы тот не прервал его. Тут было все: и недовольство современной литературой («Настоящий сироп, верно, товарищ капитан?»), и то, какой должна стать мораль при коммунизме, и то, как они с Игорем сочинили комедию и что получилось из их великого бунта...
Капитан слушал длинную, сбивчивую речь с ненаигранным интересом, его утомленное, землистое лицо посветлело, морщинки на лбу разгладились, он кивал, улыбался с возбуждающим доверие и откровенность юморком.
— Теперь вы понимаете, какое у нас мировоззрение, товарищ капитан?...
Клим смолк, с нетерпением ожидая ответа. Капитан сделал какие-то пометки в лежавшем перед ним листе бумаги, отбросил перо, потер весело руки.
— Да-а, это вы здорово придумали... Целая система взглядов, а?..— он прошелся по кабинету, одобрительно посмеиваясь, потом присел на подоконник, задумчиво потрогал переносицу:
— И вас обвинили... Обвинили...
— В клевете на советскую молодежь! — подсказал Клим и рассмеялся.
Раньше эта фраза вызывала в нем ярость, но сейчас, в разговоре с капитаном, он ощутил весь ее очевидный комизм. И капитан — тоже.
— Да,— сказал он, сокрушенно покачивая головой.— Да, да, да. Значит, в клевете... В клевете на советскую молодежь... Хотя вы....
— Хотя мы и не думали клеветать! Разве мы не знаем, что советская молодежь...
— Да, — сказал капитан, прикрывая глаза и как бы заранее соглашаясь со всем, что еще только намеревался объяснить Клим. — Да, да, да...— Потом вспомнил:
— Как это у вас в комедии... Фикус, Медалькин, Богомолов?.. Это кто же такие?...
— Как — кто? — удивился Клим. — Наши герои... Отрицательные персонажи...
— Да-да, отрицательные персонажи... Так вот.... Кто же такой Богомолов? Это, что же, ученик есть такой у вас — Богомолов?
Видимо, капитан сам чувствовал беспомощность своего вопроса, он добавил:
— Я ведь не литератор, не знаю, как это получается в процессе творчества... Вы что, списывали с кого-то, например, того же Богомолова?
— Нет, что вы! — Клим снисходительно прощал капитану так искренне признаваемую неосведомленность в творческом процессе.— Конечно, мы не списывали! То есть в какой-то степени... У нас были прототипы. Скажем, наш комсорг Михеев. Притворяется идейным человеком, а на самом деле трус, лицемер и подхалим. Его ничто не интересует, кроме своей выгоды. Понимаете, ему важно не то, какую он пользу принесет, а как его райком оценит. Райком или директор, или классный руководитель — вот и все!.. Кое-что мы и взяли от него для нашего Богомолова...
— Так вот вы бы и назвали своего героя не Богомолов, а Михеев,— наивно предложил капитан.— Чтобы все знали, кого вы имеете в виду...
— Да разве Михеев — один такой?..
— А что — нет?
— Конечно, нет! И мы хотели всех заставить подумать, мы хотели создать тип!
— То есть сделать из частного явления типическое?..
— Верно, товарищ капитан! — обрадовался Клим. — А говорите — не разбираетесь!
От него не ускользнула неточность употребленного капитаном выражения, но спорить, по мелочам тем более, было неловко, он лишь незаметно его поправил:
— В литературе обобщают то, что есть в жизни... Мы обобщали.
— А разве я не так говорю? — с внезапной суховатостью спросил капитан.— Я же и говорю: вы обобщали частные отрицательные явления, изображали их типическими... Так?
— Да, так! — поспешно подтвердил Клим, испугавшись, что капитан может обидеться из-за его дурацкого педантизма.
— Вы согласны?...
— Согласен!..
— То-то же,— сказал капитан. — А то вы совсем уж меня в своих тонкостях запутали...— он присел к столу, что-то записал и, вновь повеселев, обратился к Климу, заставив забыть о мимолетном ощущении скрытого подвоха. — Так вы, что же, решили воевать с мещанством... втроем?..
Ну, нет! Втроем... Не такие уж они детишки-глупышки! У них имелись сторонники во всех почти школах! Правда, по-настоящему преданных было всего пятеро...
