Ильич, как правило, люто ненавидит и держит «на прицеле». И как бы дальше развивались наши отношения, не знаю, но запал у него уже давно не тот, да и финансово господин Орловский сильно просел за последние годы и сейчас на порядки уступает себе прежнему, к тому же у него накопилось много серьезных проблем в бизнесе и со здоровьем. И ему не до меня уж точно.
– То есть вы вообще с ним прекратили всякое общение?
– Да, прекратили полностью. Но я благодарен ему за все, что он сделал для меня, даже за то, что все эти годы он не прекращал попыток меня сломать и подчинить, доводя порой эти свои попытки до очень опасного, пару раз так и смертельно опасного края. Но, даже не подозревая о том, что творит, стараясь продавливать свою волю, он в своей упертости и желании заставить и принудить сделал для меня очень много: заставил, буквально вынудил, и порой весьма жестокими методами, освоить иностранные языки. А у меня с изучением языков в детстве, да и в подростковом возрасте было все очень сложно, отсутствовала слуховая и речевая расположенность. Это потом уже, встроившись в лесную жизнь, я, видимо, настолько качественно изменил и натренировал все свои органы чувств, что стал гораздо проще воспринимать и осваивать чужую речь. Еще он из своего практически маниакального желания иметь всегда и в любом деле и вопросе только самое наилучшее, самое крутое и ценное нашел и дал мне великих Учителей и Наставников, именно таких, с большой буквы, которые во многом стали мне настоящими отцами, именно таким родным человеком, о котором я мечтал в детстве и каким хотел видеть своего отца. Учителей, давших мне уникальные знания, умения и разбудивших, развивших мои способности. Благодаря тому, что он оплатил репетиторов, я поступил в Бауманку с первого раза, сам, без какого-либо протежирования, и на бюджет. Я бы, конечно, поступил в вуз в любом случае, потому что и до встречи с Андреем Ильичом очень хорошо учился, но вряд ли бы смог поднять вот такую высокую планку и замахнуться на Бауманку. Благодаря его финансированию я погрузился в историю с коптерами и дронами и стал настоящим профи в этом деле. В общем, если подытожить, я ему за это благодарен, как благодарен и маме за то, что она рискнула попробовать создать с ним семью, и это вылилось для меня такой вот своеобразной школой жизни, сделавшей в результате меня таким, какой я есть в данный момент. Но, – остановил он попытавшуюся явно что-то возразить Еву, – у меня перед господином Андреем Орловским отсутствуют какие бы то ни было долги, как по жизни, так и финансовые. Финансовые – потому что я практически отдал ему свой первый бизнес за бесценок, а он в те времена стоил реально до хрена, вернув таким образом отцу почти полностью все его многолетние вложения в мою учебу. Ну а что касается второй составляющей – свою жизнь Андрей Ильич ценит превыше всего на свете, и дважды мне пришлось эту его сомнительную «драгоценность» спасать. Если резюмировать, то, как сказал Юрьич, «уравновесилась шалая гниль, нах…» – закончил свою почти исповедь Орловский тоном пусть и мягким, но однозначно читаемым как запрет к дальнейшим расспросам. И неожиданно предложил совершенно другим голосом, теплым и дружеским: – А давай пойдем прогуляемся. Там морозец небольшой и снег все идет и идет с ночи. Чистый, нетронутый – красота.
– Отличная идея! – выказала горячий энтузиазм Ева.
Они быстро собрались-оделись, вышли из дома и отправились неторопливым, прогулочным шагом в сторону реки.
Тишина стояла вокруг бело-сказочная, такая редкая для современной жизни, что, казалось, слышно, как торжественно-плавно опускаются на землю пушистые снежинки.
Они долго шли, ни о чем не разговаривая, оставляя на не потревоженном никем снегу свои первые следы, погрузившись каждый в свои личные размышления, поддавшись влиянию этой удивительной тишины.
– Ну что, – разрушил их молчание Павел, – твоя очередь, Ева Валерьевна, делиться откровениями о себе.
– Да в общем и целом, Павел Андреевич, я уже практически все о себе рассказала, кроме одной важной составляющей жизни, как моей, так и всей нашей семьи.
– Весь во внимании, – без тени шутливости заверил ее Орловский.
– Думаю, что по разным обмолвкам, как моим, так и Константина Алексеевича, ты уже понял, что членов моей семьи курируют органы безопасности. Не то чтобы они за нами следили и указывали-приказывали, что делать, – нет, тут другая история. И началась она очень давно, еще в конце двадцатых годов прошлого столетия, с появления в Российской Федерации моего прадеда Давида Арамовича. И нет, отвечаю сразу, – предупредила Ева возможный вопрос Павла, – он не был евреем. Давид и Арам – это древние ассирийские мужские имена. В нашей семье условно принято считать, что Давид Арамович прибыл из Сирии и был каким-то образом тесно связан как с этой страной, так и с территорией Персии, в том числе с Ираном, с Ливаном, да и с Ираком тоже. Но кем он был на самом деле, кто по национальности, были ли его имя и фамилия настоящими, нам неизвестно. Внешне он не очень-то походил на типичных арабов и людей Востока: Давид Арамович был белокожим кучерявым брюнетом с поразительно голубыми, ярко-бирюзовыми глазами, что ни в коей мере нельзя причислить к какой-либо известной ближневосточной народности. Поверь, уж кому-кому, а моим родителям это было доподлинно известно.
– Глаза, как у тебя? – спросил, чуть улыбнувшись, Павел.
– Да, – подтвердила Ева. – У мамочки были такие же, родные утверждают, что цвет наших с ней глаз практически такой же, как был у прадеда, хотя среди родных у нас очень много голубоглазых. Но не такого оттенка и насыщенности цвета.
– Так он был беженец или каким-то образом сотрудничал с правительством России? – спросил Павел.
– Насколько мы знаем, Давид Арамович был сотрудником той организации, которая называется сейчас Службой внешней разведки, разведчиком. Только вот откуда, из какой страны он приехал, кем был на самом деле, кто его родня и чем занимался, мы тоже не знаем. Это наглухо засекреченная информация. Несколько раз кто-то из нашей семьи подавал заявку-обращение в СВР с просьбой рассекретить хоть какие-то данные о прадеде, но всякий раз мы получали официальный ответ, в котором сообщалось, что все сведения о личности и делах Давида Арамовича находятся под грифом «Совершенно секретно» и разглашению не подлежат. И данный статус с его дела может быть снят через пятьдесят лет и только по решению особой комиссии. Константин Алексеевич, который на данном временном этапе является
