Мысли эти были настолько страшными, такая унылая, безысходная бездна распахивалась перед ним, что он запрещал себе думать об этом. Иначе мозги могли пойти вразнос, закипеть и испариться…
Надежда — если это можно было считать надеждой — оставалась только на то, что у неведомой марсианской машины, забросившей его сюда, все-таки есть реверсивный механизм, и возвращение в исходную точку и в исходное время возможно. Уж лучше вновь очутиться в недрах Марсианского Сфинкса в своем времени, чем скитаться по совершенно чужим для него краям далекого прошлого…
Пожалуй, только эта тень надежды, не тень даже, а тень тени, вкупе с защитным психологическим барьером спасали Торнссона от безумия.
Он лежал на жесткой колкой подстилке, вдыхал запах чужих трав, смешанный с вонью отхожего места, и, как четки, медленно перебирал мысли. Мысли вращались по кругу, и вращение это навевало черную тоску.
Его вернули к реальности голоса за дверью. Один голос был мужской, а другой — женский, молодой и звонкий. Пилота пробила испарина. Он рывком сел на шуршащей подстилке и насторожился. Что-то подсказывало ему: наступил тот момент, та «точка бифуркации», когда решается его дальнейшая судьба. Именно сейчас линия его жизни может сделать неожиданный поворот.
Женский голос был настойчивым, требовательным, а мужской — неуверенным и приглушенным. Он, по всей вероятности, принадлежал охраннику, чьи шаги и бормотание не раз доносились до Торнссона сквозь отверстие над дверью. Раздался протяжный шорох отодвигаемого засова, кто-то потянул дверь на себя — и в каменном мешке стало гораздо светлее от возникшего в проеме горящего факела. Факел держала в руке та самая девушка с лицом Сандры. Ее поза копировала позу Статуи Свободы, и пилоту очень хотелось верить в то, что эта девушка, которой, видимо, разрешалось многое, станет для него символом свободы. Его личной свободы, освобождения из тюрьмы и возвращения к жизни и свету. За ее спиной виднелся под настенным факелом нахмуренный воин-охранник с дубиной на изготовку.
Выглядела девушка уже не так, как тогда, в храмовом зале на вершине пирамиды. Теперь ее густые иссиня-черные волосы были распущены. Разделенные пробором посредине головы, увенчанной небольшой нефритовой диадемой, они двумя потоками стекали на плечи. К похожей на блесну пластинке под нижней, чуть оттопыренной губой прибавились два отливающих серебром кольца, продетые в ноздри с обеих сторон. Или не продетые, а просто вставленные — если кольца были с зазором. Нанесенные чем-то желтым — возможно, охрой — лепесткообразные пятнышки под глазами невольно заставили пилота вспомнить одну сумасбродку-мулатку, с которой он развлекался в Палм-Бич. Впрочем, эта своеобразная бижутерия и макияж ничуть не портили впечатления от ее свежего юного лица со специфическими индейскими чертами. Белая с зеленым туника сменилась тканью цвета рубина, в обтяжку обмотанной вокруг тела и скрепленной в нескольких местах изящными, напоминающими бабочек, застежками.
Быстро осмотрев камеру, девушка остановила взгляд на сидящем пилоте — и Торнссон тут же улыбнулся ей, хотя внутри у него все дрожало от волнения. Глаза ее как-то особенно блеснули, и это был вовсе не злой, не воинственный блеск… А потом ее взгляд, переместившись, застыл на тонких облегающих белых плавках Торнссона с черной надписью: «Арго». Пилот шевельнулся, и девушка вновь посмотрела ему в лицо. Он увидел в ее глазах благоговение и понял, зачем она пришла сюда. Понял, что для нее он вовсе не презренный чужак, а некто очень и очень почитаемый. И что возможное спасение всецело зависит от нее, дочери влиятельного отца или внучки влиятельного деда, слово которой многое значит для обычных граждан типа этого воина-охранника — хоть на медной его физиономии и читается явное недовольство.
«Ты мой путь к свободе», — подумал Свен, и все в нем ожило.
Вмиг улетучилось изматывающее душу чувство обреченности. Бездна безысходности при ближайшем рассмотрении оказалась вовсе и не бездной, а так, неглубокой впадиной с ясно просматривающимся дном, выбраться из которой не составит особого труда.
Он еще раз улыбнулся — и девушка улыбнулась ему в ответ. И, пятясь в коридор, где по-прежнему маячил пасмурный охранник, поманила пилота рукой.
Торнссон не стал дожидаться повторного приглашения. Вскочив с тюфяка и едва не врезавшись макушкой в низкий потолок, он запахнул выданный ему секонд хенд и шагнул за порог своей одиночной камеры без холодильника и телевизора.
