орехи необычайно богаты витамином Е в форме гамма-токоферола, – говорила она. – Доказана их польза для сердечно-сосудистой системы.
Хотя, судя по маминым движениям, орехи не обещали исцеления ее сердцу.
Вдруг задребезжал дверной звонок – Мэд даже вздрогнула. Гарриет теперь запрещала ей подходить к дверям, но Гарриет куда-то убежала. Мэд посмотрела в окно, ожидая увидеть незнакомую фигуру, но увидела Уэйкли.
– Мэд, – обратился к ней преподобный Уэйкли, – я так беспокоился.
По телевизору Элизабет Зотт объясняла, как пузырьки воздуха удерживаются на шершавых гранях кристаллов сахара, а затем покрываются пленкой жира, создавая пену.
– Когда я добавлю яйца, – говорила она, – их белок при нагревании защитит покрытые жиром пузырьки от схлопывания. – Она опустила миску на рабочую поверхность. – Продолжим после заставки нашего канала.
– Ничего, что я к тебе заглянул? – спросил Уэйкли. – Подумал, что во время маминой программы ты наверняка будешь дома. Она и вправду готовит на ужин брауни?
– У нее тяжелый день.
– Эта статья в «Лайф»… могу себе представить. А где твоя няня?
– Гарриет скоро придет. – Она застеснялась, опасаясь, что сейчас скажет не то. – Уэйкли, хочешь с нами поужинать?
Он ответил не сразу. Если бы тяжелые дни требовали особого режима питания, он бы всю жизнь питался одними брауни.
– Я никогда не заявляюсь без приглашения, Мэд. Просто хотел удостовериться, что у вас все спокойно. Мне очень неприятно, что я не сумел тебе толком помочь с этим фамильным древом, но горжусь твоей самостоятельностью. Ты написала свой семейный портрет широкими, честными мазками. Семья не сводится к биологии.
– Я знаю.
Он обвел глазами небольшую комнату, заставленную книгами, и остановил взгляд на эрге.
– А вот и он, – удивленно произнес Уэйкли. – Гребной тренажер. Я такой только в журнале видел. Твой папа был мастером на все руки.
– У меня и мама – мастерица на все руки, – провозгласила она. – Мама превратила нашу кухню в настоящую…
Но не успела она показать ему лабораторию, как Элизабет объявила с экрана, что вернулась в студию.
– Одно из моих любимых свойств кулинарии – это ее изначальная полезность, – говорила она, подсыпая в тесто муку. – Готовя еду, мы не просто создаем вкусные блюда, мы создаем нечто такое, что дает энергию нашим клеткам, нечто такое, что поддерживает в нас жизнь. Это в корне отлично от того, что создают некоторые другие. Например… – она выдержала паузу, щурясь прямо в камеру, – журналы.
– Бедная твоя мама. – Уэйкли покачал головой.
Тут со стуком распахнулась дверь черного хода.
– Гарриет? – окликнула Мэд.
– Нет, солнышко, это я. – В голосе матери звучала усталость. – Освободилась пораньше.
Уэйкли застыл:
– Твоя мама?
Он не был готов к встрече с Элизабет Зотт. Мало того что его занесло в дом, где прежде жил Кальвин, так теперь ко всему прочему здесь проживала женщина, которой он даже не смог дать утешения на похоронах Эванса. Известная атеистка-телеведущая. Чья персона недавно украсила собой обложку журнала «Лайф». Только не это. Надо скорее уносить ноги, пока она не застала взрослого мужчину наедине с ее дочкой в пустом доме. Боже! О чем он только думал? И как его угораздило попасть в такой переплет?
– Счастливо, – шепнул он Мэд, разворачиваясь к парадному входу. Но не успел он отворить дверь, как к нему подбежал Шесть-Тридцать.
Уэйкли!
– Мэд? – окликнула Элизабет, роняя на лабораторный пол сумку и проходя в гостиную. – А где же… – Она приросла к месту. – Ох…
Под ее удивленным взглядом чужой мужчина в сутане с белым пасторским воротничком держался за дверную ручку парадного входа.
– Привет, мамочка, – сказала Мадлен, напуская на себя непринужденный вид. – Это Уэйкли. Мой друг.
– Преподобный Уэйкли, – уточнил он, неохотно отрываясь от двери и протягивая руку хозяйке дома. – Первая пресвитерианская. Очень прошу меня извинить за беспокойство, миссис Зотт, – торопливо продолжал он. – Мне очень, очень неловко. Вы, конечно же, устали, у вас был долгий день. Мы с Мадлен некоторое время тому назад познакомились в библиотеке и – она совершенно права – стали друзьями; мы… я как раз собирался уходить.
