Хромаков обдумывал предложения Канашовой. Ее смелая мысль - начать ломать эти порядки снизу - пришлась ему явно по душе. Но пойдут ли на это остальные, сможет ли она убедить их всех?
- Я жду вашего ответа. Вы, кажется, тоже сомневаетесь, как и Миронов?
- Нет, что вы, что вы, Ната… товарищ Канашова, - спохватился он. - Я вполне с вами согласен.
- Но надо просить разрешения свыше? - перебила она, насмешливо улыбаясь.
- Я думаю, что вам можно и без разрешения начать это делать в роте…
Тут же, не давая ему опомниться, Наташа сказала:
- Второе, не менее важное дело, по которому я пришла, - мне нужны люди.
- Какие люди, зачем? - не понял политрук.
- Мне нужно человек пять бойцов старшего возраста, из которых я подготовлю санитаров-носильщиков. Помогите мне, я знаю, Миронов не даст. Сошлется на большие потери в роте.
- Но у вас же есть по штату…
- Дело не в этом, товарищ политрук. В штате со мной семь человек. Я разбила их на три звена по два санитара-носильщика в каждом звене. Но ведь они такие же люди, как и мы с вами, смертные… Другая трудность: раненых приходится переносить с передовой не так, как учили нас - на двести-триста метров, а в два-три раза больше. Вот я и решила испробовать новый метод эвакуации - «эстафетой». Надеюсь, вы понимаете, в чем он заключается?
Хромаков кивнул головой. «Какая умница! - думал он. - Как хорошо, когда человек не по-казенному относится к делу, а с душой! Нет, конечно, ее надо поддержать в ее полезных начинаниях, помочь всем, чем можно. Сегодня же поговорю с Буруновым. Этот человек всегда нас поддержит. Да, но откуда Миронову набрать этих пятерых бойцов? Ведь в роте и без того большой некомплект. Надо подсказать ему выделить пока двух, а потом, если получим еще пополнение, можно будет дать еще».
В блиндаж быстро вошел Миронов. Увидев Наташу, сказал:
- Простите, что помешал…
- Пожалуйста, - сказал приветливо Хромаков. - У нас тут секретов нет.
- Там санитары-носильщики принесли тяжело раненного сержанта, вас разыскивали.
Спросив разрешения, Наташа ушла.
- Вся в отца,- сказал, улыбаясь, Хромаков. - Она тут революцию с эвакуацией тяжело раненных затеяла, надо ее поддержать. Мне бы начинать жизнь сначала… Непременно с такой бы связал судьбу. Девушка с огоньком и умница. Такую подругу иметь - большое счастье в жизни.
Политрук встал, поморщился от боли, расправляя руки и подтягиваясь.
- Суставы мои опять загудели, к перемене погоды…
Миронов как-то сразу сдружился с политруком и, несмотря на то, что тот был старше более чем вдвое, доверял ему, как товарищу.
- Понимаешь, Иван Андреевич, сделал я одну оплошность, с тобой не посоветовался…
Хромаков, улыбаясь, посмотрел ему в глаза.
- Что же это за оплошность? Говори!
- Отпросился у меня командир отделения - дом у него здесь близко. А вдруг не вернется?… Что тогда делать?
Политрук задумался.
- Фамилия его?
- Полагута.
- Этот богатырского сложения парень? Работает он как вол - трудолюбив… Познакомился я с ними со всеми тогда, когда позиции готовили. Как же, помню! Но замкнутый он какой-то… Вот дружок его - Еж, тот остер на язык и весь наружу. Ну, а сам как думаешь - вернется?
- Не знаю.
- А надо знать. Как же это, с людьми воевать и не знать их?
- Да так-то он себя показал с хорошей стороны, исполнительный, смелый, честный. - И Миронов рассказал о случае с телком.
Хромаков рассмеялся от души и ободряюще похлопал Миронова по плечу.
- Так чего же тебе за него тревожиться? Такой не подведет. Таким мы должны верить. Ты вот, наверно, и в Наташу не веришь?
- Это почему же? - удивился Миронов.
И Хромаков рассказал ему о своей беседе с Наташей.
3
Домой в Долгий Мох Андрей шел, стараясь не попадаться никому на глаза. «Кто поверит, что меня отпустили? Подумают, дезертировал».
Надвигались густые сумерки, и, чтобы не сбиться с пути, Андрей выбрался из зарослей. Постоял, прислушался (ему казалось, что кто-то шел за ним сзади) и, облизав кровь, выступившую из расцарапанных рук, решил идти на отдаленный шум машины. «Там, наверно, дорога…» Но только он свернул влево и стал пробираться сквозь густой кустарник, как доносившийся шум машины пропал. «Неужели заплутался?» - подумал он. Андрею стало неловко за себя: «Как это я, лесной житель, вдруг заблудился, как ребенок?»
