Наконец Аминтор медленно заговорил:
- Так он сделал это ради денег? Но ведь мы - Журавли, мы плясали для него целый год...
Фалестра закинула назад голову:
- Мать Кобыл!.. - Она на самом деле смотрелась, как истинная дочь Посейдона-Коня: струилась по спине ее густая черная грива, ноздри раздувались... Она уперла кулаки в бедра и сверкала синеватыми белками черных глаз, словно норовистый жеребенок. - Чего стоят эти критяне?! Они сами, и их ванны, и бассейны, и их болтовня о варварах!.. Пустышки, сушеные тыквы!.. Если их потрясти, они будут трещать как погремушки! Тезей, чего мы ждем?!
Прежде, в Элевсине, Аминтор заговорил бы первым; а теперь вот стоял и молчал. Молчал, - но черные брови его сошлись над орлиным носом, и пальцы шарили по поясу, где должен быть кинжал.
- Тезей, как этот человек презирает нас! - только это и сказал он.
Я кивнул.
- Да, - говорю, - он никогда не принимал нас всерьез.
- Каждый мужчина, если он не баба, имеет право на месть. Если бы он сделал это, зная что в Бычьем Дворе спрятано оружие, - я бы не стал его любить больше прежнего, но и не думал бы о нем хуже. Однако всё, что он знает о нас, - всё только к чести нашей, - а он продал нас как козлов отпущения в неурожайный год... Клянусь Чернорогим Посейдоном, Тезей! - этого достаточно. За это он нам заплатит жизнью.
10
Поутру снова пришла наша старуха, принесла свои теплые растирания... Ночь я проспал как убитый, моя рана почти уже зажила и оказалась чуть глубже царапины. Я думал, мышцы порваны, а они были лишь ушиблены, так что теперь мне надо было только двигаться - больше ничего. Вечером пойду наверх в храм и выясню, знает ли Ариадна о смерти Миноса. Если они заперли вход к нему, то она ничего не сможет сделать, не раскрыв тайного хода... "Стоп, - думаю. - А что мы вообще можем?.. Она, или Пирим, или Алектрион, - и любой из нас в Бычьем Дворе, - что мы можем сделать? Любой, кто знает о смерти царя, должен быть обвинен в его убийстве. А каждый день нашего бездействия усиливает Астериона..."
Я слегка подвигался для разминки и почувствовал себя вполне сносно, но эта безвыходность, что ли, угнетала... Вокруг меня были Журавли, Фалестра, еще один капитан - Касий, из Ястребов, сын родосского пирата, попавший в плен, когда повесили его отца, - все рвались что-нибудь делать, как-то действовать... А я - ну ничего не мог. Стыдно было, что ведь ничего со мной не случилось, а я себя так скверно чувствую; хотелось хоть видимость бодрости изобразить для ребят - я даже этого не мог. По ту сторону двора Дельфины затеяли петушиный бой... Шум сверлил мне голову, я ни о чем больше не мечтал - лишь бы он только кончился... И наконец не выдержал - заорал:
- Пусть они прекратят этот гвалт!!!
Наша добрая заботливая Феба спросила:
- Что с тобой? У тебя еще голова болит?
- Нет, - говорю, - это предупреждение. - На самом деле как раз в тот момент я понял наконец, в чем дело. - Это предупреждение, - говорю. - Земля скоро снова дрогнет. Думаю, что не очень сильно, но когда бог разгневан шум ни к чему.
Они заговорили потихоньку; Касий поглядел на громадные потолочины и переступил ногами...
- Кажется, это будет не сильно, - говорю, - меня не давит, а только тревожит, - но все-таки пусть все угомонятся и отойдут от стен.
Нефела пошла к Дельфинам. Команда бегом кинулась к нам, бросила своих петухов, и они прыгали друг на друга, клевали и били шпорами в тишине; а потом вдруг затихли, растопырив крылья, и стояли так, растерянные и жалкие, будто бог и их предупредил. Голову мне давило всё сильнее, каждая мелочь раздражала, ноги стало покалывать... И тут подходит Актор, - ему, наверно, кто-то передал мои слова о предупреждении, - подходит и говорит:
- Что с тобой, Тезей? Если тебе еще нездоровится, так ложись в постель, не ставь Бычий Двор вверх ногами!
Я едва не ударил его:
- Отойди от колонны, - говорю.
Сказал тихо; невыносимо было голос повысить. Он, видно, собрался что-то ответить, даже рот раскрыл, - но в этот момент земля дрогнула и закачалась, и большой кусок лепки с вершины колонны разбился возле него в куски. На кухне загремела посуда, во дворце за воротами послышались крики, визг, молитвы... А вокруг нас плясуны взывали к сотне богов Бычьего Двора, чужестранцы пали ниц и закрывали головы руками, любовники прижались друг к другу; а Актор смотрел на меня выпучив глаза, и челюсть у него отвисла так, что можно было пересчитать все зубы.
