Значительные силы Алессандро Фарнезе не давали возможности надеяться, что герцог Анжуйский одержит легкую победу. Герцогу не удалось получить ни субсидий, ни поддержки Генеральных штатов, которые прежде всего хотели иметь гарантию сохранить свои старые привилегии. Втайне принц решил к середине января овладеть большинством крупных городов Нидерландов. Сам он жил в Антверпене с небольшой свитой. 17 января 1583 года он выехал из города под предлогом, что собирается дать смотр своим войскам, стоявшим лагерем под крепостными стенами. Не успели часовые поднять крепостной мост, по которому только что прошел Анжу, солдаты принца, спрятавшиеся на подступах к воротам, проникли в город, а за ними остальная часть армии, которая тут же начала грабить дома. Жителей Антверпена спасло только их хладнокровие. Очень быстро была объявлена тревога, они перегородили улицы цепями и построили баррикады. Со всех сторон на головы нападавших летели камни и метательные снаряды: было много убитых и пленных. В тот же день подобные попытки были сделаны в Генте и Брюгге, но они точно так же провалились. Эта серия неудавшихся покушений воскресила воспоминание о Варфоломеевской ночи. Франсуа Анжуйский повсюду был объявлен изменником. Теперь французам было слишком тяжело удержать свои позиции.
Чтобы отвести злой рок и не потерять лицо, Екатерина выразила свое неодобрение. Она сообщила своим послам в Дании и Англии, что она сама и король узнали обо всем только «после того, как произошло несчастье». Королева направила барона де Мирамбо просить Вильгельма Оранского не лишать герцога Анжуйского своего доверия. Бельевр и Брюлар де Сильери договорились с Генеральными штатами подписать договор, что и было сделано в Дендермунде 18 марта 1583 года: герцог сохранял за собой Дюнкерк, но должен был вернуть все остальные захваченные города и обязаться уволить большую часть своих войск. В обмен на это ему были выданы его солдаты, взятые в плен в Антверпене. [336]
Несмотря на это, доверие было утеряно. Герцог не осмелился вернуться в Антверпен и передал командование над остатками своей армии маршалу де Бирону. Сам он отправился в Дюнкерк. Но вскоре Ла Мотт, правитель Гравелина, овладел городом, пока принц отправился на встречу со своей матерью в Шон. Оставалось лишь извлечь надлежащий урок из этой катастрофы. Злоключения принца отразились на его физическом самочувствии. Когда он был проездом в Аббевилле 4 июля, то казался «совершенно немощным и как бы перенесшим апоплексический удар, с таким трудом он передвигался». У Екатерины не было выбора. «Я призывала его, – писала она 22 июля Генриху III, – отказаться от своих затей, ставших причиной разгрома Франции… и оставаться возле меня, чтобы занять надлежащее ему место и жить в мире с соседями».
Помимо внешнеполитических проблем, у Екатерины возникли другие заботы: например, она занималась неприятными последствиями скандала, происшедшего между королем и его сестрой, королевой Наваррской.
Маргарите было двадцать девять лет, когда в 1582 году она вернулась ко двору, расставшись со своим мужем. Она была решительно настроена проводить свою жизнь в удовольствиях и не быть ни в чем стесненной. Маргарита не боялась королевских фаворитов, своего презрения к которым она не скрывала. Ее распутная жизнь в соединении с проявлениями нежности к герцогу Анжуйскому вызвала ненависть короля, которому не пришлось долго искать предлога, чтобы ее проявить.
После Флексского мира молодая королева познакомилась с обершталмейстером герцога Анжуйского, очень красивым мужчиной Арлеем де Шанваллоном, в которого безумно влюбилась. Она снова встретилась с этим вельможей при французском дворе. Их отношения были настолько близки, что прошел слух, что она ждет от него ребенка и даже что в начале августа его родила. Король, удалившийся в свой Мадридский замок, чтобы предаваться там благочестивым занятиям, был чрезвычайно возмущен, узнав об этом предполагаемом бесчестье. Он приказал сестре покинуть Париж [337] и отправиться к мужу. Вскоре она убралась вон из города со своими подругами – мадам де Дюрас и де Бетюн. Но король не успокоился. Он послал за ней вдогонку своих лучников под командованием капитана гвардейцев Ларшана, который настиг королеву у Палезо. Солдаты заставили ее снять маску, которую она надела, чтобы защитить лицо от дорожной пыли, желая удостовериться, что это именно она, обыскали ее носилки, как если бы там кого-нибудь искали: новорожденного ребенка или мужчину. Другие солдаты остановили ее подруг и камеристок, затем как пленниц отвезли их в аббатство Феррьер около Монтаржи. Король явился туда собственной персоной и учинил им допрос «о поведении указанной королевы Наваррской, его сестры, а также о ребенке, о котором ходили слухе при дворе, что она его зачала, когда только возвратилась ко двору». Не получив доказательств, он был вынужден их отпустить и позволить Маргарите продолжать свой путь в Пуату. Но даже официально подтвержденное таким образом отсутствие состава преступления не смогло затушить скандал.