В обе стороны от двери тянулся неширокий коридор с еще пятью-шестью такими же дверями. Концы его терялись в темноте, с которой не могли справиться два факела: один — закрепленный на стене, и второй — в руке девушки. В коридоре было теплее, чем в каменном мешке, пламя факелов слегка колебалось, и Торнссон подумал, что где-то неподалеку находится выход из тюрьмы.
Еще раз что-то строго сказав охраннику, юная спасительница задержала взгляд на пилоте. Вновь сделала приглашающий жест и довольно быстро направилась вглубь коридора. Ее походка очень напоминала «крадущийся шаг» ниндзя — мягкое, бесшумное перекатывание с пятки на носок. Торнссон тут же последовал за ней по гладкому слюдяному полу, обдумывая, как остаться незамеченным, когда они выберутся из этого местного Алькатраса[16]. Он не сомневался в том, что спасительница пришла за ним не с утра, и не в разгар дня, а вечером или ночью. Ночью шансы на успех операции значительно повышались — обозревая окружающее с вершины пирамиды, когда его вывели из храма, он нигде не заметил ничего похожего на уличные фонари или какие-нибудь другие источники освещения. Луна была не в счет.
Мягко покачивались округлые бедра спасительницы-проводницы, переливалась в свете факела ее диадема и едва слышно постукивало что-то — вероятно, ножные браслеты. Пройдя с десяток шагов, пилот оглянулся: охранник сидел на корточках, прислонившись спиной к закрытой двери опустевшей камеры, и смотрел им вслед. Выражение его лица было не разобрать, и хотелось надеяться, что он не помчится поднимать тревогу. Впрочем, спасительница, несомненно, представила какие-то очень веские обоснования, иначе страж мог бы и не подчиниться. Или же, действительно, ее положение в местном бомонде давало ей большие возможности…
Еще через несколько шагов Торнссон обнаружил, что коридор упирается в глухую стену. Он резко остановился, не зная, что и думать. Но девушка, оглянувшись, опять повела рукой и улыбнулась: не бойся, мол, пришелец, я знаю, что делаю. И повернула налево, исчезнув в стене. Быстро шагнув следом, пилот оказался перед узким проемом, в котором едва могли разминуться два человека. Вверх, в темноту, уходили невысокие каменные ступени.
«Ну точь-в-точь по Фрейду», — подумал пилот.
Сновидение, в котором поднимаешься по лестнице, имело вполне определенный однозначный смысл. Торнссон был уверен, что и в реальности такой подъем завершится именно по Фрейду.
Не сводя глаз с обтянутой тканью тугой девичьей попки, он как завороженный переставлял ноги, и картины одна соблазнительнее другой возникали в его голове. Ступени вели все выше и выше — и наконец Торнссон, вынырнув из радужных грез, сообразил, что все идет как-то не так. Он-то считал, что выход из этой местной тюрьмы находится неподалеку от его камеры, — а что же получалось на деле? А на деле они как будто выбирались из глубокого подземного бункера. Почему так?
Еще не успев сделать очередной шаг вверх по ступеням, он уже знал ответ на собственный вопрос. Его темница находилась не где-то среди городских кварталов, а в той самой пирамиде, на вершине которой возвышался храм солнечного божества! И помещение с черепообразной марсианской машинкой тоже находилось в пирамиде. Его, оглушенного, просто перенесли вниз. А теперь ведут вверх — не к выходу в город, а в тот же храм… Зачем?
«Ну, понятно, зачем, — подумал он. — А потом? Может быть, пока не поздно, повернуть назад и быстренько-быстренько убраться отсюда? С тем меднорожим уж как-нибудь справлюсь, и бита ему не поможет…»
Пилот колебался. Девушка не сбавляла шаг и не оборачивалась, и факел в ее руке был подобен олимпийскому огню, который обязательно нужно доставить к месту назначения. Туда, где начнется борьба. Начнутся игры. А игры бывают не только спортивные, но и совсем другие — не менее увлекательные…
Ради таких игр Свен Торнссон всегда был готов пойти на риск. Случались у него из-за этого и неприятности — сравнительно мелкие и покрупней, с драками и трещинами в ребрах… но даже зная, что дело может кончиться немалыми телесными повреждениями, он предпочитал ввязываться в каждую очередную амурную авантюру, а не уклоняться от нее. В конце концов, за каждое удовольствие нужно платить — это утверждение было в силе от века, со времен пострадавшего Адама (Ева-то не пострадала от изгнания из Эдемского сада, а приобрела счастье материнства), и его никто не отменял.
