Иезуит Клод Матье, бывший провинциал [22]во Франции, был направлен в Рим просить Григория XIII благословить это начинание, но 18 ноября папа уточнил, что если с самого начала войны он согласится заявить, что Генрих Наваррский и Конде не могут унаследовать трон, то теперь он воспротивится покушению на жизнь Генриха III. Возвратившись во Францию, Матье отправился в Швейцарию и получил обещание католических кантонов поставить Лиге шесть тысяч солдат.
Видя, что дело принимает такой оборот, герцог Лотарингский, хоть и отказался подписать Жуанвильский договор, [349] согласился дать принцам-лигистам 400000 экю под залог испанской субсидии, обещанной во второй год войны против протестантов.
Королева Екатерина, которая в сентябре и октябре 1584 года жила сначала в Шенонсо, потом в Блуа, практически не обращала внимания на интриги Лотарингцев. В то время ее сильно занимали усиливающиеся разногласия между герцогом де Моиморанси и маршалом де Жуайезом по поводу правления в Лангедоке, которое последний хотел отнять у первого, даже ценой новой гражданской войны. Заразные болезни были еще одной серьезной причиной для ее беспокойства: 20 сентября она дала указания первому советнику Парижского парламента Ашилю де Арлей по оздоровлению города: «Из каждого зараженного дома вывезти больных, а потом немедля полить негашеной известью и делать это в течение нескольких дней». Такой повседневной работой она занималась, пока король находился в Лионе. Когда сын вернулся ко двору в добром здравии, Екатерина, радуясь, написала 19 октября матери Гизов – герцогине де Немур: «Король, мой сын, вернулся из своего путешествия очень здоровым: он гораздо лучше выглядит – таким я его никогда ранее не видела, и пополневшим; а королева, его жена, уже не на диете, она здорова, но слаба; со времени ее приезда она очень изменилась, а лицо, как мне кажется, округлилось, чего не было с тех пор, как она вышла замуж: если Господу будет угодно, сейчас, когда оба находятся в добром здравии, дать нам ребенка, то мы будем счастливы». Эти добрые вести давали ей возможность забыть про свои собственные болезни (уже четыре дня на левой руке у нее была подагра) и тревожные вести о случаях заболевания чумой (Мадлен де Монморен, дочь мажордома короля, заболела ею в Блуа, что вынудило двор перебраться в Сен-Жермен). Она решительно отказывалась видеть, как сгущаются черные тучи. Накануне заключения Жуанвильского договора она попыталась успокоить Юра де Месса – посла в Венеции: «Что касается слухов, распускаемых испанцами, о делах этого королевства и о сговорах, которые они якобы здесь имеют, я думаю, что это соответствует [350] тому, что они хотят; но я надеюсь, что результат будет обратный, потому что со стороны Лангедока, где только и можно заметить намек на смуту, мы приняли меры таким образом, что уверены, что все закончится добрым миром вместо войны, которую там хотели разжечь».
И, естественно, не зная пока еще хранящегося в секрете содержания договора Гизов и Филиппа II, она притворялась, что ее не волнуют проявления плохого настроения парижан. Бюрское перемирие, заключенное с Испанией 15 декабря 1584 года, как раз вошло в стадию исполнения, а новый посол Бернардино ди Мендоза внимательно выслушал ее португальские требования. 12 февраля 1585 года по настоянию матери король Генрих III на просьбу о защите, изложенную депутатами Генеральных штатов Нидерландов, ответил, что обсудит ее со своим Советом. 23 февраля он устроил блестящий прием посольству Елизаветы Английской, прибывшее вручить ему ленту кавалера ордена Подвязки и подтвердить, что если он решится на вторжение в Нидерланды, то Англия оплатит две трети расходов на эту кампанию. Церемония вручения ордена и принесения клятвы королем графу Уорвику с большой пышностью прошла 28 февраля в церкви августинцев в Париже. Есть основания предполагать, что в это время король, как и его мать, из рапортов своих шпионов прекрасно знали о конвенции, заключенной Гизами с Филиппом II.
Пока Генрих III устанавливал или укреплял связи с врагами Испанского короля или мятежниками, он послал Гаспара де Шомберга за рейтарами в Германию и попросил своего посла в Швейцарии набрать для него войска в кантонах.
Это были обычные меры предосторожности и здравого смысла, но они смогли лишь ускорить вступление лигистов в войну. В Париже усилилась подрывная деятельность. Стремясь изобличить сближение короля с Елизаветой Английской, Гизы приказали отпечатать гравюры, изображающие казнь, устроенную королевой-еретичкой, «новой Иезавелью», католикам. В этом было предвосхищение того, что случится, если Наварр сядет на престол. На перекрестках стояли люди с указками в руках и комментировали эти [351] картинки. Генрих III приказал Клоду Даррону найти типографские гранки. Поиски привели во дворец Гизов. Когда они были уничтожены, а весь тираж конфискован королевским наместником, лигисты изобразили тот же самый сюжет на большом деревянном панно, выставленном на кладбище Сен-Северен. Королю снова пришлось вмешаться и приказать церковным старостам снять крамольную картину. Все более явным становился союз между фанатично настроенной лигой, образованной парижским населением, и аристократической Святой Лигой Гизов и кардинала Бурбонского. Все в этом убедились воочию, когда выяснилось, что для поддержки бунта в провинции из Парижа передавалось оружие. 12 марта в Ланьи был остановлен корабль, шедший из столицы в Шалон: он вез 700 аркебуз и 250 нагрудных лат. Сопровождал груз де ла Рошетт – конюший кардинала де Гиза, а везли все это в Жуанвильский замок для обеспечения безопасности герцога!
