Первая граната. Выудив её из подсумка, я быстрым движением вышвырнул ребристый кругляш наружу. Раздался взрыв — и я побежал так, как не бегал никогда раньше. Моей новой целью были деревянные паллеты, на которых лежали мешки цемента — вполне достойное укрытие. Хорошо, что лебедевцы не додумались оставить пушку.
Ноги несли вперёд, а слух и остальные чувства, казалось, атрофировались: я видел бумажные мешки и не обращал внимания даже на очередь, которая настигала меня, вышибая из стен целые глыбы. Последние метры я проехал на заднице, поскользнувшись и подвернув ногу, — нутром почуял, что сейчас надо мной прожужжит рой свинцовых пчёл — и не ошибся.
— Палыч, выручай! — рыкнул я.
— Да как? У нас целая орава ко Дворцу ломится!
— Нахрен их! Центр здесь, уничтожим его — и всё кончится!
— Какой ты умный! А откуда снять силы, не придумал?
Душное облако поднятой выстрелами цементной пыли создавало неплохую завесу, чем я и поспешил воспользоваться: снова сменил позицию, на всякий случай выпалив в сторону боевой машины из подствольника.
Взрыв, лязгающий звук, словно кто-то уронил рельс. В паре сантиметров от моего уха с тонким свистом пролетел страшно зазубренный осколок размером с ноготь большого пальца. Он впился глубоко в бетон, и от мысли, что на его пути могла оказаться моя драгоценная голова, стало страшно.
Снова рывок, полёт, шершавый пыльный пол больно бьёт по локтю и коленям, которыми я начинаю судорожно сучить в попытке убраться с открытого пространства. Пулемёт опять опаздывает: как бы быстро ни соображал Ленин, технические ограничения никто не отменял. Самое обидное, что я могу лишь тянуть время — осколочные гранаты ничего не сделают с самоходкой и бронированным стеклом «аквариума».
Мои лихорадочные размышления были прерваны приближавшимся рычанием двигателя, и я понял, что сейчас произойдёт. Из положения сидя, совершенно не предназначенного для подобных пируэтов, я нырнул вбок. Пальцы скользнули по цевью уже в полёте, я с неподдельным ужасом осознал, что остался без оружия: автомат лежал на полу, за техническим коробом, который на моих глазах сминала тяжёлая туша САУ, поливавшая пространство перед собой свинцом. Обрез не в счёт: дробь против брони никак не поможет.
— Палыч! — закричал я, стараясь переорать грохот выстрелов и скрежет железа. — Палыч! Где твоя подмога? — я уже не сидел на месте, а наворачивал круги по залу, стремясь продержаться как можно дольше. Все мои укрытия пережёвывали гусеницы бронемашины, и очень скоро прятаться будет просто негде. Стало жарко, из-за мелкой серой взвеси было нечем дышать, я весь покрылся липким потом, стекавшим на глаза.
— В пути! Две минуты, нас тут снова жмут! — судя по пальбе на фоне, ему и впрямь приходилось несладко. Надо же, даже многоуважаемый шеф в кои-то веки оказался на передовой.
— Нет у меня двух минут! — споткнувшись обо что-то, я растянулся на полу и обнаружил перед глазами ярко-рыжий переносной топливный генератор.
Идея пришла мгновенно: я подхватил его и рванул с низкого старта дальше, прячась за пока ещё целыми укрытиями и пригибаясь от свистевших над головой пуль, металлических осколков и бетонной крошки.
Плюхнувшись на задницу, я зажал генератор между колен, предварительно встряхнув его и убедившись, что в баке есть бензин. Затем достал осколочную гранату, закрепил в ручке для переноски, выдернул чеку и швырнул, сориентировавшись на звук.
Громкий хлопок, вихрь пыли, пламя, я бегу дальше, оборачиваясь, и во мне что-то обрывается. Всё напрасно: я безнадёжно промазал — и лужа горящего керосина из раскуроченного генератора растекается вдали от самоходки.
— Палыч! Палыч!
Ленин стреляет короткими очередями — видимо, экономит боеприпасы.
Остаётся последняя граната.
Ну что ж, товарищ майор, значит, пришло время… Взрыв опрокидывает меня на землю, в глазах двоится и троится, с потолка летят каменные глыбы. Слух отключается — в ушах тонкий звон. Изображение заваливается на бок. И в этот момент, когда я всё ещё не осознаю, что случилось, вместо привычных пыли, гари и копоти моего лица касается порыв холодного ветра со снегом.
Зрение фокусировалось с трудом, но всё было понятно и так: в памятнике зияла дыра, в которой виднелся чёрный вертолёт, с характерным шипением выпустивший ещё одну ракету. Однако Ленин тоже был не лыком шит: каким-то образом он почуял опасность, развернул машину и теперь палил в ответ — навстречу КГБ-шной «птичке».
Пуля столкнулась с ракетой — и та взорвалась огненным шаром. Раскалённая волна прокатилась по всему залу с оборудованием, подняв облако пыли и запекая мои волосы. Несколько тупых и почти неощутимых ударов.
