Бег поезда замедлился, теперь шел он с перебоями: то подолгу стоял на перегонах, то медленно продвигался вперед по искалеченной дороге, по хлипким мостам.
На какой-то станции его потолкали взад-вперед и оставили в покое. А потом вдоль поезда забегали люди, и из их разговоров Яшка понял, что эшелон будут разгружать. «Кажется, приехал, — подумал он, — надо выбираться».
Когда голоса удалились, Яшка осторожно высунул голову из-под брезента, осмотрелся. Яркое солнце полоснуло по глазам, он зажмурился. Затем протер глаза, глянул влево, вправо и спрыгнул на землю. Вдали стояло серое, с чудной островерхой крышей здание. Черными буквами на стене написано: «Dreißigmü…» Окончание слова вместе со штукатуркой было отбито снарядом.
«Германия! — пронеслось в голове, и по всему телу пробежали мурашки. — Неужели Германия?..» — не верил Яшка.
Он быстро пошел в сторону от станции и вскоре оказался на шоссейной дороге. Здесь девушка в военной форме с флажками в руках бойко регулировала движение. По шоссе нескончаемым потоком шли машины, танки, пушки… На обочине большие красочные плакаты: «Вот она, проклятая Германия!», «Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге!» На одном щите нарисован веселый солдат, перематывающий портянку. Внизу подпись: «Переобуюсь — и до Берлина!»
— Германия! — прошептал Яшка и в изумлении раскрыл рот, глядя на регулировщицу и бесконечный поток военной техники.
Яшка не знал, что делать и куда идти. Присел у разбитого дома на пустой из-под снарядов ящик, решил переждать, когда пройдут машины, и потом подойти к регулировщице.
У другого угла, невдалеке от Яшки, расположилась группа солдат — человек тридцать. Они поснимали с себя скатки, побросали на траву вещмешки, автоматы, повалились на землю, кому как удобнее. Солдаты были усталые и чем-то недовольные. Они горячо что-то обсуждали, кого-то ругали.
— Ведь ясно же, что идем назад, — ворчал молодой солдат, одетый в зеленый маскхалат, видимо, разведчик. — На Берлин — вон куда. А мы — в тыл.
— Но ведь карта показывает сюда, — возразил ему сержант.
— Карта, карта… Может, там есть другой Драйцикмюль.
— Вот придет старшина — узнаем, он выяснит. Чё зря спорить?
На минуту все притихли. Вдруг кто-то воскликнул:
— Ребята, смотрите, немчуренок! — Пожилой усатый солдат даже приподнялся и, прищурив глаза, рассматривал Яшку как диковинку.
— Ну ты скажи! — проговорил он удивленно. — Такой же, как и наш: белобрысенький, курносый. — И, помолчав, добавил: — Наверное, голодный, есть хочет.
— Уже пожалел, — заворчал разведчик. — Может, он шпион: сидит и считает машины, танки.
— Хе, — усмехнулся усатый. — Разве сейчас сорок первый год? Пусть считает, собьется со счету. Грицько, у тебя, кажется, сахар остался?
— Ну, ну, подкармливай, подкармливай… Уже забыл, что они на нашей земле делали?
— Дети есть дети. При чем они? — проговорил усатый. — Так как, говоришь, сахар по-ихнему? Цукрен? — спросил он у разведчика.
— Цукер. Никак не запомнишь.
— Не трогайте мальчишку, — вмешался в разговор сержант. — Он и так сидит ни жив ни мертв. Ведь я уверен: мы сейчас кажемся ему рогатыми чудовищами, которые схватят его и съедят живьем и без соли.
— Да, скажешь!..
— Что «да», что «да»? Их Геббельс знаешь как напугал?.. Ты много видел немцев в селах или в городах? Все бегут, никто не остается. Одни перья от них по дорогам валяются. Я только в одном доме увидел гражданских немцев, зашел, хотел спросить дорогу. Они как увидели меня, задрожали — слова не могут сказать. «Ну, наверное, — подумали, — хана». А девочка, лет пять ей всего, не больше, закричала, будто черта увидела. А почему? Внушили. А ты говоришь…
— Этот вроде ничего, видать, пообвык уже, — кивнул усатый на Яшку. — Смотри, смотри, улыбается! Ишь, чертов немчуренок! Ну-ка, дай я ему отнесу, пусть покушает. — Он положил на хлеб кусочек сахару и медленно, словно подходил к пугливому зверьку, нес все это на вытянутой руке, приговаривая: — Цукер… цукер… — и смачно причмокивал губами: — Сладкий цукер! И брот…
Яшку забавляло, что его принимают за немца, и он нарочно молчал. Но, взяв хлеб, машинально проговорил:
— Спасибо.
Усатый от радости даже подпрыгнул:
— Ты смотри! Уже обучили. «Спасибо» знает!
