Лиззи опёрлась о спинку шезлонга. Сумрачное небо Атлантики висело над ними, озарённое блеском десятков мелких звёзд, овеянное дымкой сероватых облаков.
— Слушай, Джо…
— Да?
— А есть ли какой-нибудь мир для нас? Как ты думаешь? — тревожно спросила она. — Мир, где мы могли бы заниматься тем, чем мы хотим, и чтобы там были не только мы двое, а и ещё кто-нибудь. Почему всем этим джентльменам достаточно выйти из дома в свой глупый клуб, чтобы найти десятки, сотни единомышленников, а нам с тобой пришлось искать друг друга целых двенадцать лет?
— Ты преувеличиваешь, — сказал Джо, — ты начала искать совсем недавно.
— А вдруг больше мы никого не найдём? — прошептала Лиззи. — И навсегда останемся только вдвоём? Что тогда, Джо? Ты можешь пообещать, что я тебе никогда не прискучу?
Джо молча поднял руку ладонью вверх и разжал пальцы. Рана уже покрылась свежей, нежной и тонкой розоватой кожицей.
— Вот оно, моё доказательство, — сказал Джо с уверенностью, — мне ничего не надо, кроме того, чтобы ты помнила о своём.
Лиззи молча разжала кулак, и их руки снова встретились. Джо стиснул её пальцы своими: холодными и твёрдыми, и это прикосновение соединило и дружескую признательность, и неумолимую силу обещания.
— Я помню, — сказала Лиззи.
— Тогда ни о чём не волнуйся. Ты никогда мне не прискучишь, потому что мы побратались на крови и теперь должны любить друг друга до конца жизни, — Джо пристально смотрел ей в глаза. Его лицо торжественно застыло. — Я ведь говорил, Лиззи, такие вещи — не оторви да выбрось, это на всю жизнь. Нравится тебе или нет, а мы теперь никогда не сможем расстаться. Куда нас ни бросала бы жизнь, мы всё равно встретимся, рано или поздно.
— А когда умрём?
— Я не знаю, что происходит после того, как человек умирает, — сказал Джо, — кто-то говорит про бога и всё такое прочее, но я не особенно верю в бога, потому что он ни разу не помог моей ма, а она днями и ночами могла молиться. У неё в жизни всего одна радость и была, пока па не достал билеты: просить бога, чтобы он был к нам хоть чуточку добрее, но разве бог ее услышал? Ма не любит переезжать с одного места на другое, она и в самом начале не хотела никуда бежать, но папины кредиторы нам проходу не давали. Разве бог услышал ма? Разве он услышал её, когда она молилась за моего брата? А он всё равно помер. Мы после этого продали последние мамины украшения и кое-какую мебель, потому что на похороны совсем не хватало. И даже в долг брали. Разве бог услышал ма тогда? Вот и не верю я в него теперь. Пусть бы билеты на «Титаник» для нас и были как богова милость, то вот что я скажу: слишком она запоздалая и маленькая по сравнению со всем, что мы вытерпели.
А кто-то говорит, что ничего после смерти не происходит: ушёл в землю, разложился, потом по костям червячки ползают. Не знаю, но я и в это не особенно верю. Куда же тогда девается то, что двигает телом? А ведь оно, конечно, существует, и это совершенно точно не мозг. У кролика, например, тоже мозг есть, а видела ли ты хоть одного разумного кроля? Вот и я не видел.
— Кролики более примитивные, — сказала Лиззи.
— Это отмазка, — фыркнул Джо, — типичная отмазка, чтобы сказать по-умному: «Я не знаю». Я бы поверил, скорее, что у всех у нас есть какая-то часть, которая продолжает жить, только в другом виде. И вот эта часть меня встретится однажды с частью тебя, и получится так, что мы будем рядом, хоть от наших тел уже ничего не останется, да и прежних имен своих мы уже не вспомним. Вот что такое братство на крови.
Лиззи опустила взгляд.
— А если мне побрататься с Мэри? — спросила она. — Тоже сработает?
— Ты вроде хотела от неё сбежать, — подметил Джо.
— Да… но я не хочу, чтобы мы совсем перестали общаться, — Лиззи покачала головой и закусила губу: слишком сложно было выразить свои чувства. — Дело в том, что… я думаю, если нам побрататься на крови, она наконец-то начнёт слышать меня.
Джо потряс головой.
