не научная, а идеологическая критика, что он и сделал.
В то же время в статье прослеживаются отдельные «вольные высказывания», отсылающие еще к дореволюционному творчеству ученого. Так, историк по-прежнему считал, что причиной кризиса феодального хозяйства в конце XVI в. стал рост товарно-денежных отношений[1218].
В конце 1930-х гг. прошел очередной этап дискуссии о социально-политическом строе Киевской Руси. Против Б.Д. Грекова выступил А.В. Шестаков, опубликовавший в «Учительской газете» статью, где со ссылкой на «Историю ВКП(б). Краткий курс» утверждалось, что Киевская Русь была рабовладельческим обществом. В данном случае Бахрушин решительно выступил на стороне Грекова, подтвердив тем самым, что признает феодальный характер киевского социума[1219].
Рассматривая мысли Бахрушина о социально-экономическом строе Киевской Руси в системе, стоит отметить, что его концепция была более сложной, чем концепция Грекова. Не случайно, что многие идеи Бахрушина (о коллективной эксплуатации зависимого населения, о роли рабов в Киевской Руси, о децентрализованности государства Рюриковичей и т. д.) нашли продолжение в работах других историков, в то время как концепция Грекова подверглась серьезной критике.
Проанализированные статьи наглядно показывают трансформацию исследовательского почерка Бахрушина. Все большее значение в его работах начинают играть цитаты классиков марксизма, как того и требовала официальная наука. В то же время повторим, что его работы никогда не превращались в подборку цитат. Высказывания классиков марксизма становились отправной точкой для дальнейших исследований, а зачастую носили формальный характер в конкретно-исторических трудах. В то же время концептуальные работы историка нередко носили на себе печать «цитатничества».
Итак, 1930-е гг. стали для московских историков временем выбора между традициями дореволюционной науки и новыми требованиями советской идеологии. Конечно же, просто отказаться от тех идей, на которых они были воспитаны, было невозможно. Поэтому они всегда выделялись на фоне более молодых историков-марксистов не только научным почерком, но и общей культурой, манерой держать себя в обществе. Несмотря на это, для дальнейшего сохранения возможности работать и собственного положения они вынуждены были идти на компромиссы. Готье в своих лекциях и статьях ссылался на классиков марксизма-ленинизма: без этого они просто не были бы опубликованы. В то же время, в силу возраста, Готье не мог перестроить свое научное мировоззрение на марксистский лад. Яковлев предпочел уйти в археографическую работу, стремясь найти там убежище от идеологического давления. Наиболее ярко примирение с существующей реальностью проявилось в творчестве Бахрушина. Он стремился подстроить свои исследования под новые требования. Не всегда это делалось из конъюнктурных соображений. Напомним, что в 1920-е гг. он активно интересовался марксизмом, видимо, считая эту парадигму плодотворной в научном плане. Бескомпромиссную позицию занял Веселовский: в его работах ранее как не было намека на марксизм, так его там не появилось и теперь.
Глава 7
Идеологические кампании военного и послевоенного времени
1. Московские историки в военное и послевоенное время
Великая Отечественная война невольно стала заметным этапом в истории советской историографии. С одной стороны, война не повлияла прямым образом на науку, но с другой – в функционировании исторической науки в СССР произошли значительные изменения. С началом боевых действий история стала рассматриваться властями как важный элемент пропаганды. Это выливалось в широкий показ историко-патриотического кино, издание исторических брошюр, многочисленные публичные лекции известных историков перед фронтовой и тыловой аудиториями. В то же время с приближением немецких войск к Москве началась эвакуация научных учреждений, среди которых были и исторические институты и факультеты вузов. Историкам «старой школы» военные годы дались особенно тяжело. Пережив революции и Гражданскую войну, репрессии против интеллигенции, на излете жизни уже пожилые люди вместе со всей страной подверглись испытанием войной.
В эвакуации оказались Готье, Веселовский и Бахрушин. Яковлев отказался покидать Москву. В почти покинутой столице он выполнял множество просьб и поручений от своих коллег. Так, он следил за сыном Б.Д. Грекова, Игорем[1220], помог С.Б. Веселовскому, по его просьбе, спасти от уничтожения его уникальную библиотеку и личный архив[1221].
Эвакуация стала особой вехой биографии, в том числе и московских историков. Как ценные научные работники они были оправлены в Алма-Ату и Ташкент. Так, в письмах к профессору Историко-архивного института А.Н. Сперанскому второй жены Веселовского, Ольги Алексеевны, подробно описан путь в эвакуацию. 23 августа 1941 г. супруги Веселовские приехали в Казань, где их разместили в частной квартире. «Живем в прохладной комнате. По диагонали через нас ходят туда-сюда 6 человек семьи хозяйки (и их гостей). Чисто, опрятно и они и мы стараемся не болтать ногами, сидя друг у друга на голове»[1222], – писала Ольга Алексеевна. Веселовский продолжал научную работу, читал небольшие курсы в местном университете. В казанском архиве он обнаружил очередной экземпляр «Синодика» Ивана Грозного[1223]. 25 ноября семья историка уже добралась до Ташкента, где их поселили в специальном Академическом доме[1224], где разместились и другие историки.
В Ташкенте оказались Готье и Бахрушин. У Готье были проблемы со здоровьем. 10 апреля 1942 г. Веселовский писал Яковлеву: «Очень плох Ю.В. – за последнее время с ним было два небольших удара, падал на улице»[1225]. О плохом состоянии Готье писал М.Н. Тихомирову и В.И. Пичета[1226]. Поэтому даже когда началась реэвакуация, Готье долго не отваживался решиться на долгий и трудный путь[1227]. Он так и скончался в Ташкенте 17 декабря 1943 г.
Бахрушин и Яковлев активно участвовали в пропагандистских акциях военного времени. Яковлев несколько раз читал циклы исторических передач на радио, посвященных героическим фактам русской истории[1228]. Кроме того, он организовал выставки в честь Александра Невского[1229], Кутузова[1230], Суворова[1231] и т. д. Им было подготовлено и напечатано «Пособие к изучению боевых приказов и речей товарища И.В. Сталина»[1232]. В пособии, между прочим, историк выражает большие надежды на союз со «свободолюбивыми демократическими странами»[1233].
Бахрушин публиковал историко-патриотические произведения[1234]. Победы Советского Союза в войне все больше примиряли Бахрушина с существующей действительностью. По свидетельству А.А. Формозова, Бахрушин считал Сталина деятелем, равным Петру I, приведшим страну к величию и победе во Второй мировой войне[1235]. Иного взгляда продолжал придерживаться по-прежнему непримиримый Веселовский. «К чему мы пришли после сумасшествия и мерзостей семнадцатого года? – писал он в дневнике 20 января 1944 г. – Немецкий и коричневый фашизм – против красного. Омерзительная форма фашизма – в союзе с гордым и честным англосаксом против немецкого национал-фашизма»[1236]. Очевидно, что никаких симпатий к советскому строю историк не испытывал.
В то же время в советской
