никогда не прекращавшимися молниями... он четко увидел ее юное лицо, то, как неистовый ветер развевает ее почти белые струящиеся волосы, обрамляющие маленькое лицо, словно это тот самый ветер, хотя в маленькой лачуге не было ни малейшего сквозняка. Под черным небом апокалипсиса. Он почувствовал что-то в хребте, словно знак, что его скоро ударит молнией.
Только позднее он понял, что это страх. Страх перед этим привидением женского пола, которое, кажется, еще вчера чумазой замарашкой кривлялось у него на коленях.
— Ты сошел с ума, па?
— Здесь не приют для шлюх.
Во все горло и почти дрожа от удовольствия осознания того, что он не мог ничего сделать для того, чтобы это остановить. В равной мере ему нравилось и обвинять.
— Приют? Кому когда ты предоставил приют? Ты не можешь дать приют собственной семье, ты не можешь найти приют даже для себя, жалкий сукин сын.
— О! Отлично, вот именно…
— Он занес сжатую в кулак руку.
Мэй как раз собиралась закурить трубку, ей пришлось ее отложить и снова притащить свои старые кости на родео:
— Вебб, пожалуйста, попридержи лошадей, Лейк, объясни всё толком. Разве ты не понимаешь — она не сделала ничего плохого.
— Была в Силвертоне неделю, вернулась с деньгами, которых хватит на год аренды, жена, над чем мне здесь прикажешь посмеяться? Похоже, у нас тут дебютантка Блэр-Стрит.
Он пустился за ней вдогонку, Мэйве пришлось взять совок, и, в конце концов, они по разным причинам наорали на нее, чтобы она убиралась из дома. В этом вопросе она была с ними полностью согласна.
— Я такая плохая, — повторяла про себя она, но не могла в это поверить, пока снова не оказалась в Силвертоне, где плохая девочка смогла обрести себя, словно вернулась домой, к своей настоящей семье. Просто маленькая сетка улиц на зеленой равнине под горными пиками, но для порока это был один из величайших магаполисов на земле Дрожь Иисуса. Шестьдесят или семьдесят салунов и двадцать борделей только на одной Блэр-Стрит. Выпивка-азартные игры-совокупления двадцать четыре часа в сутки. Отмена? Какая отмена? Она курила опиум с китайцем, который приходил стирать белье девочек. Ее использовали иностранцы из далеких заморских краев с опасными вкусами, а также — отечественные американские растлители детей, насильники жен, республиканцы — сложно было сказать, кому — ей или Рике — было более всё равно, с кем подниматься наверх. Они как-то скользили сквозь эти ночи, словно под сверхъестественной защитой. Они научились не встречаться взглядами, потому что тогда они обязательно начинали смеяться, и у некоторых посетителей это вызывало приступ ярости. Иногда они просыпались в маленькой тюрьме и слышали обычные проповеди всегда нахмурившейся жены шерифа. Так продолжалось до тех пор, пока не начинало ощущаться дыхание зимы и перспектива падения снега с крыш не заставляла всех дам на бульварах осуществлять сезонные перестановки.
Однажды Лейк вернулась в лачугу, чтобы забрать некоторые свои вещи. В доме эхо заброшенности. Вебб был на смене, Мэйва ушла по повседневным делам. Все ее братья давно разъехались, больше всего она скучала по Киту — они были самыми младшими, им было присуще некое своенравие, тоска по невообразимой судьбе, или, возможно, всего лишь упрямое нежелание примириться с повседневной жизнью других.
Она представляла, как берет динамитный патрон и поджидает Вебба однажды на дороге. Бросает патрон в него, сама остается невредимой, словно в колыбели — в нише отвесной скалы, а он — крохотный, незащищенный, далеко внизу. Вставляет детонатор, поджигает бикфордов шнур и отправляет динамитный патрон в долгое виражное пике, он оставляет за собой след из искр, падает из зоны солнечного света в зону теней, и старый сукин сын будет стерт в осадок из грязи, камней и пламени, в глубокий раскатистый крик смерти.
Мэйва знала, что она там. Может быть, ее покупные духи, может быть, что-то не на своем месте, может быть, она просто знала. Ей было ясно одно — нужно попытаться спасти хотя бы одного из своих детей.
— Вебб, я взялась за нее. Понадобится больше времени.
— Отпусти ее.
— Как я могу оставить ее там, во всем этом?
— Ей почти двадцать, она уже способна, черт возьми, о себе позаботиться.
— Там война, никто ничего не может сделать — только уйти с дороги.
— Она в тебе не нуждается, Мэй.
— Это в тебе она не нуждается.
Они посмотрели друг на друга, смущенные.
— Конечно, вперед. Это будет целая чертова игра в покер. Я тут присмотрю за хозяйством, не то чтобы я не знал, как это делается. Вы там со шлюхой прекрасно проведете время.
— Вебб.
— Езжай, не мешкая.
— Это будет всего лишь...
— Когда решишь вернуться, не шли мне телеграммы, я буду здесь неподалеку, просто сделай мне сюрприз. Или, скорее, не делай.
Где-то вдали ставили штампы. Вереница ишаков кричала на склоне холма. Национальная Гвардия над перевалом стреляла из пушки, чтобы сдерживать граждан. Вебб стоял посреди лачуги, его лицо было словно каменным, солнечные блики касались его ног, такой спокойный.
— Такой спокойный, — вспоминала потом Мэйва, — это был совсем не он, на самом деле это было что-то, во что он превратился, и в дальнейшем он не был ничем другим, я должна была знать об этом тогда, о, дочка, я должна была...
— Ты ничего не могла сделать, — Лейк сжала ее плечо. — -Это было уже не за горами.
— Нет. Ты, я и он — мы могли собраться вместе, Лейк, переехать в город, куда-то, куда эти люди не ходят, в место, о котором они даже не знают, спустились бы с этих проклятых Богом гор, нашли бы клочок земли...
— И он все равно нашел бы способ все угробить, — лицо Лейк было одутловатым, словно она только что очнулась ото сна, о котором никому не может рассказать, старше, чем мать привыкла ее видеть. Более пустое.
— Я знаю, ты говорила, что не скучаешь о нем. Но