С каждым часом заметно темнело. Надо было торопиться. Вот началось редколесье.
«Значит, где-то близко должна быть дорога или поляна». Вскоре он вышел на поляну, на которой лежали кучи свеженарубленного соснового молодняка. «Видно, артиллеристы нарубили для маскировки», - подумал Андрей. Снова послышался шум автомашины. Андрей юркнул в кусты, упал на землю и затаился в молодом орешнике. Мимо промчалась полуторка, донося до него запах бензина. Когда машина исчезла, Андрей, озираясь, вышел на дорогу и устыдил себя. «Прячешься, как своровал что…» Прислушался, кругом ни звука. Глухая лесная тишина притаилась повсюду. «Торопись, Андрей», - говорил ему внутренний голос.
За поворотом дороги показалась деревня. «Вот он, Долгий Мох». Учащенно забилось сердце. На опушке ходила запряженная лошадь и, наклоняя большую, с одним ухом голову, рвала жадно траву. «Видать, шибко голодная… А где же хозяин?» - подумал Андрей. Он направился к лошади и услыхал доносившиеся из кустарника хрипловатые голоса. В кустах лежали два бойца. В сумерках лица их трудно было различить. Они курили, изредка перебрасываясь словами. У одного из них левая забинтованная рука висела на подвязке. Андрей подполз к ним поближе.
- Давай-ка, Иван, вернемся, - предложил раненый.
- Куда? Ты же тяжело раненный. И голова у тебя слабая… Качаешься как пьяный… Того и гляди упадешь…
- Голова у меня крепкая, да крови много ушло, вот и качает…
- Хоть ты мне и друг, но пойми же, не могу нарушать я приказ. Тебя в госпитале подлечат, и вернешься.
- Чудак ты, Иван, или не понимаешь меня. Какой же к черту госпиталь, если немец нож к горлу приставил? Родная деревня моя километров двадцать отсюда…
«У всех сейчас общее горе, а я о своем горе только пекусь, - упрекнул себя Полагута, почувствовав, как лицо его опалило огнем стыда. - Может, немец нас и гонит так скоро, что каждый о своей шкуре больше думает?»
Отпрашивался он у Миронова с твердой решимостью устроить свою семью и, если потребуется, задержаться. «У других семьи далеко, и им ничего не угрожает, - думал он. - А у меня… Не погибать же детям и жене… Пусть меня накажут, но каждый на моем месте сделал бы так же», - убеждал он себя. Но, услышав разговор двух бойцов, Полагута заколебался. Как же ему поступить? «Приду домой, увижу, что мне делать». И он ускорил шаг по направлению к родному дому.
4
При отходе дивизии к Днепру Зарницкий был тяжело ранен при бомбежке в обе руки, и Русачев отправил своего начштаба, несмотря на его протесты, в медсанбат. Обязанности начальника штаба перешли к майору Харину.
На другое утро майор вызвал к себе Жигуленко и стал говорить о том, что им недоволен начальник разведки, так как он несерьезно относится к своим служебным обязанностям. Это необоснованное обвинение вывело из себя Евгения. Он стал спорить с Хариным. Тогда тот сказал, что в политотдел дивизии поступили сигналы о панибратстве и пьянстве Жигуленко с подчиненными ему разведчиками. Зная резкий характер Жигуленко, он нарочито говорил с ним вызывающе.
- Недавно вас выдвинули, как молодого командира, а вы не дорожите оказанным вам доверием. Придется, - добавил он начальственно, оглядывая Евгения, - снимать вас как не справляющегося с обязанностями.
Жигуленко вспылил:
- Не вы назначали, товарищ майор, не вам и снимать придется! На себя много не берите. Вы сами начальник временный.
Лицо Харина запылало. Он хотел было крикнуть на этого, как он считал, мальчишку, говорившего с ним как с равным, но вспомнив, что Жигуленко зять комдива, сдержался. Он подышал на камень перстня, потер его о колено и, любуясь им, сказал наставительно:
- Вы, конечно, растущий командир, но ваше поведение со старшими и особенно отношение к вашей семье оставляют желать много лучшего…
Жигуленко, не дослушав Харина, ушел, хлопнув с ожесточением дверью.
«Ничего, мы еще посчитаемся! Тоже мне еще выскочка нашелся, - думал рассерженный Харин. - Всю войну под крылышком у Русачева не просидишь…»
5
В жизни случается иногда, что женское исстрадавшееся сердце становится чувствительным, как барометр. Бывают минуты, когда оно особенно точно и тонко чувствует все, что происходит с любимым человеком, и болит одной болью с ним. Такое же чувство жило последнее время в Аленке. Она ждала Андрея с тайной надеждой, трепетно, страстно, и в то же время в сердце закрадывалась тревога: а вдруг надежда не сбудется?
