«Зачем они ему руки связали?» — подумал Яшка и вдруг понял, что у того совсем нет рук.
Раненый, наконец, справился с прядью — откинул ее рывком головы назад. Это далось ему нелегко: он тяжело задышал, на лице у него выступили крупные градины пота.
Яшка смотрел на него в упор, забыв о своей боли. Ему даже стало стыдно, что он стонал от такой пустяковой раны, в то время когда рядом человек без обеих рук не издал ни одного стона.
Постепенно Яшка сообразил, что перед ним был тот самый молодой, красивый, в новеньком обмундировании лейтенант. Яшка не сразу его узнал, а узнав, почему-то подумал: «А где же ремень и планшетка?»
Встретившись глазами с Яшкой, лейтенант проговорил:
— Вот так-то, браток! Отвоевался… — и вдруг закричал: — Сестра-а-а!..
Прибежала сестра, ласково спросила, что ему надо. Лейтенант помолчал, собрался с духом, спокойно сказал:
— Сядь, сестричка… Сядь, я буду говорить. Прошу выполнить мою предсмертную просьбу.
— Какую предсмертную?.. Что ты?..
— Я знаю, сестричка… Напишешь моей матери… Напишешь ей, что… — ему тяжело было говорить, почти после каждого слова он долго и глубоко дышал. — Я честно воевал. Напиши, чтоб не ждала… Все… Больше писать некому… Невесты нет, полюбить не успел… Да, вот еще что… Комсомольский билет комсоргу отдайте… Фотографии — матери… перешлите… Все…
Губы его еще шевелились, но слов уже не было слышно. Он уронил голову себе на грудь, в уголке рта показалась кровь.
Сестра метнулась от него, привела доктора, но лейтенант уже умер. Они положили его навзничь, накрыли простыней и ушли.
Яшка оглянулся на соседа. Тот лежал все так же неподвижно с закрытыми глазами и тихо стонал. Яшка долго смотрел на него. Потом услышал:
— Умер лейтенант… Жалко. Молодой, умный и смелый был парень. Далеко пошел бы. Жалко… Умер лейтенант…
ГАЛЯ
Лейтенанта унесли, но место его пустовало недолго. Вскоре и койка напротив и все другие были заняты ранеными. Палата наполнилась стонами и криками.
Один бредил, другой сердился и срывал с себя биты, третий поминутно звал сестру.
К вечеру, правда, стало потише: всех тяжелораненых куда-то увезли. Увезли и усатого солдата, который так и не открыл глаза и не увидел, что рядом с ним лежал «немчуренок», которого он накануне угощал сахаром.
Дня через два стали эвакуировать и легкораненых, «ходячих». К своему удивлению, Яшка узнал, что он тоже ранен легко, хотя ему все время казалось наоборот. Рана болела, рукой пошевелить он не мог, и даже ходить было больно и как-то несподручно.
Когда принесли одежду и сказали «одевайся», Яшке даже обидно стало, что ему никто не помогает. Он взял рубаху с засохшей кровью вокруг дырки на спине, повертел, накинул на голову. С руками совладать не мог, особенно с левой. Он долго возился, кряхтел, но рукава не давались. Подошла сестра и молча сняла с него рубаху. Она осторожно вдела в рукав сначала левую руку, потом — правую, а после этого нагнула Яшкину голову и втолкнула ее в расстегнутый ворот. Яшка ойкнул, но как-то с запозданием: сестра уже одернула рубаху и, накинув на шею петлю из бинта, вкладывала в нее больную руку.
Как и всем раненым, Яшке выдали «сухой» паек — хлеб, консервы, сахар. Вещмешка не оказалось — он потерялся где-то, — дали старую наволочку, сложили в нее продукты, завязали белой тесемкой. Взял Яшка узел и поплелся вслед за солдатами к эшелону.
Легкораненых эвакуировали в товарных вагонах, переоборудованных под теплушки. На двухъярусных нарах лежали соломенные матрацы, люки были застеклены. Чугунная печка не топилась, но возле нее лежала поленница дров, и в железном ящике был припасен уголь.
С чьей-то помощью Яшка залез в вагон и остановился, высматривая, какое место занять. Но раздумывать долго не пришлось. Пожилой сержант в мятой шинели отобрал у Яшки узелок и бросил его на верхние нары, объяснив:
— Молодой, забирайся наверх.
Взобрался Яшка по лесенке, нашел ощупью узелок, положил в угол, привалился на него локтем.
Пока одевался, пока шел да взбирался в вагон — выбился совсем из сил Яшка. Слабый стал. Лежит, тяжело дышит. Через верхний люк у противоположной стены видны ему только квадратик голубого неба да легкие белые облачка на нем. Снаружи доносится людская суетня — кто-то кого-то зовет, торопит, спрашивает.
Вскоре возле Яшки появился сосед, потом — второй, третий. У двоих, как и у Яшки, руки были подвязаны, у третьего забинтована голова. Он долго мостился, сбивал солому в матраце к изголовью, поднял пыль.
