как ты, прививаться от гриппа?
Он удивленно приподнял бровь:
– Таким, как я?
– Больным астмой, – я скрутил свой листок с поручениями, словно газету. – У тебя была депрессия?
Он покачал головой:
– Нет.
– На меня зимой вечно накатывает депрессия.
Его взгляд переключился на окно.
– А на кого нет?
– Отстой.
Мы просидели в тишине больше минуты.
– Мне так же паршиво, – сказал он, – летом. Мне постоянно паршиво.
Было тяжело такое слышать, однако я был рад, что он со мной разговаривает.
– А ты когда-нибудь… Я не берусь говорить, следовало ли тебе… Но ты когда-нибудь говорил с кем-то об этом?
Он стиснул зубы:
– Вроде социолога?
– Ну не знаю, с кем угодно. С психиатром, например.
– Нет.
– Когда на меня накатывает депрессия, – сказал я, – И я не хочу ни с кем говорить. Мне хочется, чтобы меня оставили в покое. Просто хочется побыть в одиночестве.
Я подумал о тех случаях, когда был в депрессии. Вспомнил, как в порыве отчаяния накричал на пузырек со своими лекарствами от ВИЧ, когда меня вырвало тем немногим, что удалось проглотить на ужин. Я подумал о том, насколько мне было бы тяжелее, если бы также пришлось иметь дело с тяжелой хронической болезнью. И если бы мне пришлось справляться со всем в одиночку.
В медицинской базе данных нашей больницы приходится очень часто вводить пароль, и многие ставят максимально простой, который можно набирать одной рукой.
Я попытался представить внутренний мир Дэррила, но ничего не вышло. Его жизнь отличалась от моей, и он не особо мне помог понять, через что ему приходилось проходить или как бы я мог ему помочь. К тому же я не был психиатром, так что не мне было разбираться с этими проблемами. Я узнал про прививку от гриппа, и это уже было что-то. Дэррил перевернулся в кровати и зевнул.
– Я в порядке. Правда. Немного подустал. Если честно, я просто хочу побыть один.
– Хорошо, – сказал я, глянув на пейджер. – Рад, что мы вытащили эту трубку.
– Я тоже.
– Значит… Потом продолжим?
– Конечно.
Я закрыл коричневую штору и вернулся в ординаторскую.
– Кажется, мы получили ответ, – объявил я Дону минуту спустя. – Он не прививался от гриппа.
Дон держал в левой руке «Медицинский журнал Новой Англии», а правой печатал. Подобно многим моим коллегам, Дон выбрал такой пароль, чтобы его удобно было вбивать одной рукой – это позволяло заполнять предписания с умопомрачительной скоростью.
– А еще у него депрессия, – добавил я, присев на черный кожаный диван.
– У меня б тоже была депрессия, – сказал Дон.
– Сильная депрессия.
– Что-то планируешь с этим делать?
– Не хочет разговаривать с психиатром.
– Это не вопрос, – закончив печатать, он развернулся в мою сторону. – Существует определенный алгоритм, – продолжил он. – Если у кого-то депрессия, следует спросить: у вас были мысли о причинении вреда себе или кому-то другому? Если да, то планируете ли вы воплотить эти мысли?
– Понял.
– Есть большая разница между «Мои соседи меня достали» и «Мои соседи меня достали, и я собираюсь застрелить их во вторник из моего новенького АК-47».
– Само собой.
Дон стукнул по клавиатуре указательным пальцем.
– Предположим, он скажет тебе, что у него есть план. План сделать что-то плохое. Тогда что?
– Позвоню в полицию, само собой.
Мне еще не доводилось встречать пациента, который планировал причинить вред себе или кому-то еще. Я воспринимал своих пациентов по большей части как добрых, временно ослабленных людей, которые нуждались в помощи, а не как невменяемых монстров, способных кому-то навредить.
– А что насчет врачебной тайны, Мэтт? Если пациент тебе по секрету расскажет о чем-то коварном – своем плане кому-то навредить, неважно, – можешь ли ты сообщить об этом в полицию?
– Наверное, я проконсультируюсь с больничным специалистом по этике.
– Это перекладывание ответственности, доктор Маккарти.
– Я попробую его отговорить. Это само собой.
– Ты ведь еще не проходил курс по амбулаторной практике? – спросил Дон.
– Нет.
– Значит, ты не слышал про Тарасову?
Я покачал головой.
– Минуту, – он распечатал какой-то документ и протянул его мне: – Прочитай.
Там было вкратце изложено судебное дело «Тарасова против руководства Калифорнийского университета», с которым в конечном счете знакомили всех ординаторов Колумбийского университета. Дон вернулся к своему журналу, и я прочитал, что летом 1969 года аспирант Калифорнийского университета сообщил своему психологу, что собирается убить Татьяну Тарасову, которая отвергла его ухаживания. Аспиранта ненадолго поместили в лечебницу, но вскоре отпустили на свободу. Несколько месяцев спустя он убил Тарасову, зарезав ее ножом. Ни Тарасову, ни ее родителей никак не предупредили о возможной опасности, и родители подали в суд. Дело было рассмотрено Верховным судом Калифорнии, который постановил, что врачи и психиатры имеют обязательство не только перед пациентом, но и перед людьми, которым этот пациент напрямую угрожает. «Защита пациента заканчивается там, – постановило большинство, – где начинается угроза для общества».
– Ну что? – спросил Дон, когда я отложил листок.
– Я поговорю чуть позже сегодня с Дэррилом. Попытаюсь понять, что у него на уме. Не думаю, что нам есть о чем переживать.
Я вспомнил, что обещал больше не приставать к нему в тот день с расспросами.
Много этических вопросов в медицине связано с разглашением конфиденциальной информации. Нужно ли, например, скрывать от родственников пациента наличие у него генетической болезни, если он просит?
И снова я поразился тому, сколько всего должен был освоить. Помимо медицинских знаний и процедур, помимо четкого и информативного заполнения медицинских карт и взаимодействия с чертовски разнообразным персоналом больницы, я должен был разбираться в биоэтике. Я должен был ознакомиться с судебными делами и прецедентами. Я должен был знать, что делать в ситуациях, которые мне и в голову не приходили. В голове не укладывалось, сколько всего от нас требовалось.
– Он сказал мне, что сосед по комнате называет его жирдяем, – сказал Дон, не отрываясь от своего журнала.
Я вздрогнул от неожиданности. Дон уже успел выведать у Дэррила больше, чем я. Как ему это удалось? Мои ординаторы вечно были на шаг впереди. А то и на несколько.
– Я поговорю с ним.
– Ладно, – сказал Дон, – но только не прямо сейчас. Нам нужно сделать поясничную пункцию, поставить два центральных катетера и выполнить парацентез.
– Понял. Я захвачу материалы.
Три часа спустя, заканчивая проводить поясничную пункцию, краем глаза я увидел Дэррила Дженкинса. Он лежал на каталке, завернутый в несколько одеял, со своим пакетом с одеждой на коленях. Его астму удалось взять под контроль, и ему больше не было необходимости оставаться в реанимации. Его переводили