— Это так не работает, — сказал он, — на родственниках вроде бы не работает. Придётся тебе говорить с кем-то другим. Чем же тебя не устраиваю я, ведь я тоже тебя слушаю? И я не говорю, например, что тебе надо стать гувернанткой, выйти замуж, учиться хорошо и мыть уши вечером.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Лиззи нервно поболтала ногами. Шезлонг скрипуче стал сетовать и возмущаться под нею.
— Потому что ты не Мэри, — промолвила она, — сколько я тебе ни буду рассказывать о нашем детстве, о маме и папе, и о том, как у нас всё шло замечательно, для тебя это будут только слова. А Мэри всё это понимает, потому что своими глазами видела.
— Неужели тебе так нужно цепляться за своё прошлое? Вроде бы мы договорились, что будем смотреть только вперёд. Как же жить иначе? — искренне изумился Джо. — Ты как гирю себе к ногам прицепила и волочишь… не надо этого, Лиззи!
Лиззи вскочила с шезлонга.
— Я понимаю, но вот от этого отказываться нельзя. Кто же я буду, если я всё это брошу? От меня совсем ничего не останется. Мне уже сейчас кажется, что я распадаюсь по кусочкам. Вот теперь у меня нет ни дома, ни мамы, на корабле ты меня переименовал, я — Ларри Джеймс… кем же я стану, когда мы доплывём до Америки? Останется ли от меня хоть что-то прежнее?
— Да даже если и не останется, — Джо схватил её за плечи, — ты ведь все равно понимаешь, что это ты, правильно?
Лиззи закусила губу, и её глаза увлажнились.
— Иногда — да, а чаще всего — нет, — шёпотом призналась она, — я смотрю на себя в зеркало, и мне кажется, что лицо знакомое, и в то же время какое-то не такое — чужое. Неправильное. Что-то появилось новое, а я этого не хочу. Мне этого не надо! Я хочу… всего лишь хочу, чтобы ничего никогда не менялось.
Джо нахмурился.
— Но ведь ты в море собралась, так?
Её глаза тотчас заполыхали, и она бросилась к Джо, схватила его за руки и отчаянно сжала.
— Конечно!
— Тогда почему, — вздохнул Джо, — ты говоришь, что лучше бы ничего не менялось? Если ничего не поменяется, ты так и будешь всю жизнь куковать у Мэри под крылом и никогда не побываешь в море. Иногда приходится поменяться, чтобы что-нибудь получить, Лиззи, и я не думаю, что это плохо. Если бы ты завтра всегда была такой же, какая ты сегодня, ты сама себе бы жутко прискучила! А так ты не знаешь, что именно можешь выкинуть — и это здорово! Только не надо увлекаться, как мой па. Если ты в силах различить авантюру и глупость, о лучшем и мечтать не надо.
Лиззи склонила голову набок, и слабая улыбка тронула её губы. Она потянула к Джо руку — но так и не коснулась его плеча. Она вдруг замерла и снова вгляделась в небо: огромное тёмное полотнище уходило вдаль, разворачиваясь, как гигантский цирковой купол, и сияло десятками маленьких алмазиков-звезд, которые следили за ними, точно многоглазое бессонное чудовище — страж и бесстрастный наблюдатель.
— Да, — сказала Лиззи и вдохнула полной грудью, — конечно, ты прав.
По палубе к ним приближался чей-то силуэт. Когда человек очутился в кругу неяркого света, Лиззи смогла определить, что это мальчик примерно их возраста. Мальчик взволнованно повернул у границы светлого круга и зашагал в обратную сторону. Затем он опять развернулся и ускорил шаг. Его руки были напряжённо сцеплены за спиной. Лиззи прислушалась. Мальчик встревоженно и зло повторял:
— Нет… нет, такого просто не может быть! Нет… она успеет… совершенно точно успеет…
Джо подозрительно поглядел на мальчика.
— Что это с ним такое?
Лиззи молча пожала плечами. Мальчик заложил очередной умопомрачительный вираж и на этот раз, не останавливаясь ни на мгновение, целеустремлённо подлетел к ним. Лиззи и Джо попятились. Мальчик посмотрел на них невидящими глазами и опять отправился в обратном направлении. В лице у него не было ни кровинки, а губы скорбно поджались, как будто он испытывал страдания, сравнимые разве что с теми, которым подвергали священномучеников.
— Она успеет… она успеет…
Совершив свою прогулку еще раза три или четыре, мальчик, наконец, обрёл присутствие духа и снова направился к Лиззи и Джо. На этот раз они не стали прятаться.
