давай, – мысленно повторял он, подбадривая зверушку. – Хоть что-то мало-мальски полезное.
– Знаешь. Я вдруг подумал, а что ты будешь делать, когда их найдешь?
– Еще не размышлял об этом, – признался Тальберг. – Впрочем, этот вопрос можно решить и позже по ходу пьесы.
– Твое дело, – пожал плечами Олег, – но я не хочу быть замешан в криминале.
– В чем?!
– Может, ты кого-то из них того-этого… – заяц рубанул лапой по шее и высунул язык в иллюстративных целях. – Я же подсознание. Я от твоих потаенных мыслей засыпаю плохо.
– Да нет у меня таких мыслей, – неуверенно ответил Тальберг, – по крайней мере, таких, от которых не спится.
– И все-таки. Что собираешься делать?
– Ну… это…
– Чего «ну»?
– В глаза им посмотрю, – сказал уверенно Тальберг. – В наглые зеленые глаза.
– Ясно. Тогда дерзай!
– Куда дерзать-то? Где они? Говори, зверюга!
– Сам думать учись, – строго наказал Олег. – Хотел от меня избавиться? Сейчас самое подходящее время.
– Вообще неподходящее! Не уходи! Зря я тебя весь день с собой таскал?
Мимо прошли соседи со второго подъезда. Тальберг быстро изобразил невозмутимый вид и отсел от чучела. Вежливо поздоровались, поприветствовал в ответ, выразив соболезнования по поводу безвременной кончины Антона Павловича.
– Знать бы, кто он такой, – вернулся он к Олегу. – Нет. Лучше говори, где они?
Но заяц продолжал сидеть неподвижно на подставке, словно простое чучело, а не персонализированное подсознание. Тальберг схватил его и энергично встряхнул, но никакого эффекта это не дало. Только ухо слегка погнулось.
– Тварь ушастая, – он надеялся, что Олег не выдержит и ответит на обзывательства, но маневр не сработал.
«Придется догадываться с помощью сознания», подумал он и принялся рассуждать логически. Это оказалось нетрудно, и Тальберг обозвал себя «идиотом». Вместо полминуты раздумий, четверть часа разговаривал с чучелом.
Размышлял он следующим образом: Платон пренепременно захочет впечатлить, продемонстрировать шик и блеск, доказать преимущества высокого положения на социальной лестнице. Фантазии и романтики в нем отродясь не водилось, ужина дома при свечах от него не дождешься, как впрочем, и от самого Тальберга. Все, на что может хватить Платона, это нечто стандартное, вроде похода в оперу или ресторан.
– Ресторанов у нас нет, с балетом тоже не сложилось, – объяснял он сам себе, – остается лишь одно место, где в Лоскутовке можно потратить деньги.
Он сделал паузу, словно пытался заинтриговать чучело.
– «У Тамары».
Заяц воспринял новую информацию с полным равнодушием. Хотя на долю секунды Тальбергу показалось, что Олег подмигнул. Самую малость.
– Пойдем проверять. Узнаем, что лучше – сознание или подсознание, – сказал он, беря чучело под мышку.
52.
Лизка хромающей походкой вышла из кафе, на каждом шаге проклиная туфли, которые последний раз надевала семь лет назад, будучи на несколько килограмм стройнее. Раньше ее утешало, что на фоне Тальберга она выглядит маленькой, по крайней мере, теоретически. Но сейчас план терпел фиаско – она здесь, а Димки рядом нет.
Туфли ощущались колодками и давили на верх пятки, намекая на скорое появление свежей мозоли. Надевая их, она не рассчитывала, что придется идти пешком.
Переступая через порог, неудачно подвернула ногу. Молния ударила в ахиллесово сухожилие, и Лизка хотела воспользоваться богатыми возможностями языка, чтобы передать ощущения, но сдержалась. В кафе входила семья с двумя детьми.
Похромала на улицу, словно подстреленный лось с надеждой, что Платон не увидит этого позора. Добраться домой пешком в таком состоянии представлялось невозможным, а денег на такси не хватало. Зарплата воспитателя детского сада не предусматривала подобных трат. Следовательно, оставался общественный транспорт.
