Вслед за этим раздался взрыв, взвизгнули осколки, а потом опять взрыв… Упругой воздушной волной Яшку приподняло и перевернуло. Он попытался встать и не смог. В ушах звенело, будто кто по голове бревном ударил. Перед глазами плыли разноцветные шары, такие, как когда-то он надувал через соломинку. Шары увеличивались до невероятных размеров и исчезали. Тошнило…
Кто-то тронул Яшку, крикнул:
— Эй, сюда! Мальчишку ранило!
«Раненый, — обрадовался Яшка, — не убитый…»
Он открыл глаза и как в тумане увидел над собой военного. Военный улыбнулся, спросил:
— Как дела? — И тут же по-немецки: — Wie geht ts?
Яшка собрался с силами, пожаловался:
— В голове звенит…
— О, да это русский! — удивился военный. — Из лагерей, наверное, домой спешил и на тебе, чуть не погиб. Ничего, парень, крепись, жить будешь! — Он помог Яшке подняться, ощупал: — По-моему, не ранен? А?
Не знал Яшка, что сказать, не мог сообразить, что с ним случилось.
— Нет, не ранен, — заключил военный, — Малость контузило. Но это пройдет. Посиди отдохни, — и военный быстро куда-то ушел.
ДЛИННЫЕ ВЫВЕСКИ
Посидел Яшка, отошел малость. Огляделся. Вокруг все так же, как и было. Та же регулировщица флажками указывала машинам дорогу и то улыбалась водителям, то покрикивала на них.
С трудом поднялся Яшка, поплелся обочиной дороги, сам не зная куда. Идет, смотрит по сторонам да головой потряхивает — звон хочет стряхнуть. Уши будто ватой заложило: гудки машин и голоса людей глухо как-то слышатся.
Постепенно звон то ли прекратился, то ли Яшка привык к нему, — а только не стал он его замечать. А может, просто отвлекся: кругом творилось необычное. В кюветах валялись кверху колесами повозки, машины, барахло разное — ведра, кастрюли, тряпки, ящики из-под всяких предметов: картонные, фанерные, железные — блестящие и ржавые, четырехугольные и круглые. Крепкие, зеленые — из-под снарядов — лежали целыми штабелями. Но больше всего Яшку поразило обилие вспоротых подушек на дороге. Белые перья запутались в траве, в кустах и даже висели на деревьях. Местами они лежали большими кучами, испачканные в грязи, примятые ногами. Пух носился в воздухе, будто цвела тополиная роща.
Навстречу Яшке шли бесконечным потоком оборванные, исхудалые, в немыслимых одеждах люди, освобожденные из лагерей. Если бы Яшка, кроме немецкого, знал еще с полдесятка иностранных языков, все равно было бы мало, чтобы понять речь всех этих людей.
Вспугнутые фронтом с насиженных мест, возвращались домой и немцы. Их сразу можно было отличить от всех других: растерянные, жалкие, они виновато озирались по сторонам, услужливо уступали дорогу, жались к самой кромке. Их никто не трогал, разве что какой солдат-озорник подойдет к тележке, с напускной суровостью спросит:
— Ну что, господа фрицы, дрожите? А когда ваши на нашей земле резвились, вы небось радовались?
— Нихт ферштее… Нихт ферштее… — залопочет кто-нибудь в ответ.
— Не ферштекаешь! — расхохочется солдат добродушно: — Ладно, иди. Мы ведь не фашисты! — махнет рукой и пойдет своей дорогой.
Яшка стоит и смотрит на немецкую семью — на старика, на двух женщин, на девчонку — и думает про войну, про немцев. До сих пор он видел их только в военной форме, с оружием — надменных, беспощадных, а они, оказывается, и вот какие… Люди… Обыкновенные люди…
Поплелся Яшка дальше и чувствует, что жалко ему становится немцев.
Не заметил, как и город начался. Только когда увидел большие серые дома, очнулся от своих думок, стал рассматривать улицу, читать уцелевшие вывески. Прямо перед ним на кронштейнах, вбитых в стену, большие буквы, как вензеля: «Bier», а внизу — для наглядности пивная кружка с шапкой белой пены. Напротив таким же манером пристроен к стене прозрачный, будто из хрусталя, сапожок и поверх окон, прямо по стене надпись: «Schuhmacherei». А потом пошли «Buchbinderei», «Brotbäckerei», «Delikatessenhandlung».
— Ух ты, какое слово длинное! — удивился Яшка, но перевести не смог. Понял только, о каких-то деликатесах речь идет, и сразу представил себе разные вкусные вещи — пирожное, конфеты. Проглотил слюну, заглянул внутрь — никаких деликатесов не оказалось. Полки пустые, витрины разбиты.
Идет дальше, оглядывается: город совсем пустой, даже солдаты в нем как-то теряются — мало их, и поэтому стук каблуков слышен издалека. Пройдут — и снова на улице пусто. Оглянется Яшка, посмотрит вдоль рядов серых громадин — ни души. Жутко.
