Я завопил.
Он тоже завопил.
Это было уже чересчур. Впору и в самом деле спятить.
И тут меня снова осенило.
– МЕНЯ ЗОВУТ, – проорал я в лицо стихиям на последнем дыхании, – ПИСИН МОЛИТОР ПАТЕЛЬ. – Уж имя-то эху нипочем не придумать. – Слышишь меня? Я – Писин Молитор Патель, всем известный попросту как Пи Патель.
– Что?! Тут кто-то есть?
– Да! Кто-то есть!
– Что?! Не может быть! Умоляю, дай мне поесть! Хоть чего-нибудь! У меня вся еда вышла. Я уже который день голодаю. Не могу больше. Поделись со мной, хоть кусочком! Умоляю!
– Но у меня тоже ничего нет, – растерялся я. – Я и сам уже давно не ел. Я-то надеялся, у тебя что-нибудь найдется. А вода у тебя есть? А то у меня уже кончается.
– Нету. Так у тебя совсем еды нет? Ни кусочка?
– Нет, ничего.
Наступила тишина – гнетущая тишина.
– Где ты? – спросил я.
– Я здесь, – устало откликнулся он.
– Где это – здесь? Я тебя не вижу.
– Почему?
– Я ослеп.
– Что?! – воскликнул он.
– Я ослеп. Только тьма перед глазами. Сколько ни моргай. Вот уже два дня, если судить по смене жары и холода. Только так и отличаю день от ночи.
Душераздирающие рыдания донеслись до меня.
– В чем дело? Что случилось, друг мой? – спросил я. Но он только разрыдался еще горше.
– Ответь же! В чем дело? Ну да, я ослеп, и у нас нет ни еды, ни воды, но зато теперь у тебя есть я, а у меня – ты. А это уже немало. Это настоящее сокровище. Так отчего же ты плачешь, дорогой мой брат?
– Я тоже ослеп.
– Что?!
– Тоже ничего не вижу. Сколько ни моргай, как ты говоришь.
И он опять расплакался. А я просто онемел. Надо же – встретить посреди Тихого океана еще одного слепца в спасательной шлюпке!
– Но отчего же ты ослеп? – выдавил я наконец.
– Наверное, оттого же, отчего и ты. Антисанитарные условия плюс крайняя степень истощения.
Тут мы оба не выдержали. Он снова разразился рыданиями, а я принялся всхлипывать. Это уже чересчур, честное слово.
– А я знаю одну историю, – сказал я чуть погодя.
– Историю?
– Ага.
– На что мне сдалась твоя история? Я есть хочу.
– Это история про еду.
– Словами сыт не будешь.
– Ищи еду везде, где она водится.
– А вот это мысль.
И вновь тишина. Голодное молчание.
– Где ты? – спросил он.
– Здесь. А ты?
– Здесь.
До меня донесся всплеск – весло погрузилось в воду. Я дотянулся до одного из весел, спасенных с развалившегося плота. До чего же тяжелое! Я нашарил ощупью ближайшую уключину. С горем пополам вставил весло. Налег на рукоятку. Сил не было. Но я все-таки греб – старался как мог.
– Ну, давай свою историю, – пропыхтел он.
– Жил да был на свете банан. Рос он себе на ветке, рос и рос, и вырос большой-пребольшой, крепкий, желтый и душистый. Тогда он упал на землю, а кто-то нашел его и съел.
Он даже грести перестал:
– Замечательная история!
– Спасибо.
– Прямо плакать хочется.
– Погоди, это еще не все, – спохватился я.
– Что еще?.
– Банан упал на землю, а кто-то нашел его и съел. И этому человеку стало гораздо лучше.
– Просто дух захватывает! – воскликнул он.
– Спасибо. И тишина.
– А что, у тебя есть бананы?
– Нет. Я отвлекся на орангутана.
– Что-что?!
– Это долгая история.
– А зубной пасты нет?
– Нет.
– А жаль. С рыбой – просто пальчики оближешь. Может, сигареты есть?
– Я их уже съел.
– Съел сигареты?
– Фильтры еще остались. Хочешь?
– Фильтры? На что мне сдались фильтры без табака? Это надо же – съесть сигареты! Да как ты мог?…
– А что мне еще было с ними делать? Я же не курю.
– Мог бы приберечь. А потом на что-нибудь выменять.
– Выменять? У кого?
– Да у меня!
– Брат мой! Когда я ел их, я был один-одинешенек в своей шлюпке посреди океана.
– Ну и что?
– Да мне и в голову прийти не могло, что я встречусь посреди океана с кем-нибудь, кто захочет меняться со мной на сигареты.
– Наперед надо думать, дурья твоя башка! Видишь, теперь тебе нечего предложить на обмен.
– Да хоть бы и было чего. Тебе-то тоже нечего менять. Ну что у тебя может быть полезного?
– У меня есть ботинок, – сообщил он.
– Ботинок?
– Да. Отличный кожаный ботинок.
– На что мне сдался кожаный ботинок в шлюпке посреди океана? Я что, по-твоему, на прогулки тут хожу, когда заняться нечем?
– Да его же съесть можно!
– Ботинок? Съесть? Ну и ну.
– Ты же съел сигареты. Чем тебе ботинок плох?
– Даже подумать противно. А хоть чей ботинок-то?
– А я почем знаю?
– Предлагаешь мне съесть ботинок, который носил неизвестно кто?
– А какая тебе разница?
– Ну ты даешь! Ботинок. Не говоря уже о том, что я индуист, а для нас, индуистов, корова – животное священное, так мне еще и всю грязь с этим кожаным ботинком придется съесть – и ту, в которую он вступал, и ту, что внутри от ноги осталась.
– Значит, не хочешь ботинок?
– Дай хоть взглянуть сначала.
– Не дам.
– Что?! Ну уж нет. Не стану я меняться на кота в мешке!
– Ты что, забыл? Мы же оба слепые.
– Тогда хоть опиши мне этот ботинок, что ли. И вообще, кто так торгует? Неудивительно, что с покупателями у тебя туго.
– Это точно.
– Ну, давай же. Что у тебя за ботинок?
– Кожаный ботинок.
– Какой кожаный ботинок?
– Обычный.
– Что значит «обычный»?
– Ну, обычный ботинок, со шнурками и дырочками для шнурков. С язычком. Со стелькой. Ботинок как ботинок.
– Какого цвета?
– Черный.
– В каком состоянии?
– Разношенный. Кожа мягкая, нежная, приятно пощупать.
– А пахнет чем?
– Теплой, душистой кожей..
– Сказать по правде… сказав по правде… звучит заманчиво!
– Ну так можешь о нем забыть.
– Это еще почему? Молчание.
– Ты не хочешь отвечать, брат мой?
– Нет никакого ботинка.
– Как это нет?
– Нет, и все.
– Обидно.
– Я его съел.
– Ты съел ботинок?
– Да.
– И как, вкусно было?
– Нет. А сигареты были вкусные?
– Нет. Я не смог их доесть.
– И я не смог доесть ботинок.
– Жил да был на свете банан. Рос он себе на ветке, рос и рос, и вырос большой-пребольшой, крепкий, желтый и душистый. Тогда он упал на землю, а кто-то нашел его и съел. И этому человеку стало гораздо лучше.
– Прости меня! Прости меня за все, что я сказал и сделал. Я – пустое место! – выпалил он вдруг.
– Да что ты? Что ты? Ты – самое замечательное, самое чудесное существо на земле. Иди ко мне, брат мой, и мы будем вместе, насладимся обществом друг друга!
