Она была любовницей ревнивой, страстной, требовательной, деспотичной. Любить ее было нелегко. Она держала в вечном трепете и напряжении его нервы и сама глубоко страдала. Но Опочинин любил свои мучения. Он переживал волшебные сны юности. Этого рабства он сам искал всю жизнь.
Сначала в борьбе со своим влечением к Опочинину она искренне жалела бедную Додо.
Уступив Опочинину, она сразу изменилась к сопернице.
Ни жалости, ни терпимости… Она уже не допускала дележа.
— Только со мной! — говорила она. — Выбирай: она или я!.. Но помни: обманешь, я это почувствую, узнаю… И тогда прощай!
Она переживала муки ревности, не доверяя безвольному Павлу Петровичу, втайне уже презирая его.
Тогда-то и возгорелась открытая, скандальная вражда двух соперниц.
Коляска губернатора каждый день в четыре часа стояла перед квартирой Нероновой. А по вечерам, после театра, губернатор, звоня у подъезда актрисы, отсылал лошадей и возвращался пешком иногда в три ночи, никогда раньше двух.
Он вел себя, как влюбленный мальчик! Ревнивая и озлобленная Надежда Васильевна теперь сама бравировала связью и не щадила самолюбия поносившей ее заочно Додо.
В спальне Опочинина жена встречала его сценами, истериками, попреками.
— Стыдитесь!.. У вас дочь невеста… Весь город над вами смеется… Вы роняете ваш престиж…
Один раз у нее вырвалось неосторожное слово: развод…
Сказала. И сама была не рада… Измученный, доведенный до неврастении Опочинин уцепился за эту возможность.
Он передал об этом Надежде Васильевне.
О, как торжествовала она тогда!.. Впервые улеглись ее сомнения. Она рисовала себе эту новую жизнь… Он подаст в отставку, и они уедут в его имение… Ах, она так мечтала всегда жить в деревне простой созерцательной жизнью! У Верочки будет положение… Что она теперь? Дочь актрисы…
Скоро, однако, ее здравый смысл восторжествовал над ревностью и страстной, тайной мечтой каждой недюжинной женщины — узаконить свою связь.
Она хорошо разгадала натуру Опочинина. Сейчас он говорит дерзости старухе-матери, приехавшей из Петербурга, чтобы его образумить. Он игнорирует рыдающую Додо, избегает встречи со взрослой дочерью… Но это упрямство, а не характер. Это страстная жажда поставить на своем. Капризы влюбленного человека.
Но страсть когда-нибудь исчезнет. Пусть он на восемнадцать лет старше ее… Тем скорее угаснет его душа, и тело запросит покоя… И кто знает — наступит день, когда он раскается в своем разрыве с женой, матерью, с дочерьми, со всей родней… Он будет стыдиться жены, которая не умеет говорить по-французски и пишет каракулями… А если он вдруг потребует, чтобы она оставила сцену?
О, никогда!.. Никогда!
А дочь его уже просватана. Родня жениха смущена скандалом. Всеведущая Поля говорит, будто Лика часто плачет…
«Верочка…» — вспоминает Неронова. И сердце ее смягчается. Чем виновата эта Лика перед нею? Зачем ей страдать?
Ну, предположим, он развелся, они обвенчались. Они в деревне… Но ведь она первая затоскует о сцене… Разве любовь была для нее когда-нибудь единственным смыслом бытия?
И разве после его пестрой светской жизни сам Павел Петрович удовлетворится одиночеством, тишиной, вынужденной бездеятельностью?
Наконец, у него нет ничего, кроме этого имения и службы. Весь капитал у жены… Конечно, пока Надежда Васильевна будет играть на сцене, они могут жить безбедно. Но кто знает?.. Не возненавидит ли он ее за то, что ему придется жить на заработок жены?
Нет!.. Не нужно этих унижений ни для него, ни для нее!.. Надежда Васильевна знала, что женщине всегда дорога узаконенная связь. Но чтобы мужчина любил, не уставая, с готовностью жертвы, мучительно-напряженно, надо не давать ему над собою прав. Надо всегда пугать его возможностью охлаждения и разрыва.
В эти дни борьбы с собой и сомнений она часто отказывалась принимать любовника. Она уезжала кататься. Она бродила по городу…
И вот неожиданно она увидала Опочинина. Он шел с десятилетней девочкой, держа ее за руку, и с нежностью и печалью слушал, как она щебетала что-то… Мери… Мерлетта, как ее называл Опочинин. Бледная, худенькая горбоносая девочка на длинных ножках, с любовью глядевшая на отца.
Что-то больно кольнуло в сердце у Нероновой. «Верочка…» — опять вспомнила она… «Эту девочку он обожает…» Она была рада скрыться незаметно.