Хотел признаться Яшка, что он русский, да не успел: к солдатам подошли три польских офицера — в четырехугольных фуражках-конфедератках и расстегнутых нараспашку желто-зеленых шинелях.
— День добжий, панове! — поприветствовали они солдат.
Те ответили им кто по-польски, кто по-украински, кто по-русски. Последним ответил разведчик:
— Привет, славяне. Только мы не папы.
— Пшепрашем, товарищ. «Пан» — то по-русски будет, как то сказать, господин, — стал объяснять поляк. — Мы еще не привычне… 3 плену идем, — офицер поискал кого-то глазами и, увидев сержанта, спросил: — Карты ниц — нема, дорогу посмотреть?
— Трофейная у меня.
— Вшицко едно.
Сержант достал карту, и все уткнулись в нее, а потом заспорили. Сержант говорил, что этот городок, эта станция, где они сейчас находятся, называется Драйзикмюле, а поляк утверждал, что это — Дравский Млын.
— Я так и знал, что мы не туда идем. Какой дурак послал бы нас в тыл? — проговорил разведчик и раскачивающейся, независимой походкой отошел в сторону.
— Нет, то есть правда, — вмешался в разговор другой поляк. — Дравский Млын — по-польскому, Драйзикмюле — по-германскому. Як то герман захватил польску землю, то стал называ Драйзикмюле. То есть карта немецкая. Познань тутей называ Позэн…
— Вот, оказывается, в чем дело! — протянул усатый. — Тут до войны польская граница проходила. А эта станция, похоже, была пограничной.
— Так, товарищ, так! — подтвердил поляк. — Тут граница была.
Пока солдаты и поляки уточняли, где проходила польско-германская граница, подошли старшина и лейтенант.
Молодой, высокий, в новеньком обмундировании, лейтенант поскрипывал тугими ремнями. Плоская планшетка на длинных ремешках, как у летчиков, свисала почти до колен. Планшетка мешала ему шагать, и он то и дело отбрасывал ее назад.
На старшине офицерское обмундирование вылинявшее, а сапоги запыленные. С низким околышем фуражка сидела на нем неуклюже, не по-военному была приплюснута к широкой голове. Лихо козырнув, старшина обратился к одному поляку и сказал ему что-то на польском языке так быстро, что Яшка не разобрал ни одного слова. Услышав родную речь, поляки оживились, стали говорить, обращаясь то к старшине, то к лейтенанту.
Узнав, что они хотят идти на Познань, лейтенант сказал, что туда не пройти: Познань пока не освобождена, там немцы сидят в окружении. Он посоветовал им обратиться к польскому коменданту и рассказал, как его найти. Поляки обрадовались, узнав о коменданте, поблагодарили лейтенанта и ушли.
Старшина построил солдат в две шеренги, скомандовал «смирно» и хотел доложить лейтенанту. Но тот, махнув рукой, проговорил: «вольно». Подойдя поближе к солдатам, он стал объяснять, зачем они сюда пришли.
— Здесь не тыл, как некоторые думают, а фронт. Воюем, правда, мы главным образом по ночам. В окрестных лесах бродят разбитые части немцев, некоторые прорываются из Познаньского котла. Днем они отсиживаются, прячутся, а ночью стремятся прорваться к фронту и через фронт — на запад. Наша задача охранять станцию, обезвреживать эти группы, брать в плен или уничтожать, если оказывают сопротивление. — Лейтенант ходил вдоль шеренги, склонив голову. И вдруг остановился, посмотрел на солдат строго: — Поэтому дисциплина здесь фронтовая. Отдыхаем днем, ночью воюем. Сегодня отдыхать не придется — уже вечереет. Вчера бой начался сразу с заходом солнца, на станцию вышла большая группа гитлеровцев, и бой шел до утра. Вопросы будут?
— Ясно, — вразнобой отвезли солдаты.
— Тебе все понятно, разведчик?
— Понятно, товарищ лейтенант.
— А раз понятно, — он повернулся к старшине, — за мной шагом марш, — сказал и пошел прочь. Но никто даже с места не стронулся, пока старшина не скомандовал:
— Налево! Шагом марш!
Подняв пыль сапогами, солдаты устремились вслед за лейтенантом.
А по шоссе все шли и шли, грохотали гусеницами тапки, тягачи, тупорылые американские грузовики с решетками на фарах. Они тащили за собой пушки, минометы, кухни; обочиной бесконечным потоком торопились на запад пешие солдаты.
Неожиданно кто-то прокричал:
— Воздух! Ложись!
Ударили зенитки, и небо покрылось черными хлопьями разрывов.
— Ложись! — короткая, как выстрел, взметнулась команда.
Яшка бросился на землю, прилип к ней. Сквозь гул самолетов и вой бомб услышал голос регулировщицы:
— Давай, давай проезжай! Тащишься, как дохлый, не на базаре!..
