и перебила Орловского Ева, усмехнувшись, – он не разведчик. Он дипломат и работает в одной из арабских стран, и естественно, что его семья живет с ним. То есть жила до недавних событий, – внесла уточнение Ева, чуть нахмурившись, – сейчас они в Москве.
– И двоюродные братья?
– Все в семье по-разному, но так или иначе связаны с арабским направлением политики, дипломатии и журналистики нашей страны. – И, перемолчав пару секунд, дополнила свои объяснения: – Конечно, все наши мужчины в той или иной степени вовлечены в ужасные события, которые творятся сейчас на Ближнем Востоке, и все подвергаются разной степени опасности. Некоторые из них весьма и весьма серьезной и конкретной опасности. Те семьи, что жили вместе, эвакуированы, и сейчас все женщины и дети находятся в России. Как-то так, если коротко и не конкретно информативно.
– Понял-принял, – кивнул Павел, вынужденно соглашаясь с ее объяснением, и спросил: – Ну что, давай возвращаться, а то мы что-то далеко с тобой забрели за разговором, а уже темнеет.
– Давай, – согласилась с ним Ева и, подхватив его под локоть, прижалась к боку Павла и предложила: – Давай зажжем сегодня камин, Пал Андреич. Для уюта и красоты. За окном снег падает, темень натуральная, естественная, без проблеска светового шума, даже вон один фонарь на всю улицу, и тот не горит. Тишина и дрова пощелкивают в огне – хорошо ведь?
– Хорошо. Как есть хорошо. Обязательно растопим, – согласился и пообещал ей Павел.
У них получился дивный вечер – тихий, невероятно уютный и какой-то странно торжественный. Они разожгли камин и, накидав на пол диванных подушек и декоративных маленьких подушечек дополнительно к ним, устроились у самого камина и долго молчали, глядя в огонь.
Ни Орловский, ни Ева более не беспокоили друг друга ни одним вопросом своих сделанных признаний и рассказов о жизни – эти темы ровно в той, допустимой степени откровенности, которую каждый из них мог себе позволить, и даже сильно сверх этого ограничения, уже были закрыты и не нуждались в деталировке и дополнениях.
Они не разговаривали, не тревожили голосами и пустой болтовней удивительной гармонии, неожиданно сложившейся между ними и вокруг тишины. Смотрели на огонь и не испытывали неуютности от своего совместного молчания, а ровно наоборот, ощущали какое-то тонкое, объединяющее их понимание и возможность тихого осмысления вдвоем.
И это было красивое чувство, тончайшей паутиной окутавшее их обоих, немножко мистическое, потому что каждому казалось, что он слышит мысли другого. И было в этом что-то, наверное, главное, из числа тех чувственных переживаний, которые, как правило, скоротечны, как всякое светлое откровение, но которые навсегда запечатлевают в душе долгую теплую память о себе.
И, не нарушая этих удивительных ощущений, тихим голосом, на грани шепота, Павел начал читать стихи:
– Я шагаю по листве
Отрывных календарей,
Прожит день, сорвался лист,
С сожалением кружа…
– Андрей Ковалев? – спросила Ева, когда он произнес последние строки.
– Да, – подтвердил ее предположение Павел. – Удивительно тонко и созвучно со мной, особенно в момент каких-то глубоких переживаний и размышлений, ложатся иногда его строки.
Она задумчиво посмотрела на Орловского, глядящего на огонь, пляшущий по дровам, и вдруг потянулась к нему всем телом и поцеловала – проникновенно, без всякой обжигающей страстной поспешности, без форсирования и устремленности вперед, а благодарно и нежно и одновременно чувственно, с еле читаемой терпкой горчинкой грусти…
И он принимал этот ее дивный поцелуй и благодарил в ответ, отдавая всю свою нежность и делясь своей щемящей печалью предчувствия близкого расставания…
Но через несколько минут он притянул ее к себе ближе, прижал теснее и усилил их поцелуй, меняя его настроение и наполняя иными, страстными нотками и предлагая ей двигаться, устремляться вместе вперед, и Ева отвечала и шла за ним, увлекаемая его честной и искренней страстью…
Они очнулись от короткого, усталого сна, в который провалились после великолепного соединения и оргазма одного на двоих, и, посмеиваясь друг над другом за это обессиленное беспамятство, перебрались на кровать в гостевой комнате, которую занимал Павел.
Рано утром их разбудил звонок смартфона Орловского.
Посмотрев на определитель, он тут же проснулся и начал подниматься с кровати.
– Извини, – повинился Орловский, – это важный звонок.
– Попробовал бы он быть неважным, – проворчала Ева, переворачиваясь на другой бок, стараясь не спугнуть свой потревоженный сон.
Сон она не спугнула и вернулась-провалилась в него через каких-то пару минут, но начавшееся по «побудке» утро, понятное дело, не могло предвещать ничего путного.
– Мне надо ехать, – сообщил Орловский, разбудив Еву через полчаса и позвав завтракать, – это по работе и очень важно.
– Значит, твой отпуск закончился? – спросила она.
– Прервался, скажем так, – внес уточнение в ее формулировку Павел и «плеснул» необоснованного оптимизма: – Но мне хочется надеяться, что я разберусь с вопросом за пару-тройку дней и смогу его продолжить.
– Ты кого сейчас пытаешься обмануть, Пал Андреич, меня или себя? – усмехнулась Ева.
– Себя, – вздохнул он, смиряясь с очевидным.
– Ничего, Пал Андреич, не журись, – подбодрила его Ева, – у нас с тобой случился хороший, насыщенный эмоциями отпуск, с отличной рыбалкой и вполне деловым уловом, с приключениями детективно-шпионской направленности, с твоими индейскими штучками в виде стрельбы перьевой ручкой по движущейся мишени и с великолепным, можно сказать, улетным сексом. Что еще нужно мужчине, чтобы почувствовать себя практически счастливым?
– Отгулять полный срок такого отпуска в тех же духе и интенсивности, – пояснил ей, посмеиваясь, Орловский и вдруг пообещал: – Я напишу тебе и позвоню. Разрешишь?
– А почему нет? – пожала плечами Ева и пообещала: – Буду присылать тебе в ответ эмоджи с розовым единорогом и сердечки с поцелуйчиками.
– Меня порадует даже это, – покивал Орловский, улыбаясь.
Как раз в тот момент, когда они уже закончили завтрак, у Павла пиликнул пришедшим сообщением смартфон, лежавший в кармане, он достал, прочитал текст и поднялся из-за стола.
– Ну все, Евочка, мне пора. Машина подъехала.
– Ну идем, провожу до выхода, – поднялась следом за ним и Ева.
Она не стала выходить на веранду и махать рукой ему вслед, провожала у дверей в прихожей. Полностью одевшись и закинув чехол с удочками на плечо, Павел шагнул к ней, обнял, прижал крепко к себе и поцеловал прощальным, благодарным поцелуем.
– Спасибо тебе за все, Ева, – глядя ей в глаза, от сердца, искренне поблагодарил он и потребовал: – Обещай отвечать на мои звонки и сообщения.
– Обещаю, – дала ему слово Ева.
– Ну все, пока, – чмокнул он ее совсем уж на прощание коротким поцелуйчиком в лоб.
И со всей своей собранной поклажей Орловский