Я увидел, что взрывная волна изрешетила вертолёт: его двигатель заработал с надрывным свистом, после чего винтокрылая машина, закрутившись, исчезла внизу. Та же волна опрокинула САУ набок — и теперь беззащитная самоходка шевелила уцелевшей верхней гусеницей в бесплодной попытке перевернуться.
Спустя какое-то время ко мне вернулся слух, но я долго не мог этого осознать, потому что стало удивительно тихо. Даже ветер не свистел в проломе, лишь снежинки медленно опускались на серый пол и изжёванный гусеницами металл.
Поднявшись, я почувствовал острую боль в груди и ноге: всё же нашлись и на меня осколки. Один из них ещё торчал в броне — острый, рваный, как шестерёнка. По лбу стекало что-то липкое, и, утеревшись, я какое-то время стоял, тупо глядя на тёмно-красную жидкость, оставшуюся на пальцах.
Путь к самоходке дался очень тяжело. Нога подворачивалась и ужасно болела, а я никак не мог эту боль отключить: из-за контузии, видимо, что-то повредилось. В голове мутилось, яркость и контрастность то и дело менялись, делая реальность похожей на картинку, обработанную каким-то фильтром. Дышалось с трудом, при каждом выдохе во рту оставался железный привкус.
— Бесполезно, Владимир Ильич, — тихо сказал я вертевшимся перед моим лицом гусеницам самоходки. — Всё бесполезно.
На пол вытекала вязкая слизь — под самоходкой уже собралась целая лужа. Бронестекло «аквариума» покрылось сеткой трещин.
— Это есть наш последний… — я подобрал с пола подходящую по диаметру арматуру, — и решительный бой…
Удар вызвал мучительную боль в пальцах: я громко взвыл, но останавливаться было нельзя.
Снова удар.
И ещё.
Теперь поддеть.
Хруст, маленькие осколки выглядят как звёзды. Они валятся внутрь, прямо промеж серых извилин с уродливыми фиолетовыми опухолями.
— С интер-национа-лом, — арматура лязгнула по полу, я достал из набедренной кобуры обрез.
— Воспрянет… — снял с предохранителя.
— Род… — взвёл.
— Людской!
Выстрел дуплетом разворотил и вспахал мутировавшую мякоть мозга. Рука дёрнулась, отчего я чуть не заехал себе по лбу. В лицо брызнули осколки стекла и мягкие комья, нестерпимо завоняло порохом.
Гусеницы перестали дёргаться, и я, наконец, сумев глубоко-глубоко, до рези в раненой груди, вдохнуть морозный воздух, осел, прислонившись спиной к тёплому металлу брони, и закрыл глаза, чувствуя, как на моё лицо падают холодные крупинки снега.
Эпилог
Первым, что я увидел пробуждения, стала физиономия Палыча. Всклокоченный и какой-то синюшный, он держал в одной руке огромную чашку, от которой вкусно пахло кофе с лёгкими нотками коньяка, а в другой — сигарету, скуренную почти до самого фильтра: она полностью превратилась в столбик пепла. Уставшие глаза с красной сеткой сосудов смотрели, не мигая, и на какое-то мгновение мне показалось, что я гляжу в лицо мертвеца.
— А! — дёрнулся шеф, заметив, что я моргнул. Пепел упал на цветную простыню, которой я был заботливо укрыт. — Напугал, чёрт!
Я запоздало и заторможено дёрнулся в ответ.
— Да ты и сам…
Палыч поискал глазами что-нибудь, обо что можно затушить сигарету, и, не найдя ничего лучше, вытер её о подошву, а бычок засунул в карман коричневого пиджака.
— Как ты?
— Неплохо, — соврал я. По мне словно каток проехал.
Палыч нервно хохотнул и зашагал по палате, заложив руки за спину, а я обратил внимание, что для больницы тут слишком много ярких цветов. На стенах нарисованы персонажи мультфильмов: прямо напротив меня Львёнок и Черепаха самозабвенно пели песню. В голове само собой зазвучало: «Я на солнышке лежу, я на солнышко гляжу».
— Что это за мультики, я в дурдоме?
Палыч отмахнулся:
— Это детская больница, недалеко от Дворца. Сюда всех раненых свозили.
— А что с мятежом?
Шеф остановился, глядя в стену.
— М-да, — неопределённо сказал он спустя пару мгновений. — Мятеж подавлен. Но последствий не оберёшься.
— Это каких? — напрягся я.
— Все члены Ставки мертвы. Все депутаты тоже. Помимо них куча жертв среди гражданских и военных чинов. Связь нарушена, с экономикой полная задница, на фронте неспокойно. Но, если в целом, то мы победили. Ты победил, — поправился Палыч. — Тем не менее, сейчас не время отлёживаться. Доктора тебя подлатали, так что собирай вещи, едем в Контору. Есть новая работа.