– Уэйкли помогал мне с фамильным древом.
– Пренеприятное задание, – сказал он. – Совершенно необдуманное. Я категорически против таких заданий, которые вторгаются в частную жизнь семьи… но на самом деле я ничем не сумел помочь. К великому сожалению. Кальвин Эванс оказал очень большое влияние на мою жизнь… своими трудами… да, это, наверное, звучит странно, учитывая мой род занятий, но я восхищался этим человеком… был, можно сказать, его фанатом. Вообще говоря, мы с Эвансом… – Он осекся. – Еще раз примите мои соболезнования в связи с вашей утратой… я уверен, это не…
Уэйкли прислушался к себе со стороны. Его несло, будто речной стремниной. Чем дальше, тем больше настораживалась Зотт; под ее взглядом ему становилось страшно.
– Где Гарриет? – Она повернулась к Мадлен.
– По делам пошла.
С телеэкрана Элизабет Зотт говорила:
– У меня осталось время для одного-двух вопросов.
– Это правда, что вы химик? – прозвучало из студии. – А то в «Лайфе» сказано…
– Да, это чистая правда! – рявкнула она. – У кого-нибудь есть вопрос по существу?
У себя дома, в гостиной, Элизабет вдруг запаниковала.
– Надо это немедленно выключить, – потребовала она.
Но не успела дотянуться до панели управления, как зрительница из публики полюбопытствовала:
– А что, ваша дочь действительно незаконнорожденная?
В два шага добравшись до телевизора, Уэйкли сам щелкнул выключателем.
– Не бери в голову, Мэд, – сказал он. – В этом мире процветает невежество. – Затем он оглянулся, словно хотел убедиться, что ничего не забыл, и повторно принес извинения: – Покорнейше прошу меня простить за беспокойство.
Но когда он повторно взялся за дверную ручку, Элизабет Зотт удержала его за рукав.
– Преподобный Уэйкли… – выговорила она с неизбывной печалью в голосе. – А ведь мы с вами уже встречались.
– Ты мне этого не говорил, – сказала Мадлен, потянувшись за вторым шоколадным бисквитом. – Почему ты никогда не рассказывал, что был на похоронах моего папы?
– Потому, – сказал он, – что я в какой-то мере оказался там посторонним, вот и все. При всем моем восхищении твоим папой я же его не знал. Мне хотелось помочь… хотелось найти нужные слова, чтобы поддержать твою маму в ее горе, но у меня не получилось. Видишь ли, мы с твоим папой так и не повстречались, но я чувствовал, что понимаю его. Если это звучит напыщенно, – он повернулся к Элизабет, – простите.
За ужином Элизабет почти все время молчала, но признание Уэйкли ее растрогало – как бы издалека. Она кивнула.
– Мэд, – сказала она, – «незаконнорожденная» означает «рожденная вне брака». Это надо понимать так, что мы с твоим папой не были женаты.
– Будто я не знаю, как это понимать, – вырвалось у Мэд. – Я другого не понимаю: зачем в этом копаться?
– В этом копаются только безнадежные глупцы, – бросил Уэйкли. – Я днями напролет общаюсь с глупцами – по обязанности. Как проповедник, я собирался пробить брешь в этой глухой стене… внушить людям, что они своими действиями создают ненужное… в общем, твоя мама была абсолютно права, когда сказала – и ее слова процитированы в статье, – что наше общество в основном зиждется на мифах, что наша культура, религия и политика зачастую искажают истину. Сюда относится и миф о незаконнорожденности. Не обращай внимания ни на это слово, ни на тех, кто его произносит.
Элизабет удивленно подняла голову:
– В статью «Лайф» это не попало.
– Что именно?
– Та фраза о мифах. Об искажении истины.
Настал его черед удивиться.
– Верно, в «Лайф» этого не было. Однако в новой статье Рота… – Он посмотрел на Мэд так, будто только сейчас вспомнил, зачем пришел. – О боже…
Уэйкли наклонился к своей сумке, достал из нее вскрытый конверт и положил его перед Элизабет. На лицевой стороне были написаны три слова: «Элизабет Зотт. ЛИЧНО».
– Мама, – быстро сказала Мэд, – несколько дней назад приходил мистер Рот. Я не открыла дверь, потому что мне запрещено, к тому же это был Рот, а Гарриет говорит, что Рот – враг общества номер один.
Тут Мэд сбилась.
– Я прочитала его статью в «Лайф», – призналась она, повесив голову. – Знаю, ты говорила мне этого не делать,