Отовсюду приходили сообщения о передвижении войск. Тридцать кавалерийских рот, уволенных князем Пармским, шли на службу к герцогу де Гизу. Екатерина встревожилась – это означало новую гражданскую войну. Она не могла поверить, что это правда, писала она герцогу, «потому что это было бы крайне неразумно и дурно, и настолько не соответствовало бы тому, о чем вы мне говорили и продолжаете говорить всякий раз, когда бываете при дворе, что вы намерены и впредь служить королю и не делать ничего, что могло бы вызвать его неудовольствие или бросить тень на ваши поступки». Ей сообщили, что на 15 марта Гиз созвал всех своих сторонников.
В начале марта, получив сведения от своих шпионов, король уже нисколько не сомневался в намерениях Гизов. Он направил Гизу и Майенну приказ прекратить «передвижения войск» и изобразил удивление, ооращаясь к кардиналу Бурбонскому: «Мне даже в голову не приходит, что могло бы стать этому причиной, и я не могу предположить, кто является автором и зачинщиком этого новшества». Екатерина, которая посылала свои письма вместе с королевскими, тоже изображала удивление, что давало возможность [352] принцам на последнее раскаяние. «Племянник мой, – писала она 16 марта герцогу де Гизу, – я одинаково расстроена и удивлена дурными слухами и известиями о новой смуте, виновником которой вас называют, хотя я пытаюсь уверить себя в обратном, как я всегда говорила королю, моему сыну».
Ответом лигистов стало заявление кардинала Бурбонского, опубликованное в Перонне 31 марта 1585 года. В этом документе, заранее разосланном по всему королевству, перечислялись причины, по которым кардинал, принцы, города и католические общины решили выступить против тех, кто любыми средствами вредил католической религии и государству. Лига объявляла себя спасительницей и видела свою цель в том, чтобы не допустить прихода к власти «тех, кто по своему положению всегда преследовал католическую Церковь». Она хотела также уничтожить влияние фаворитов, подчинивших себе короля и удаливших от него его естественных советников – принцев, дворянство и саму королеву-мать. Король не сдержал обещаний, данных Генеральным штатам 1576 года: заставить всех подданных вернуться в лоно католической религии, освободить от новых налогов духовенство и третье сословие, поднять уровень жизни дворянства. Поэтому кардинал как первый принц крови, окруженный своими верными подданными, вместе с ними поклялся «прийти на помощь с оружием в руках» Церкви и возродить «ее достоинство в качестве единственной истинной религии», дворянству и восстановить его привилегии, а государственным органам вернуть их права. Он обещал освободить народ от налогов и созывать Генеральные штаты раз в три года. Этот манифест заканчивался обращением к Екатерине: «Будем смиренно молить королеву-мать нашего короля, нашу почитаемую повелительницу, без мудрости и осторожности которой королевство давно бы распалось и погибло, не покинуть нас, но употребить все свое влияние, которое она заслужила через свои труды и заботы и которое ее враги недостойно у нее похитили, вытеснив ее из окружения короля».
Екатерина понимала, какая огромная опасность угрожает королю, и решила встретиться с предводителями Лиги, [353] чтобы попытаться с ними договориться. Это решение она приняла еще до того, как узнала о Пероннском манифесте. Она села в носилки и отправилась в Шампань. 28 марта уже была в Эперне, где остановилась в аббатстве. В этой импровизированной резиденции она дала аудиенцию епископу Шалона, герцогине де Гиз и аббатисе Святого Петра Реймского – тетке герцога де Гиза. Она написала герцогу Лотарингскому, прося его о совете, и надеялась, что ее собеседники уговорят лигистов начать с ней переговоры. 1 апреля король направил к ней на помощь архиепископа Лионского, Пьера д'Эпинака, к мнению которого Гизы прислушивались. Прелат привез с собой письмо от короля, в котором подтверждались полномочия королевы-матери на ведение переговоров. «Я уверен, что вы сможете решить дело к моей чести и выгоде, о чем я вас нежно молю, и, сознавая, скольким я вам обязан за те бесконечные благодеяния, которые я получил от вас, и сколько несчастий вы отвратили от этого королевства, я буду вам еще более обязан, если вы мирным путем уничтожите корень бедствий и несчастий, еще более опасных и несущих больший вред, чем все предыдущие».