Когда Надежда Васильевна проснулась на другой день, ее решение было готово… Да, никаких перемен. Пусть все остается, как было! От любви она ждет только радости.
Пусть ничто не осложняет ее жизни и не мешает ей работать! Покончить с этим скорей…
В глубине души утомленный уже этой борьбой Опочинин был безгранично благодарен Надежде Васильевне за ее решение. Своим тактом она привязала его к себе еще крепче.
Благодарна была и Додо, которая после отъезда разгневанной свекрови считала уже свое дело погибшим.
Теперь Опочинин диктовал свои условия. Жена подчинялась. Она уступала любимого человека сопернице, но сохраняла все права законной жены.
Надежда Васильевна уже не ревновала. Додо пошла еще дальше, чтобы сберечь хотя бы дружбу своего Поля. В бенефис Нероновой она со всей своей свитой приятельниц и приживалок вошла в ложу и просидела до конца спектакля.
Аннушка в уборной доложила артистке, что губернаторша в пятом акте плакала.
«Вот как!..» — растроганно подумала Неронова.
А на другой день Додо впервые явилась к Надежде Васильевне с визитом и смиренно просила ее сыграть в пользу благотворительного комитета, председательницей которого она состояла. Это была полная капитуляция, как говорили в городе.
У Надежды Васильевны была уже своя приличная квартира и комфортабельная обстановка. Она приняла губернаторшу со сдержанной любезностью, от которой веяло холодом. И теперь сидела перед гостьей чуть-чуть надменная, чуть-чуть насмешливая. За дверью — она чувствовала — глядит в щелку и ахает вся ее прислуга.
А Додо говорила…
Нужда вопиющая, денег же в кассе ни гроша… Город обожает Неронову. Цены за билеты можно назначить тройные, если дать новую пьесу.
И была она такая жалкая, такая желтая и поблекшая перед своей блистательной соперницей…
«Она тоже любит его, — вдруг словно пронзила ее мысль. — А я отняла у нее мужа. И не отдам! Не отдам…»
— Я подумаю, — рассеянно ответила она, почувствовав паузу и заметив выжидательное выражение губернаторши.
«Она ведь старше его… или нет, одних лет с ним. Все равно! Она почти старуха сейчас… Но он любил ее когда-то…»
— Я подумаю… Здесь нужна новая пьеса… что-нибудь эффектное.
— Да… да… Вы меня поняли… Нужна мелодрама… Ах, у вас такой талант, дорогая!.. С моей стороны было большой ошибкой так редко ходить в театр! Но мое здоровье…
«Она пристрастилась к благотворительности… Не пропускает ни одной службы… Аннушка видела, как она плачет в церкви…»
— Может быть, еще водевиль поставить после драмы? Что вы посоветуете?.. Публика так любит водевиль…
— С танцами и пением?.. Да, я поищу в репертуаре.
«Когда-нибудь и я состарюсь. Буду такой желтой, жалкой, лишней, ненужной… И меня бросят когда-нибудь для девчонки…»
Она быстро встала. Брови ее сдвинулись. Испуганно поднялась губернаторша… Не обидела ли она чем-нибудь эту женщину?
Нет… Та протягивала ей руку простым, искренним движением, грустно улыбалась и обещала устроить все.
— Ah merci, merci madame! — лепетала Додо, натягивая на плечи горностаевую мантилью.
«Elle est adorable (Она очаровательна)», — в карете по дороге домой думала Додо и украдкой вытирала непокорные слезы.
Мир был заключен. И жизнь вошла в берега.
Это было пять лет назад. Отношения оставались вполне корректными. И Поля не преувеличивала. На балах, как и на гуляньях, губернаторша всегда первая приветствовала артистку.
— Додо умнее, чем я думала. Elle fait bonne mine au mauvais jeu, — ядовито говорила княгиня Мика приятельницам.
— А что же ей еще остается?
— О! К ее услугам целый арсенал шпилек, намеков, упреков, булавочных уколов… Я не знаю… Быть может, я глупа и бестактна… Так скоро я не сдалась бы.
Но говорилось это осторожно. У этой Нероновой был острый язык. Она давала людям такие меткие прозвища! Поистине это были крылатые словечки. Опочинин любил повторять их дома, en petit comité. Все смеялись, но каждый боялся за себя. И Мика, которую артистка давно прозвала Бишкой за ее черные начесы, закрывавшие оттопыренные уши, любезно скалила желтые зубы, встречаясь с Нероновой на балах или на катанье. Она одна в городе не знала, что она — Бишка. И даже ее подруга — Додо — не могла удержать смеха, когда кто-нибудь из ее кружка за глаза называл так непочтительно княгиню.
— Ах, это ваша Фика, — как-то раз при Лучинине сказала Надежда Васильевна.