— Ой, друг, кончай молотить, — откашливаясь, сказал ему Яшкин сосед.
— Надо же окоп свой оборудовать, — отшутился тот, но бить матрац прекратил.
— Отвыкай от окопа, пока прокантуемся в госпитале, война кончится.
— О чем жалеешь?
— А я не жалею. Но обидно — в Берлине не побываю. Хотел Гитлера, гада, собственноручно приласкать. От Сталинграда шел…
— Это да, обидно… Но он удерет, наверное, паразит.
— Куда?
— К тем же американцам. Вишь, какую тактику взяли: с нами воюют, а в плен стремятся к американцам.
— Капиталисты. Ворон ворону глаз не выклюет. А Гитлера мы у них отберем. Мы будем его судить. У нас больше на это правов.
Разговор внезапно прекратился, кто-то спрашивал какого-то Воробьева.
— Воробьев есть у нас в вагоне? — спросил сержант. — Молчат, значит, нет.
И когда сестра уже ушла, Яшка сообразил, что искали его, зашевелился, проговорил:
— Я тоже Воробьев.
— Так что ж ты молчишь? Эй, красавица, есть у нас один Воробей, только молодой еще…
Яшка приподнялся на нарах, выглянул и увидел девушку, которая помогала ему одеваться. Только теперь он рассмотрел ее как следует: полненькая, круглолицая, глазки узкие и очень ласковые. Ровная, во всю ширину лба челочка свисала до самых бровей, прямые волосы были рассыпаны по плечам. Низкая челочка и узкие глаза делали ее похожей на татарочку. Она смотрела на Яшку и смущенно улыбалась. А потом хмыкнула каким-то своим мыслям и спросила:
— Ты Воробьев? — И тут же, не дожидаясь ответа, подняла к Яшке руки: — Что ж я спрашиваю? Вылитый Андрюха! Ты — Яша?
— Да-а… — как-то неуверенно проговорил Яшка.
— «Да-а»… — передразнила она его и засмеялась. — «Да-а…» И голос Андрюхин!
Забыв о боли, Яшка сполз с нар.
— Вы Андрея знаете?
Девушка прикрыла ресницами глаза и кивнула.
— И где ихний госпиталь — тоже знаете? — Яшка достал порядком истрепанный конверт, протянул сестре. — Этот вот госпиталь?
— Это я писала… — воскликнула она обрадованно, а у самой на ресничках слезы блеснули: — Наш это госпиталь!
— А где он, Андрей? Где? — заволновался Яшка, полез обратно из вагона, потянул вслед за собой узелок.
— Ой, Яня! Какой ты!.. Да нет его здесь! Давно эвакуировали в тыл… — Она не сводила глаз с Яшки. — Андрюха говорил, что ты робкий, а ты вон куда добрался. Ну, братья!
Кто-то из солдат вмешался в разговор:
— Что, Галя, родственника встретила? Садись, поедем с нами в Россию.
Она ничего не ответила солдату, даже не повернулась в его сторону, а только хмыкнула, и всем было ясно, что она согласна поехать, но не может. Яшке нравилась ее привычка хмыкать — делала она это как-то очень по-своему: прищурит глаза, немножко вытянет подбородок и еле заметно кивнет головой, словно ягодку глотнула. А на губах в этот момент у нее такая родная и понятная улыбка, что и слов никаких не надо.
— Где он сейчас? — допытывался Яшка. — Он не писал вам?.
— Писал, — сказала девушка и покраснела. — Обо всем писал. И о тебе тоже. Беспокоится. Ты его больше не ищи. Как поправишься, домой пробивайся. Он скоро выпишется из госпиталя, и его, наверное, демобилизуют. Домой, Яня, домой возвращайся…
— По вагонам! — разнеслась команда.
Галя забеспокоилась:
— Ай, что же это я? Хотя бы на память что-нибудь подарила. Пиши мне, Янечка, по этому адресу, — она вернула Яшке конверт и стала горячо целовать его в щеку — в одну, в другую, в губы. Яшка смутился, стоял, втянув голову в плечи. Потом она помогла ему забраться в вагон. — Прощай, Яня!
— До свиданья!
Поезд медленно тронулся, а Галя все не отставала от вагона, шла рядом, не спуская с Яшки глаз, в которых блестели крупные слезинки.
— Привет Андрюхе передавай…
— Ладно, — пообещал Яшка, а у самого в горле запершило, жалко оставлять девушку: такая своя и про Андрея знает.
Поезд набирал скорость, и Галя стала отставать. И вдруг она что-то вспомнила, пустилась догонять вагон:
— Нож возьми, Яня! В тумбочке лежал. Твой нож?
— Мой!.. — обрадовался Яшка не столько ножу, сколько возможности переброситься с ней еще хоть словом.
Галя бросила нож, сержант ловко поймал его, и она тут же отбежала в сторону, чтобы дольше видеть Яшку. Пока не скрылась из виду, все махала ему рукой.
