я должен сохранять позитивный настрой, давая надежду людям, которые ее потеряли. Таким образом я говорил людям, что они справятся со своей ситуацией, даже если это и было маловероятно, и я не был уверен, правильно ли поступаю.
– Знаю, – ответил Сэм. – Знаю.
– Как сейчас обстоят дела?
– Говорят, что у меня сердечный приступ. Легкий сердечный приступ[84].
Легкий сердечный приступ. Какой же странный термин.
– Ты выглядишь чертовски неплохо для человека с сердечным приступом. Пускай даже легким.
– Мне сказали, что нужно провести катетеризацию сердца.
Каждый раз, слыша это словосочетание, я невольно думал про Гладстона или Денис Ландквист. С тех первых дней в кардиореанимации очень многое изменилось – меня порой коробило от мысли о том, насколько я был тогда некомпетентен, – с другой стороны, однако, мало что поменялось. Я по-прежнему думал о профессоре Гладстоне и миссис Ландквист как о своих пациентах. Я отчетливо помнил тактильные ощущения, когда осматривал их лимфоузлы, когда прижимал к их коже стетоскоп или поднимал веко, чтобы взглянуть на зрачок.
Если одна медицинская процедура влечет за собой ухудшение состояния пациента, из-за чего будет нужна другая, у врачей могут быть неприятности. Даже если другого выхода просто нет.
– Хорошо, – сказал я, взглянув на жизненные показатели Сэма. – Это довольно несложная процедура. Ты справишься.
– Но краситель, который придется использовать, может угробить мои почки[85].
– Это так.
– Кардиолог сказал, что мне может потребоваться профилактический диализ, но специалисты по почкам утверждают, что от этого не будет ничего хорошего, и отказываются его проводить. И вот я здесь.
– И вот ты здесь.
Моранис предупреждал меня, что этот день когда-нибудь наступит: конфликт между почками и сердцем Сэма был неизбежен, и мы согласились, что почками придется пожертвовать. Мы с Сэмом подробно обсуждали это последние несколько месяцев, и, хотя я не был специалистом ни по сердцу, ни по почкам, он знал, что я действую в его интересах.
Чтобы досконально изучить анатомию его поврежденного сердца, кардиологам надо было ввести в него краситель, вредный для почек. А они у него настолько повреждены, что не перенесут такой нагрузки. Краситель мог уничтожить почки, вынудив Сэма проходить диализ трижды в неделю в течение долгого времени – возможно, до конца жизни, – и он мог лишиться возможности мочиться самостоятельно.
Если бы это произошло, у кардиологов могли возникнуть неприятности – когда пациенту после катетеризации требовался диализ, врачей могли привлечь к ответственности, – так что шел разговор о проведении диализа до введения красителя. Вместе с тем данных в поддержку эффективности такой меры было недостаточно, и нефрологи не были заинтересованы в проведении процедуры. Таким образом, мы оказались на распутье в полном замешательстве. Как сказал мне Моранис, если бы кто-то заявил, будто из ситуации, в которой оказался Сэм, есть простой выход, это бы означало, что этот человек недооценивает всю ее сложность.
– Меж двух огней, – сказал я, теребя пальцами складку кожи на шее. – Сложная ситуация.
Я представил сердце и почки Сэма бьющимися на боксерском ринге, в то время как в голове снова всплыли слова Акселя: «Не трахайся с поджелудочной».
– Тебе следовало мне позвонить, – добавил я, – напрямую.
Так как в поликлинике я бывал совсем редко, Сэм обычно отписывался мне, когда измерял в продуктовом магазине давление. Моранис советовал мне не давать пациентам номер своего телефона, но это был единственный способ уследить за всеми. Я подумал про Джима О’Коннела и то, что он делал ради пациентов своими ночными вылазками в поисках жизни, в поисках болезни. Мне казалось, что дать свой телефонный номер – меньшее, что я мог сделать. Немалую часть прошедшего года я потратил, пытаясь установить контакт с пациентами, и дал почувствовать связь со мной Сэму и остальным, дав свой личный номер.
– Я серьезно, – добавил я.
– Есть шанс, – сказал Сэм, – есть хоть какой-то шанс, что вы, ребята, вместе что-то придумаете?
– Мы постараемся.
– Спасибо, – сказал он, положив руку на грудь. – Я пока буду держаться, пережидать свой приступ.
Пройдя по приемному покою, я вернулся к Дону.
– У меня для тебя новый гипотетический вопрос, – сказал я. – Мой пациент из поликлиники попал к нам с сердечным приступом. Ему нужна катетеризация, но никто и прикасаться к нему не хочет. Кардиологи боятся, что уничтожат ему почки, а нефрологи не хотят проводить профилактический диализ. Что нам делать?
Дон посмотрел на мою грудь:
– Еще раз повторюсь, ситуация не может быть гипотетической, если происходит на самом деле.
– Так что думаешь?
– Сложный вопрос.
– Согласен. Я могу понять и тех и других.
Мы посмотрели на Сэма, читавшего теперь The New Yorker. Должно быть, сердечный приступ был чрезвычайно легким, подумалось мне.
– Помни, – сказал Дон, – что в какой бы ситуации ты ни оказался, будешь не первым, кто с этим столкнулся. Никогда не забывай этого.
– Дело говоришь.
– Можно узнать мнение Дэйва, – предложил он, показав в сторону нашего старшего ординатора, подрабатывавшего в приемном покое. Мы больше не общались с ним наедине после той встречи в его кабинете, когда он выражал беспокойство по поводу пятерых интернов, планирующих покинуть ординатуру, а я признался, что мне приходится нелегко. Разговор был малоприятным – я прокручивал его у себя в голове десятки раз, – и после него у меня осталось впечатление, что Дэйв хочет усложнить мне жизнь. Возможно, я ошибался, однако такое было у меня чувство, и даже несмотря на то, как улучшилась ситуация за последующие месяцы, это чувство по-прежнему осталось.
В нашей больнице была отдельная секция, где занимались алкоголиками, неуравновешенными, агрессивными. Из этого места невозможно было выйти, не испачкавшись какой-нибудь физиологической жидкостью.
Я также был не особо в восторге от идеи направиться в ту половину приемного покоя, где работал Дэйв, – секцию Б, сборище пьяных или психически неуравновешенных мужчин и женщин. За этими сумасбродными пациентами присматривали полдюжины невероятно огромных охранников, и, согласно моему непродолжительному опыту, побывав в секции Б, было практически невозможно не испачкаться в какой-нибудь физиологической жидкости.
– Дэйв, – сказал я, приближаясь к этому сборищу. – Привет.
– Здоровяк! – воскликнул он, протягивая руку. – Как дела?
– Хорошо. Небольшой вопрос.
Он сделал реверанс:
– Чем могу быть полезен?
Было не совсем понятно, то ли старшие ординаторы были теми немногими избранными, которым по-настоящему удалось сохранить присущий всем интернам неподдельный энтузиазм, то ли они попросту лучше всех притворялись, что притворяются.
– У меня тут возникла ситуация.
Я быстро пересказал Дэйву положение, в котором оказался Сэм, и попросил совета.
– Давай организуем консилиум! – предложил Дэйв. – Мы соберем вместе кардиологов и нефрологов, чтобы