До остановки следовало еще добраться, и даже этот относительно короткий путь казался дорогой в бесконечность.
Лизка вздохнула и поползла, жалея, что нельзя этого сделать буквально. Она морщилась на каждом шагу и пыталась ступать так, чтобы минимизировать болезненные ощущения, но даже беспрецедентно осторожные движения заставляли лезть глаза на лоб. Мозоли превращались в центр боли.
Легкая маленькая сумочка, обладавшая сверхъестественным свойством вмещать невместимое, неожиданно прибавила в весе, терла плечо режущей ручкой и неприятно билась о бок и по спине. Лизка перевесила ее на другую сторону, но лучше не стало.
Она шла и мысленно ругалась. Она ненавидела всех – и самовлюбленного Платона, и сбежавшего Димку, и отбившуюся от рук Ольгу. «Достали!» – возмутилась она, ощущая, как на глаза наворачиваются слезы. Ей хотелось упасть на асфальт и заснуть.
Видимо, неустойчивой походкой она походила на пьяную. Прохожие косились с подозрением.
Она доползла до ближайшей скамейки и рухнула, словно мешок с мукой. С облегчением сняла туфли, поставив их рядом. Все, решила она, буду сидеть тут, пока не замерзну и не помру молодой.
Она смотрела на окна кафе и слушала обрывки музыки, периодически прорывавшиеся наружу через открывающуюся дверь. Несмотря на попытки, далеко уйти не получилось – скамейка располагалась всего в трех десятках метров от «Тамары».
Показался силуэт, похожий на Платона. Лизка сжалась и ссутулилась, пытаясь стать невидимой.
К счастью, он сел в служебный автомобиль и уехал в противоположную сторону.
«А мог бы и подвезти», подумала она, борясь с противоречивыми чувствами и позабыв, что ровно мгновение назад мечтала остаться незамеченной.
Она замерзла, не решаясь пошевелиться. Однако перспектива окоченеть на скамейке не улыбалась, поэтому она собралась с силами и сунула ноги в туфли, безотлагательно прочувствовав свежие мозоли. Замерла, заново привыкая к «колодкам».
Я пошла, сказала себе и встала на счет «три». От неимоверной боли захотелось завыть, проклиная все на свете.
Она в отчаянии снова упала на скамейку. Мысль идти босиком ей понравилась еще меньше. В плохом освещении, когда еле светящие фонари едва видны, Лизке казалось, что на холодном противном асфальте обязательно будут лежать осколки и мелкие камушки.
Прохожие исчезли, и ее полностью поглотило одиночество.
«Приплыли», вздохнула она, окончательно сдавшись. Оставалось только сидеть и плакать. И она зарыдала, уткнувшись в ладони. Слезы душили, текли по щекам и рукам, и Лизка представила, как она безобразно выглядит с размазанной косметикой, и разревелась еще сильнее, решив, что терять уже нечего.
Когда она приготовилась умирать от обезвоживания, намереваясь выплакать всю имеющуюся в организме воду, рядом кто-то сел.
Она подняла взгляд и увидела Тальберга.
– Ты! – закричала она. – Ты!…
Она хотела излить накопившееся за последние три недели, но под действием эмоций дальше возмущенного «ты» дело не шло.
– Я тоже безумно рад тебя видеть, – ответил он.
– Ты… – вскипала она, готовясь высказать, что о нем думает, вложив в слова всю экспрессию, включая накопленную в мозолях, но удачного объекта для выплескивания ярости не подворачивалось. – Опять с чучелом носишься!
– Как прошло свидание? – спросил он, игнорируя замечание о зайце.
– Никак, – буркнула Лизка. – Ты просто дурак. Зачем соврал, что Платон знает об Ольге?
– А он не…
– Ну, теперь-то уже знает. Непонятно только, что с этим знанием дальше делать будет. От него всего ожидать можно.
– Интересно, – Тальберг гадал, кто на самом деле мог сообщить ему об Ольге. Потом его озарила догадка: – Я тогда не с Платоном
