С каждой секундой напряжение усиливается. Вот-вот ударит русская артиллерия… Но она упорно безмолвствует. Пятьсот, четыреста, триста метров… «Огонь! Шквальный огонь!» - командует Мильдер по рации, давая понять командирам танковых полков, что не надо жалеть снарядов, ибо их танки подстерегает на каждом шагу опасность. Наконец первый эшелон танков врывается на опушку. Как много здесь этих деревянных макетов орудий! Мильдер стремительно углубляется в лес и по дороге на предельной скорости выскакивает на противоположную опушку. Снова эти орудия из дерева и на них увядшая маскировка. Нигде ни единого настоящего орудия, ни одного выстрела, ни одного вражеского солдата. Что это - ловушка?
Он дает приказ командиру полка Нельте выйти по дороге к населенному пункту Норовка - узлу дорог. А сам, подавленный, красный, обливающийся потом, вылезает из танка. Он чувствует, что нижнее белье, мокрое от пота, прилипло к телу и стесняет движения. Где же русачевокая дивизия? Нет, она не могла уйти в недолгие минуты бомбежки и тем избежать удара танков. Он приказывает другому полку - Баблера - начать преследование русских. Но скоро ему становится ясно, что командир русской дивизии обманул его и заранее отошел на новый рубеж. Теперь он подходит, должно быть, к Днепру.
Первое неприятное сообщение Мильдер получил от подполковника Нельте. Тот доносил ему, что на глубине свыше восьми километров он не встретил ни одного русского. И тут же, замявшись, добавил, что повсюду много макетов артиллерийских орудий. Вскоре о том же доложил и полковник Баблер. Мильдер взбешен.
«Черт возьми, как они ловко нас надули! А ведь мне сообщали разведчики Беккера, что у русских в лесу ложные позиции артиллерии и деревянные макеты. Да, но кто мог подумать о бутафории? Вот тебе и разведка… В чем же причина моей неудачи?» В этом продуманном до мелочей плане не сработал один винтик слаженной и безотказно действующей машины - его наземная разведка. Она принесла ложные данные - отчетную карту штаба русачевской дивизии. Этим винтиком был нерадивый офицер Кауфман… «От которого меня, слава богу, - думал Мильдер, - наконец, избавили русские». Мильдер срочно потребовал соединить его с командиром авиаразведывательного полка. Он еще не терял надежды исправить свои и чужие ошибки. Командир авиаполка вежливо отвечал, что он не в силах помочь генералу. Сейчас нельзя отыскать противника, который отошел неизвестно когда и куда. Впервые за время войны на Восточном фронте Мильдер в отчаянье. О чем он доложит командующему? Командир с огромным боевым опытом, командир прославленной дивизии, наводившей страх и панику на многие армии в Европе, оказался в положении Дон-Кихота и сражался с макетами деревянных орудий?! Потратить столько времени на разработку плана, так искусно и скрыто совершить марш, израсходовать столько бензина и снарядов - и для чего? И как он будет смотреть в глаза своим офицерам и солдатам? Ведь они теперь не будут верить ему.
Первый раз Мильдер не знал, что же ему предпринять. Надо подавать в отставку. Это по крайней мере меньше унизит его честь, чем любое понижение в должности. И он написал командующему рапорт об отставке.
Но командующий лишь отругал его за малодушие и вернул рапорт назад.
«Это хороший урок, генерал Мильдер. Когда у вас пройдет злость и вернется холодный и трезвый рассудок, подумайте обо всем хорошенько, и я уверен, посмотрите на это по-другому. Мы слишком избаловались легкими победами на Западе, переоценили свои силы, тактику и недооценили противника».
Глава пятая
1
На рассвете Миронова разбудил одинокий орудийный выстрел. Саша прислушался: где-то глухо гремела артиллерийская канонада.
Появился связной из группы прикрытия соседнего полка. Командир соседней роты, составляющей заслон от другого батальона, сообщал, что решил отходить, так как прежний участок обороны их полка обошли крупные силы немецких танков. Они сосредоточились в лесу, в направлении дороги, что выходила во второй эшелон прежних позиций дивизии.
Оставаться роте на этом рубеже было бесполезно, и, пользуясь предутренними сумерками, Миронов приказал отходить, разбив роту на три самостоятельные группы: одна из них вела разведку, другая была боевым ядром, а третья на двух повозках эвакуировала тяжело раненных и их оружие.
Последний раз он взглянул на высотку, где еще вчера хороводились березки, и вдруг будто что-то оборвалось у него в сердце. Высотка оголилась, орешник сильно поредел, березок на вершине не было. Куда же они делись? Немецкая артиллерия вчера поздним вечером усиленно обрабатывала высотку, не жалея снарядов, - вспомнил он последний тяжелый бой, в котором он потерял почти всю роту.