Видит: «Warenhaus» — универмаг. В витринах красивые манекены улыбаются, дверь широкая — настежь. Вошел. А внутри как после погрома: товар на полу валяется, вещи разные будто нарочно переворошены. Все перемешано, перемято, перебито, перетоптано.
Прошел Яшка осторожно в глубину магазина, старается не наступать на вещи — жалко. Под ногами хрустят осколки фарфоровой посуды, разноцветные стекляшки украшений.
Костюмы, платья, обувь валяются. Поднял Яшка одежонку какую-то, стряхнул с нее мусор, рассмотрел — жакетка женская. Красивая, тепленькая. «Маме такую — вот бы обрадовалась!..» И Яшка стал сворачивать жакетку, чтобы сунуть в вещмешок. Свернул, и стыдно стало. «Обрадовался, дурак, будто ничейную нашел», — упрекнул он себя и оглянулся по сторонам: не наблюдает ли кто за ним — вот позор будет. Вроде никого.
Положил жакетку аккуратненько на прилавок, вышел на улицу. «Ну его, магазин этот…»
Вышел, а тут спектакль настоящий. Пьяный солдат в старомодной шляпе с перьями на голове и с открытым зонтиком пытался оседлать дамский велосипед. Трое других подзадоривали его и хохотали. Откуда ни возьмись — младший лейтенант. Закричал на солдата сердито:
— Это что за маскарад?
Солдат быстро сдернул с головы шляпу и пустил ее вдоль по мостовой, вслед за ней толкнул велосипед — он прокатился немного и грохнулся на булыжник. Заднее колесо задралось и долго вертелось, сверкая спицами.
— Виноват, товарищ младший лейтенант!
— Как не стыдно! — срамил его офицер. — Что о тебе подумают люди, — он оглянулся и, увидев Яшку, кивнул на него: — Вот этот маленький немец — он ведь на всю жизнь тебя запомнит и будет говорить: «Русские солдаты озорные, глупые…»
— А плевать, что обо мне будет говорить фашистенок. Ихние что на нашей земле делали? А тут, подумаешь, пошутить нельзя… — И опять пнул ногой велосипед.
— Зачем вещь ломаешь?
— Да что вы, в самом деле! Я от самого Сталинграда шел, а вам жалко фашистского велосипеда? Тут спалить все надо, чтобы камня на камне…
— Глупости говоришь! Подними сейчас же машину и поставь к стенке.
Солдат нехотя повиновался.
— А теперь шагом марш в подразделение, — приказал младший лейтенант.
И они разошлись в разные стороны.
Проводил их Яшка глазами, а когда они скрылись, подошел к велосипеду, стал разглядывать его, будто диковинку какую, не прикасаясь. Осмелел, взялся за руль. «Возьму вот да и сяду… Прокачусь…» Всю жизнь мечтал Яшка о велосипеде, даже ездить научился, но никогда не надеялся, что у него будет свой. Откуда матери взять такие деньги? А тут вот он, стоит без дела.
Крутанул Яшка педаль, поставил на нее ногу, а другой оттолкнулся. И проехал так на педали по тротуару. Остановился, оглянулся: никому до него дела нет. Повернул в обратную сторону и снова оттолкнулся. Проехал немного. Руль вильнул, но Яшка вовремя выровнял его и покатился не спеша. Хорошо!
«Объеду город, поищу госпиталь и поставлю велосипед на место», — решил Яшка и нажал на педали как следует.
Поехал. Оказалось, не все улицы такие глухие, как та, первая. Там, где расположились войска, стоял шум и гам, сновали машины и подводы. Даже верблюда видел, запряженного в большую фуру. Поглазел на него, подивился, как далеко забрался двугорбый — до Германии дошел.
Вечереть стало — забеспокоился Яшка, повернул обратно. Но на прежнюю улицу не попал, заблудился. Спросить? Названия не знает. Да и зачем она ему, та улица? Что там, родственники его живут? На ночлег где-то надо устраиваться. Спросил у патрулей, где можно переночевать. Рассмеялись солдаты:
— Выбирай любой дом и залезай под перину.
Стоит Яшка, мнет резиновую ручку на велосипедном руле, не знает, что ему делать. Солдаты народ веселый, настроение у них хорошее, шутят. А Яшке не до шуток: ночь заходит, не оставаться же на улице.
Один солдат оглянулся, толкнул товарища:
— Да у парнишки беда, наверное…
Вернулись.
— Ну, ты что?
— Эк как запугали народ фашисты проклятые! В пустой дом человек боится зайти переночевать. — И к Яшке: — Ты не боись, заходи и спи. Под перину — и все.
«Опять — «под перину», — думает Яшка.
— Ну чего смотришь? У них перинами накрываются заместо одеяла.
— Да знает он, что ты ему толкуешь. Насмотрелся, наверное, как они жили. В лагерях был или батрачил?
