сработало, потому что с тех пор его с Дойсом считали достаточно надежными для постоянной работы, иногда им даже оплачивали проезд на поезде в ближайшие окрестности, кишевшие еще не разбитыми головами анархистов.
— Держись от меня на расстоянии, старина, смотри в оба, что там сзади, если они меня схватят, что тогда будет с тобой? — эти замечания Дойс научился игнорировать, хотя иногда — с трудом. С конкретной привязкой к Веббу Траверсу:
— Займись стариками, оставь молодое мясо Большому С, он его разделает без суеты, прежде чем ты глазом успеешь моргнуть.
Хотя Слоут, честно говоря, был склонен к патетичной настороженности, которая росла в нем, пока он наносил вред (не обязательно боль, черт, любой обычный день — это боль, не так ли), а Дойс, со своей стороны, находил развлечение, а со временем — и смысл в сфере психологического превосходства, он славился тем, что мог испугать целый отряд, не вынимая руки из карманов...Некоторые называли это гипнозом, но что бы это ни было, по словам очевидцев, пока вы не увидите эти змеиные глаза, так ярко сияющие в тени полей его шляпы, уставившиеся на вас, вы еще не встречали действительно заядлого головореза.
Но разница между Дойсом и обычным стрелком существовала, она заключалась в том, что Дойс всегда был эмоционален. Если не вначале, то, по крайней мере, в конце задания всегда было что-то, что могло показаться ему достаточно отвратительным или желанным, чтобы его рука дрогнула. Он завидовал более профессиональным стрелкам своего времени, даже Слоуту с его подходом к военной службе, с ужасом ожидая дня, когда ему нужно будет хладнокровно выйти на стачку и ничто больше не сможет его разволновать.
Дойс представлял себе, что он «на задании» хозяев шахты, такой «детектив» под прикрытием, который следит за агитаторами, в том числе — за Веббом Траверсом. Вебб полуосознанно воображал, что нашел замену своему сыну, а Дойс не пытался его разубедить. Зная, что в этих вопросах редко бывает ясность, а обманщик думает, что его задание выполнено, лишь только когда обманутый перестает беспокоиться о твердости их дружбы, Дойс мудрой змеей с легкостью проник в суть деятельности Профсоюза, чтобы посмотреть, как далеко он сможет проникнуть, если будет изображать открытость — он думал, что знает, как это делать, такое представление сопереживающего молодого человека.
Вебб взял за привычку наведываться в пансион Торпедо, обычно около 4:00 утра, когда заканчивалась ночная смена, они разговаривали до утра под неестественным тяжелым лунным светом электрических ламп троп и магистралей, а также ламп в окнах общежития, куда приходили шахтеры после третьей смены. Тени были темнее, чем должны были быть. Они сидели вдвоем и пили красный ликер, словно это было лекарство от тоски. Глупо. Подумав, что он увидел на лице Дойса какую-то меланхолию, хотя это и могло быть истощение после смены, Вебб сказал:
— Так плохо, что моя дочь покинула гнездо, я мог бы вас познакомить.
Нет, он не мог бы. О чем он только думает? Она ушла. Шлюха ушла...
— Спасибо. Одиночество — это не так уж и плохо..., — Дойс умолк, словно не хотел вдаваться в подробности.
— Это палка о двух концах, сынок. Наслаждайся им, пока оно есть.
Когда Дойс со временем понял, что находится рядом с беззаветно преданным динамиту счастливым Анархистом, ему стало интересно, может ли он попросить прибавку к жалованью.
Он разыскал представителя компании.
— Укажите нам точное время и место, и, кстати...
— Вы совсем выжили из своего забытого Богом ума? Я вас не знаю, мы никогда не разговаривали, убирайтесь отсюда к черту, пока кто-то не увидел нас вместе.
Дойс пожал плечами. Это в любом случае заслуживало выстрела.
Инспектор компании сказал:
— Вы добываете богатую руду, Вебб.
— Кто не собирал ее в скалах в свои обеденные судки?
— Возможно, в Теллуриде, но не на этой шахте.
Вебб посмотрел на «доказательство» и сказал:
— Знаете, это мне подбросили. Один из ваших шпиков. Может быть, даже вы, Кэп.
— Следите за языком.
— Ни один чертов инспектор еще не отказывался от самородка, когда думал, что может это сделать.
Оскалил зубы, почти улыбаясь.
— Да? Много их повидали на своем веку?
— Их все повидали. Что это за прогон порожняка, в самом деле?
Во тьме раздался первый взрыв, наполнив сознание Вебба светом и болью.
Это был маршрут боли, Дойс пытался его наметить, Слоут, который был ближе к реалиям боли, пытался его пройти.
— Я думал, мы его просто застрелим и оставим там, где он упадет.
— Нет, это спецзадание, Слоут. Специальное обращение. Можно сказать, для нас настали серьезные времена.
— Выглядит, как обычный десятидневный хлам, Дойс.
— Ну, здесь ты ошибаешься. Оказалось, что брат Траверс — крупная фигура в мире криминального Анархизма.
— Это еще что опять?
— Прошу прощения за моего товарища, он склонен бросаться громкими словами. Лучше разберись, что такое «Анархизм», Слоут, потому что это многообещающая вещь в нашей сфере. Можно заработать уйму денег.
Вебб молчал. Было не похоже, что эти двое собирались задавать ему какие-то вопросы, потому что ничто не могло избавить его от боли, о которой он мог рассказать, боль и информация — всегда конвертируемая валюта, как золото и доллары, практически по фиксированной ставке. Он не знал, как долго сможет протянуть, если они действительно захотят за него приняться. Но наряду с болью, даже хуже, чем боль, для него было понимание своей глупости, того, каким неисправимым тупицей он был, как ошибался насчет этого мальчика.
Прежде Вебб воспринимал это, как политику, то, что Вейкко называл «процедурой» — нужно было принять тот факт, что ему нужно будет пожертвовать жизнью, словно подписывая договор, он соглашался умереть за своих братьев и сестер в борьбе. Но вот это время пришло.
После объединения в команду партнеры установили разделение труда, Слоут занимался телами, а Дойс специализировался на причинении вреда духу, сейчас