С тревогой он посмотрел на оставшуюся горстку бойцов, удаляющуюся на восток, затем - на высотку.
Вчера еще веселые и живые молоденькие березки, радовавшие глаз, теперь лежали рядом, сплетаясь ветвями, будто старались прикрыть собой братскую могилу русских солдат, похороненных под ними. Миронов почувствовал, как щеки обожгли горячие капли. «Обидно, столько жертв, и опять отходим… Неужели не хватит у нас сил остановить их?»
Он быстро протер глаза рукавом гимнастерки и оглянулся. Рядом стояла Наташа, стыдливо потупясь в землю, будто она подсмотрела недозволенное. И, повернувшись на восток, сказала:
- Пойдем, Саша, тебя ждут…
И они пошли вместе: она впереди, а он за ней поодаль.
К вечеру того дня отходившая рота Миронова увидела большую группу беженцев: это были женщины с детьми и старики. В бинокль Миронов увидел в стороне от дороги трупы убитых лошадей, поломанные телеги и приказал Полагуте свернуть на опушку, сделать привал, а сам с двумя бойцами - Ежом и Мурадьяном - пошел выяснить, что случилось. Впрочем, он и без того догадывался, что это дело рук фашистских стервятников.
Он подошел к ближайшей балагуле с верхом, плетенным из лозняка. Поодаль валялся труп лошади. Дышло балагулы было обрызгано свежей кровью. В балагуле сидела, поджав ноги, молодая женщина и кормила грудью ребенка. Юбка ее, выпачканная грязью, порвана. Ребенок завернут в скатерть с пышными яркими цветами.
Миронов видел курносый нос ребенка и припухлые розовые губы, которые, старательно причмокивая, сосали грудь матери. На голове женщины была посеревшая от пыли батистовая косынка, и из-под нее выбивался тяжелый узел темных волос. Большие карие глаза женщины были устремлены вдаль.
Миронов не мог отвести взгляда от женщины. Она глянула на него усталыми глазами, и лицо ее еще более помрачнело.
К Миронову подошли женщины-беженки, многие с детьми на руках.
Молодая красивая женщина, докормив ребенка, обратилась к лейтенанту:
- Вы не могли бы помочь нашему горю?… - И она рассказала о налете фашистских самолетов, о том, как были перебиты лошади и ранены дети. И для большей убедительности добавила: - Я врач, жена командира-пограничника… Моя фамилия Аленцова. Нам хотя бы одну телегу с лошадью дли раненых детей.
- Погодите, я сейчас, - сказал лейтенант.
Женщины проводили его взглядами, полными надежд. Миронов вернулся к взводу и оглядел всех бойцов, пытаясь угадать, как отнесутся они к этой просьбе.
- Товарищи, - сказал он, - фашистские стервятники обстреляли беженцев. Убили лошадь… Женщины просят дать им лошадь с повозкой отвезти раненых детей…
- Дадим, - сказал Полагута.
- А своих тяжело раненных товарищей куда? - вздохнул боец Рукавишников. - Или в их телегу вместо лошадей впрягаться?
- Ты брось городить, - оборвал Подопрыгора. - Если надо, впряжемся…
- Отдать одна телега! - послышался голос Мурадьяна.
- Я тоже помогу нести, - уверенно сказала Наташа и этим вызвала улыбку бойцов.
Еж выжидательно поглядывал на Миронова.
- Товарищ лейтенант, разрешите до ближнего села. Я разыщу им лошадку с телегой. Для нужд войны, - подмигнул он.
- Товарищ Еж, если еще хоть раз услышу - отдам под суд. Понятно? Товарищ Полагута, передайте одну повозку с лошадью женщинам.
Беженцы встретили Полагуту тепло. Им хотелось сказать что-нибудь ласковое этому загорелому бойцу-богатырю. Некоторые плакали. Аленцова просила передать лейтенанту спасибо от женщин-матерей. Но в роту Полагута вернулся хмурым. Встреча с женщинами заставила его вспомнить об Аленке, детях, и тоска вновь охватила сердце.
2
Немного оставалось до Днепра. И с каждым километром мрачнели бронзовые, опаленные солнцем, выстеганные ветром лица бойцов. Украинцам Днепр был дорог как родная река, белорусам казалось, что он станет последним рубежом, куда ступит вражеская нога на их земле. Для русских, казаков, башкир, якутов Днепр был одним из рубежей, преграждавших путь к их территории, и для всех советских людей - к Москве.