Екатерина достаточно поздно узнала о скандале. Из осторожности, не желая вызвать неудовольствие своего сына, высказав ему свое мнение, она ограничилась тем, что предоставила решение этого дела «его суду и сдержанности». Но он зашел слишком далеко. Генрих Наваррский, предупрежденный об оскорблении, нанесенном его жене, потребовал удовлетворения и доказательств плохого поведения Маргариты. Он угрожал развестись с ней, если Генрих III не объявит публично о невиновности его жены, и послал Дюплесси-Морне представить его требования при дворе. Но Генрих III отправился на воды в Бурбон-Ланси, и Дюплесси, догнавший его в Лионе, не смог получить никаких объяснений. Король уклонился от ответа и попытался решить это дело с помощью своей матери. Бельевр вместе с маршалом Матиньоном отправился в Гасконь, чтобы все устроить на месте: во время этих переговоров о восстановлении семейного мира, с октября по декабрь 1583 года, Екатерина написала огромное количество писем. Генрих Наваррский [338] изображал гнев, делал вид, что готовится к войне, посылал просить о помощи в Англию и Германию, для обеспечения своей безопасности захватил Мон-де-Марсан, требовал убрать королевские войска из гарнизонов, окружавших город. Наконец, эта изнурительная война нервов, которую Екатерине пришлось пережить как раз в тот момент, когда непрекращающаяся лихорадка подтачивала ее здоровье, закончилась к обоюдному удовлетворению Беарнца, который получил потребованную компенсацию, и Маргариты – получив прощение мужа, она встретилась с ним 13 апреля 1584 года в Пор-Сент-Мари.
Вместо того чтобы упрекнуть Генриха III в проявленном легкомыслии, королева-мать только извинилась за него. «Вы знаете, – писала она Бельевру, – его натуру, такую открытую и свободную, что он не может скрыть своего неудовольствия». Напротив, когда дело было улажено, она позволила себе продиктовать Маргарите правила поведения. В письме от 25 апреля она благодарила Бельевра за его усердие в переговорах и просила его еще потрудиться, сделав от ее имени выговор королеве Наваррской. В основном его задача состояла в том, чтобы просить молодую женщину соблюдать приличия в знакомствах для сохранения своей репутации. Если бы ее дочь возразила, что когда-то Екатерина была менее осмотрительной по отношению к мадам де Валантинуа, а потом к мадам д'Этамп, Бельевр должен был представить объяснения: «В молодости моим свекром был король Франции, который дарил своим вниманием того, кто ему нравился. Мне приходилось ему повиноваться и общаться с теми, кого он считал приятными. Когда он умер, его сын, стать женой которого я имела честь, занял его место, и ему я была обязана точно так же повиноваться». Но никогда ни один, ни другой не заставляли ее силой, говорила она, «делать что-либо против моей чести и моей репутации, что теперь, в конце пути, мне нечего просить в этом прощения у Господа и опасаться, что моя память в этом смысле будет достойна порицания». Став вдовой, она могла удалить всех тех, кто дурно себя ведет, но была вынуждена отказаться от этого из политических соображений: «Я [339] должна была сохранить всех подданных королей, моих детей, и привлечь их, чтобы они помогали мне им служить, а не оскорблять их». Благодаря своей репутации она могла поддерживать отношения с кем угодно, «будучи тем, кто я есть, известная всем, прожившая так, как я прожила в моем возрасте». Пусть королева Маргарита берет пример со своей матери. Она должна будет «отказаться от тех, кто недостоин находиться рядом с благоразумной и добродетельной государыней, молодой и, возможно, не такой красивой, как она думает». Она должна держать на расстоянии своего ветреного супруга, а главное, не проявлять никакого уважения к женщинам, с которыми король Наваррский будет заниматься любовью, «потому что он будет думать, что доставляет ей удовольствие, любя другую, позволяя ей тем самым поступать точно так же». И пусть она не считает оправданием поведение своей матери по отношению к любовницам Генриха II, «потому что если я и угощала мадам де Валантинуа, то только потому, что он был королем и к тому же я всегда давала ему понять, что делаю это с большим неудовольствием: потому что никогда женщина, любящая своего мужа, не полюбит его шлюху». Маргарита ни в коем случае не должна этого терпеть: король Наваррский поймет, что ее супружеская честь не позволит сносить такое оскорбление. И Екатерина делает оптимистичный вывод: «Он поймет, что это правильно», – и будет еще больше уважать и любить молодую королеву.
