class="a">[1182]. Параллельно собственно русской истории большое внимание было уделено литовской истории. Здесь ученый, обосновывая схему разложения родоплеменного быта у литовцев, сослался на Маркса и Энгельса[1183]. Опираясь на работы М.К. Любавского, Готье рассматривал историю Литовско-русского княжества как продолжение киевской истории, хотя и отмечал огромное влияние Польши.
Значительное внимание было уделено причинам возвышения Москвы. Здесь автор выделял несколько факторов: географический (центр русских земель), экономический (узел путей сообщения) и политический (деятельность московских князей)[1184]. Он признавал Москву во второй половине XIV в. «богатым и мощным торговым и ремесленным центром», ставшим центром объединения русских земель.
Таким образом, несмотря на то что историк старался дать объективную, фактическую картину русской истории, в его лекциях прослеживается следование официальным требованиям, выразившееся в использовании концепций Маркса – Энгельса, а также, может, и формальное, но признание классовой борьбы как основы исторического процесса. Это позволяет несколько скорректировать представление о Готье как историке, категорически, даже внешне, отвергнувшем марксистскую парадигму. Учившийся у Готье А.И. Зевелев, вспоминал: «Звонок. Готье собирает свои записи и вдруг: Не расходитесь, не расходитесь! Ай-ай-ай! Забыл пару цитат из „Краткого курса“. Вслед за этим зачитывал несколько высказываний Сталина. И это проделывал человек, побывавший в ссылке! У меня уже тогда, на втором курсе, закрадывалась мысль о том, что лектор или демонстрирует свою „перестройку“ в духе официальной идеологии, или что он остался прежним Готье»[1185]. Приятно, конечно, думать, что это остался «прежний» Готье, но и он, несмотря на бравурные выходки, вынужден был следовать определенным правилам игры, соблюдать осторожность.
В 1937 г. он принял участие в дискуссии о системе вузовского исторического образования[1186]. 22 октября историк на совещании в Историко-архивном институте активно выступал за возращение семинарских занятий и превращение их в одно из центральных звеньев вузовского образования. В особенности семинары, с его точки зрения, должны быть полезны первокурсникам, поскольку вводят их в «кухню» профессионального историка. «…Товарищи, ведущие практические занятия, – считал Готье, – будут иметь для первого курса большее значение, чем лектор, который читает лекции»[1187].
Веселовский не был подвергнут следствию и высылке, поэтому на протяжении этих лет он продолжал работать. Хотя публиковаться ему не разрешали. Только в 1936 г. из печати вышла небольшая монография «Село и деревня в Северо-Восточной Руси XIV–XVI вв.». Сам факт публикации книги свидетельствовал, что вокруг историков «старой школы» была разрушена стена молчания.
В начале издания автор обозначал принципы построения текста. Он считал, что статистический метод при наличии имеющихся источников невозможен. «Остается путь описания и анализа фактов и явлений»[1188], т. е. нарративный подход. Несмотря на, казалось бы, локальный характер проблем, исследуемых в книге, в ней автор наметил многие вопросы общего хода развития феодализма на Северо-востоке Руси, поскольку эволюция селений рассматривалась в контексте трансформации крупных феодальных владений.
С его точки зрения, в исследуемое время (XIV–XVI вв.) существовало три типа селений: погост, село и деревня. Типичной и основной формой поселения в XIV–XV вв. была деревня в 1–3 двора. Термином «деревня» в купчих, по наблюдению историка, назывался комплекс земель, а не сами дворы и крестьяне[1189]. Деревня, в концепции автора, была первичной формой заселения. Деревня рассматривалась исследователем как сельскохозяйственный комплекс в составе земель, пастбищ, леса и т. д., приобретавший устойчивый характер для писцов, записывавших даже запустевшие деревни[1190].
Термин «село» заметно эволюционировал во времени. Так, первоначально «село» – это «населенное владение, княжеское или боярское, в котором, кроме главного селения с владельческим двором, могло быть множество селений – деревень». В дальнейшем, в XIV–XV вв., село «приобретает значение центра церковного прихода»[1191]. Еще более кардинальной оказалась эволюция термина «погост». Первоначально это – «место, где останавливаются погостить приезжие торговцы». Кроме того, это места сборища людей. Задаваясь вопросом, почему погосты так и не стали полноценными поселениями, Веселовский пришел к выводу, что причиной этому стало то, что в то время «население вообще не селилось и не жило в крупных селениях»[1192]. И, как итог, в ходе исторического развития погостами стали называть деревенские кладбища.
На большом фактическом материале (автор дал поуездную картину эволюции селений, введя в научный оборот множество ранее неизвестных фактов) историк сделал выводы, что основной тенденцией со второй половины XV в. стало укрупнение селений[1193]. Происходило это как по инициативе землевладельцев, так и в результате естественного роста населения.
Важнейшим событием в истории сельских владений на Руси стала опричнина. Кризис, вызванный как внешними, так и внутренними факторами, привел к радикальному перестроению всего землевладения. Значительно это сказалось и не мелких селениях: «процесс уничтожения деревень-хуторов, начатый владельцами в конце XV в., был завершен разореньями первых двух десятилетий XVII в.»[1194].
Публикация была снабжена предисловием от редакции. По вполне правдоподобному предположению А.М. Дубровского, автором предисловия мог быть заведующий кафедрой истории русского феодализма С.А. Пионтковский[1195]. В предисловии редакция выражала свое несогласие с «общей концепцией» автора. Утверждалось, что Веселовский отталкивается от теории «робинзонады, выработанной дворянско-буржуазной историографией»[1196]. По мнению редакции, историк считает, что «начальной формой землевладения в России была частная земельная собственность отдельного двора». Отметим, что более или менее близкое описание указанного выше процесса в книге можно найти только на 120 стр., где рассказывается о заселении только района Углича. Почему авторы (автор) предисловия «раздули» из этого отрывка целую «концепцию», сказать трудно. Может, необходимо было найти несоответствие марксистской теории (Энгельс считал первичной формой землевладения общину), а в монографии, посвященной частным вопросам и написанной предельно фактографично, сделать это было сложно. Следует согласиться с А.М. Дубровским, который считает, что «упрек в „робинзонаде“, брошенный Веселовскому автором предисловия к его книге, был совершенно несостоятелен»[1197]. Тем не менее даже в предисловии приходилось признать, что Веселовский привлек и качественно проанализировал огромный фактический материал.
Веселовский к тому времени уже занимал в научном сообществе прочные позиции и пользовался заслуженным авторитетом, поэтому публикация вызвала закономерный интерес. Обстоятельный разбор монографии написал Б.А. Романов. Правда, он был опубликован только в 1960 г.[1198]. В рецензии Б.А. Романов метко замечал особенности исследовательской стилистики Веселовского: «Над всем исследованием довлеет подчеркнутая конкретность изложения и громадная начитанность автора в источниках…»[1199]. Рецензент посчитал излишним стремление автора к «конкретно-повествовательному приему изложения»[1200]. Остановившись на многих, с его точки зрения, спорных конкретных вопросах, Б.А. Романов не согласился и с главной идеей Веселовского о деревне как первичной форме крестьянского хозяйства. По его мнению, такой формой было займище или починок, «в котором и ставится крестьянский двор или даже два и более дворов. Из починка, если он выдержал