А потом появился новый звук, едва заметный сначала. Я поднял руку, призывая к тишине, и тогда услыхал, что это такое. Из глубоких глубин доносился тот рев, о котором я слышал только рассказы, а его не слышал никогда: едва различимый, приглушенный, но чудовищный рев Земного Быка в тайной подземной пещере. Все остальные звуки замерли.
Потом земля успокоилась, и постепенно замер и этот рев. Голову мне отпустило, я мог уже говорить громко.
- Стойте! - говорю. - Пока бог здесь, мы принесем ему молитву нашу. - Я протянул руки вперед, ладонями к земле. - Сотрясатель Земли, Отец Быков, ты знаешь всех нас. Мы твои дети, телята твои, мы плясали здесь для тебя, ты слышал топот ног наших, ты пробовал вкус крови нашей в пыльном песке. Мы брали быков за рога, мы прыгали через них - и каждый раз рисковали жизнью своей, но никто не бежал, не старался спастись, жизнь любого из нас была в длани твоей. Твой гнев справедлив, здесь содеяно зло, но мы, дети твои, неповинны в нем. До сих пор наши жизни в руке твоей и нужна нам поддержка твоя - помоги!
Так я молился. Непосвященные думали, что я прошу его пощадить нас на арене. Но он знал, что я имел в виду; я прямо чувствовал, как слова мои уходят вглубь, - сквозь плиты Бычьего Двора, через подвалы под ними, сквозь обломки прежних Лабиринтов, сквозь нетронутую девственную землю и скалы под ней, - вниз, в священную пещеру, где темный Владыка стоит в своем бычьем обличье, длиннорогий, тяжелолобый, и огромные глаза его светятся как угли в ночной тьме.
В Доме Секиры всё стихло. В Бычьем Дворе народ долго стоял вокруг меня - смотрели на меня, перешептывались... Потом снова начались разговоры и игры, снова свели бойцовых петухов, прыгуны вернулись к деревянному быку, а я - я в конце концов последовал совету Актора и лег. Мне еще было не совсем хорошо и хотелось побыть одному; но лег - опять нехорошо, от постели едва не затошнило, на ногах всё же легче... Я поднялся, поглядел петушиный бой, сыграл в пять пальцев с Журавлями... Но голова болела по-прежнему, словно землетрясение не очистило ее от боли; и на душе было тяжко; и тело временами содрогалось с головы до пят - я уж подумал, не валит ли меня лихорадка... Ощупал свою рану - ничего: не горит, не саднит; и лоб прохладный, жара нет... Я с самого раннего детства ничем не болел, и уже не помнил как это бывает. Отравили меня, что ли? Но в Бычьем Дворе никого не кормили отдельно, мы ели из общего блюда... Не было боли ни в груди, ни в животе; и руки не дрожали; но какой-то ужас словно прилип ко мне, стягивая кожу, а перед глазами мельтешила карусель темных и светлых пятен.
Подошел ужин. Я возился с бараньей костью; делал вид, что ем. Что бы подумали все? - Тезей весь день не ест после вчерашнего дела на арене!.. Слуги-критяне убрали остатки пищи и принесли вино; плясуны, как обычно, болтали с ними, и я услышал краем уха, что говорят о празднике: нынче ночью весеннее полнолуние, и женщины будут плясать при факелах на крыше Лабиринта. Праздник... А мне было по-прежнему плохо. Это тень Миноса, наверно, давит на меня, жалуется на обиду. Изо всех людей на свете я был ближе всего к тому, чтобы стать его сыном; он хочет, чтобы я похоронил его и дал возможность душе перейти реку... "Потерпи, - думаю. - Потерпи, бедный царь, я не забыл!"
Разбавленное вино шло по кругу, за столом смеялись... А я злился на них - как они могут радоваться? Небо за высокими окнами порозовело от света факелов, раздались звуки свирелей и струн - музыка мешала мне; хотелось, чтоб она затихла... К столу подошел старик, что уже полсотни лет обслуживал стол Бычьего Двора, подошел за кувшинами из-под вина; Меланто спросила его, что говорят люди о смерти Геракла. Я заставил себя прислушаться. Он тихо ответил:
- Людям это не нравится. Вчера не понравилось, а сегодня и того пуще. Говорят, его чем-то подпоили, чтобы обманом выиграть пари. Никаких имен не называют, сами понимаете; только твое имя, Тезей; ты, мол, спас их ставки. Но сегодня говорят, что это дело не доведет до добра. Говорят, мол, Земной Бык не станет терпеть, чтобы ему крутили хвост, кто бы ни осмелился на это, будь он хоть величайший из людей на земле. До сих пор было два удара, большого вреда они не принесли, но люди считают, что это предзнаменование худших бед. А теперь вот еще и гавань.
Я не просто повернулся к нему - меня словно подбросило.
- Гавань?.. - спрашиваю. - А что там?
- Тебе не надо было вставать с постели, - говорит, - ты очень плохо выглядишь, Тезей.
- Гавань!.. Что там происходит?!.. - Меня вдруг охватило бешенство, я готов был схватить его за грудки и вытрясти ответ - и в то же время боялся, боялся его услышать.
