переступил через порог, выходя из дома на веранду, а Ева закрыла за ним дверь.
Постояла, прислушиваясь к удаляющимся шагам мужчины, под которыми поскрипывал снег, и одернула себя мысленно, останавливая неожиданный порыв стремительно вбежать на второй этаж и посмотреть из окна кабинета, как он садится в машину и та уезжает, удаляясь.
Отступила от двери и, повернувшись, прошла назад в кухню.
Как всегда и неизбежно случается, когда уезжает из дома близкий-родной человек, того, который остается, накрывает чувством какого-то бесприютного, огромного одиночества и пустоты, и кажется, что замирает и грустит вместе с тобой и дом, только что оставленный им…
И даже вещи – вон чашка на столе, из которой он только что пил чай, еще теплая, вон тарелка, на которой лежал его бутерброд, в мойке, а в комнате витает его запах, и кажется, что размытой, призрачной картинкой запечатлелись оставшиеся от его присутствия фантомы и перемещаются, повторяя его движения, и где-то тихо-тихо, на грани слышимости раздается его голос…
Ева тряхнула головой, стараясь отделаться от всех этих печальных, навалившихся мыслей и иллюзий, и, откровенно сбегая от подбирающейся тоски, схватила свой смартфон со стола и набрала Веру Ивановну, с которой тут же договорилась о большой генеральной уборке.
Уборку Ева затеяла какую-то даже не генеральную, а грандиозную и привлекла к этому делу не только двух обещанных Верой Ивановной подруг из заозерной деревни, но и председателя Ивана Леонидовича и его супругу Елену Игоревну, следом за которыми пришел Казбек. Пес лег на пол веранды у входной двери и так и лежал, пока они работали.
– Вот так он теперь все время, – вздохнула с жалостью Елена Игоревна, объясняя Еве: – Жить-то с нами живет, ест, пьет, да вроде как и не живет вовсе, а доживает. Так его смерть Митрича подкосила.
– Такой сильной преданности животное, – согласился с женой Иван Леонидович и переключился совсем на иную тему: – Жилец твой, Ева Валерьевна, мне на смартфон приложение загрузил, которое подключил к системе охраны, что они тут с его друзьями тебе установили в доме да на всем участке. Ты знала?
– Что установили, знала, – ответила Ева, – а о приложении он мне, видимо, не успел рассказать: уехал срочно по делам. Вызвали.
– Ага, – кивнул обстоятельный председатель, – так вот мне теперь в любой момент на телефон сигнал прилетит, если что тут у тебя не в порядке или кто залезть соберется, и сразу отреагирую. Ну и тебе сообщу.
– Спасибо вам, Иван Леонидович, – поблагодарила от чистого сердца Ева. – Вы мой спаситель.
– Ты мне за мои старания денежки платишь, – хитро прищурившись, напомнил ей председатель.
– Да при чем тут деньги, – отмахнулась Ева.
– Деньги всегда при чем, – не согласился с ней Иван Леонидович, но добавил: – Но и ты права, не в них дело, а вашей семье, которую мы с Еленой Игоревной бесконечно уважаем.
Три дня они всей командой оттирали, мыли-драили-чистили, сушили, гладили, перебирали, а также подкрашивали и лакировали, промазывали швы и делали мелкую починку, готовя дом к хорошей, качественной консервации на зиму, а может, и на весну, это как уж бог управит и… Настолько все упахивались, что к ночи Ева буквально доползала до своей кровати и засыпала мгновенно, стоило ей укрыться одеялом.
Ну а на четвертый день они все всемером провели придирчивую ревизию и приемку результата своего коллективного труда и пришли к единогласному выводу, что дом «вылизан» до блеска, как у… упустим это сравнение, сделанное одной из подруг Веры Ивановны. Одним словом, дом сиял, благоухал и был идеален во всех отношениях.
Во-о-от… только на следующий день Ева отчетливо поняла, что не может находиться одна в доме, настолько ее вдруг придавило внезапное, предательски навалившееся чувство одиночества и какой-то глухой, бесприютной пустоты, что даже сердце тихонько так защемило.
Она бродила по комнатам, дотрагивалась кончиками пальцев до любимых вещей, и ей казалось, что она слышит голоса родных, свой счастливый детский смех, запах бабушкиной выпечки, а из мастерской доносится звук точильного станка деда Олега, а папа, повышая голос, доказывает какому-то коллеге что-то по телефону, тогда еще старому, проводному и с дисковым кругом, а мама звонко смеется, слыша его голос, доносящийся даже до нее, и помешивает большой ложкой малиновое варенье, которое варится на плите в старинном медном тазу, – и все эти тысячи тысяч мелочей, слов, улыбок, вздохов и хохота, скопившихся за эти годы, живут своей жизнью, и дом дышит ими и плывет по времени вместе с ними…
Только сейчас во всей полной мере, делавшей больно сердцу, Ева внезапно поняла смысл избитого и затасканного миллионами повторений выражения – «цените каждый миг, который проживаете, он неповторим».
Да, неповторим и прекрасен, и понимаешь, что в тот далекий момент, когда все родные и любимые еще были живы и счастливы и объединены общей любовью, как самой великой защитой в мире, когда варилось варенье и шкодили дети, пеклись пироги и ждали гостей, смеялись, шутили, обнимались, пели песни и происходила обычная жизнь, ты думал о какой-то такой глупой ерунде, и расстраивался по настолько пустым причинам, и обижался на какую-то совершеннейшую фигню…
А надо было впитывать в себя каждое мгновение жизни и проживать ее, ощущая всем сердцем – всеми мыслями и эмоциями находясь в моменте, смакуя и запечатлевая каждую каплю его светлой радости и то настоящее, подлинное и такое мимолетное счастье…
До наворачивающихся слез, до горечью вставшего в горле и груди ощущения потери и… и тягучего одиночества вдруг ощутила Ева и все свои потери, и оставшуюся там, в зыбком мареве прошлого, ту счастливую жизнь…
И она сбежала и от этой бывшей прекрасной жизни, в которой не могла найти себе сегодняшней места и как-то встроить себя в то прошлое, ушедшее и растившее во времени счастье, и от нынешнего печального и такого неожиданного расставания с мужчиной, который неожиданно стал настолько важен для Евы и даже близок, всколыхнув в ней все эти чувства с такой силой.
Поспешно созвонившись, она договорилась с Иваном Леонидовичем о том, чтобы тот подвез ее до самого города. Ева покидала вещи в свой страшный колченогий чемодан, натолкала в еще одну сумку продукты из холодильника и выскочила из дома, спиной чувствуя, как смотрят ей вслед туманные фантомы родных глаз и улыбаются, благословляя.
Ей невероятно, нестерпимо захотелось как можно скорее оказаться в своей любимой квартире, в московской суете, и даже, бог с ним, пусть будет и световой шум, у нее отличные шторы блэкаут на окнах. Вот там отпуск отгуляет.
