Он уже явно решил для себя, что ни на что иное, кроме как драить полы — выученица Клесха не способна и потому давал ей, как назло, самые обидные и бестолковые поручения.
Ну и пусть. В конце концов, обычный бабский труд. Но именно-то это и злило Лесану до невозможности. Осознание собственной бесполезности вызывало приступы горькой обиды.
Сегодня у двери казематов нес сражу Тамир.
Вот закончит девушка свою грязную работу и можно будет посидеть вдвоем на узкой скамье, поговорить ни о чем. Ей так спокойнее.
— М-м-м…
Тихий, как шелест ветра, стон нарушил тишину подземелья. Лесана вскинулась.
Голос был слабым-слабым. Так стонет человек, стоящий на грани смертной муки и понимающий, что любой его стон эту муку только усугубит. И терпеть нету мочи, и молчать сил не осталось.
— М-м-м…
Прерывистое женское дыхание доносилось из соседней темницы.
— Эй… — осторожно окликнула Лесана, нащупывая на поясе тяжелую связку ключей.
Ответом ей была тишина. Кем бы ни оказалась узница, она затаилась, силясь не выдать себя.
— Чего стонешь?
Послушница вытащила из настенного кольца факел и подошла к решетке, силясь разглядеть, что там творится. На узком топчане, прикрытом соломой, лежала на боку беременная баба с непомерно большим животом. Лицо она прикрывала рукой, так как яркий свет огня усиливал ее страдание.
Лесана вгляделась. Женщина обнимала тяжкое чрево и старалась окаменеть, слиться с лежаком, на котором скорчилась.
— М-м-м… — узница не удержалась и снова выдохнула долгий исполненный муки стон.
Да она, похоже, вот-вот разродится!
Выученица пошарила на поясе, выбирая ключ, и принялась шуровать в замке. Уж кого-кого, а беременную бабу, пускай и Ходящую, боевому магу бояться стыдно.
— А ну, ляг на спину! — скомандовала послушница, закрепляя факел в настенном кольце. — Да ноги разведи, ну!
— Све-е-ет… — выдохнула женщина.
Тьфу! Лесана выхватила факел и погрузила его в ведро с водой. Огонь обиженно зашипел, и в подземелье воцарилась тьма. Послушница неуловимым движением провела над головой, вынуждая воздух засиять прозрачным голубоватым светом. В этом призрачном сиянии было видно, как тяжко перевернулась на спину роженица, следуя приказу мага, как отвела от потного лица, облепленного волосами, руку.
Лесана окаменела.
Потому что лежала перед ней мать. Еля из Острикова рода. Только молодая, с гладким, пускай и изможденным лицом, с темными, без седины, волосами. А лицо искажено страданием. Девушка смотрела на Ходящую, с ужасом слушая бешеный стук собственного сердца… Вот женщина выгнулась дугой и снова тяжко застонала, глаза от боли распахнулись и выученица Клесха увидела, что они — глаза эти — зеленые, как зацветшая к концу лета вода в пруду.
У матери были темные.
И запоздалое озарение обрушилось на голову ушатом ледяной воды:
— Зорянка?
Женщина в ответ лишь глухо застонала и прошептала:
— Не губи… Не трону тебя… Сил у меня нет… Дозволь одной быть…
— Ноги разведи! — рявкнула Лесана и склонилась.
Зорянка…
Старшая сестра сгинула, когда Лесане было всего-то двенадцать лет. Она до сих пор помнила, как убивалась мать, которая тогда была в тягости. Как чернел лицом от тоски по старшей дочери и от страха за жену отец. Тогда все заботы о молодших и доме легли на Лесану, потому что она была после Зорянки старшей. Мать лежала, и знахарка говорила — скинуть может, если поднимется.
Так закончилось Лесанино детство. Она плохо уже помнила сестру, но сейчас не могла и на миг усомниться в том, что это она. Слишком велико было сходство со старшей Остриковной.
— Покажи зубы, — приказала девушка, подавшись вперед.
Пленница безропотно подчинилась и Лесана увидела то, что ожидала — истончающиеся к основанию, острые, как отточенные лезвия клыки. Крововсоска.
Ее сестра.
Роженице же было не до этих терзаний, она снова тяжко застонала, стискивая руками, подгребая под себя прелую солому.
— Когда началось?
— Воду низвергла, когда по лесу тащили…
Послушница склонилась меж разведенных ног. Вот и дите, уже готово явиться… Не до раздумий боле.
Вот когда пригодились уроки и наставления Майрико. Кто б подумать мог. А ведь недоумевала — зачем боевому магу глядеть, как роды принимают…
— Глубже дыши, глубже, — скомандовала девушка. — Давай! Тужься!
Утробный рык, полный усилия и муки.
— Дыши, дыши, еще раз, давай!
И снова скрежет зубов, снова рычание и снова роженица, потная, дрожащая от напряжения падает обратно на доски топчана.
— Даши, дыши. Тужься… Нет, стой!
Вампирша послушно осадилась, хотя то стоило ей не малых усилий.
— Терпи. Его пуповиной захлестнуло…
Лесана протаскивала живое мокрое вервие через голову младенца, забыв, что принимает и не человека вовсе.
— Давай!
И снова натужное сипение, снова дрожь по телу. Раз, другой, и мокрый скользкий младенец Ходящего выходит на руки боевого мага Цитадели. Мальчик. Крупный, красный, с глазами-щелочками. Не кричит.
Лесана легко развела пальцами младенческий беззубый рот, пошуровала там, вытаскивая комок слизи, вздернула трясущимися руками за ножки и шлепнула. Живой комочек мокрой плоти заверещал, замяукал обиженно. Не уронить бы…
И лишь сейчас, держа на руках пищащего новорожденного, девушка поняла, что случилось, и запоздало испугалась. Ее затрясло от макушки до пяток. Вампирша рядом сбрасывала послед, а у выученицы Цитадели на руках лежал живой, вопящий младенец. Ребенок как ребенок. Вот только был он сыном Ходящей. И не просто Ходящей — вампира!
Поймать крововоса — редкая удача. Знатно кто-то постарался, придумав облаву. Вампиры в отличие от волколаков очень умны и не живут звериным чутьем. Изловить даже одного (не новообращенного — этих было хоть пруд пруди), а пожитого — великим делом было. И Лесана, как боевик, это отлично понимала. Вдвойне редкая удача — баба беременная. У нее и ребенка отнять можно и добиться через дите многого. Хотя бы путь, которым двигалась стая, места, где кормилась и куда собиралась идти.
Женщина изможденная, потная лежала на досках, и Лесана увидела в тусклом свете, как из ее глаз медленно катятся тяжелые частые слезы. Она не протягивала руки к младенцу, знала — ей не дадут его подержать, поэтому плакала молча, не имея возможности прижать дитя к груди, даже узнать, кто это — дочь или сын, понимая, что все равно отберут, а она не сможет защитить. Тяжкая мука отражалась в ее глазах, вытекая вместе со слезами из глаз и с кровью из тела.
Вампирша неловко повернулась, высвобождая из-под поясницы ношенный серый платок, и дрожащей рукой протянула его послушнице. О, старая как мир материнская любовь… Лесана поняла все без слов, взяла платок и неловко, боясь уронить, завернула в смятую теплую ткань пищащего скользкого младенца.
