чужаков.
Люди мечтали. Воистину, воображение и ложные надежды – главные враги любого человека.
– Думаешь, мои видения что-то изменят? – Рунд ощупала языком щеку изнутри. Зубы уцелели, но кровь из разбитой губы затопила весь рот. – Ты собираешься выйти против Абнера с кучкой дикарей и вонючих горцев за плечами. Ах да, не забудь про полоумный ковен, который годится только на то, чтобы чесать твою жопу. Если у Абнера три руки, то у тебя – одна культя. Никто не придет к тебе больше. И никто не пойдет за тобой. Твои боги кровавы и жестоки. Можешь переломать мне все руки и ноги, но ты проиграешь.
В правой руке Якоб держал факел, и пламя освещало его равнодушное лицо. Бесстрастное, как будто годы высосали из ворона все эмоции. Такое безразличие – корка на зажившей ране. Рунд ковыряла ее, усердно ковыряла. Ей казалось, что где-то там, под показным спокойствием, скрывается ярость – любопытно узнать, что будет, если ее выпустить наружу.
Но все, чего пока смогла добиться Рунд, – короткой усмешки.
– Ты такая же дура, как и твой покойный отец. Он решил, что выбрал сторону победителя, а на самом деле шагнул за край собственной могилы. Нас, конечно, мало. Но сила тех, кто сражается за правду, гораздо больше тех, кто бьется ради золота. – Якоб наклонился вперед, и Рунд впервые увидела в вороне что-то человеческое – гнев. Он исказил и без того некрасивые черты лица, и нос Якоба хищно заострился. – Мы отрубим Абнеру все его руки и сожжем города, присягнувшие лживой короне. Все, кто не преклонит передо мной колено, будут мертвы.
– Отрадно слышать, что, загнав в могилу безумца, ты тут же займешь его место.
Тонкие губы скривились.
– Когда погибла моя семья, я верил, что кто-нибудь возьмется за них отомстить. Абнер убил собственного отца, и все это знали. И все приняли это. Я ждал, что мне помогут. Но никто не восстал против отцеубийцы, ни одна живая душа. Королевство Абнера процветало на костях.
– Ты безумен, как большинство королей.
– Что ж, – Якоб выпрямился и переложил факел из правой руки в левую, – тогда тебе будет приятно знать, что именно ты поможешь безумцу завоевать трон. Скажи мне, дочь Тита, неужели ты пришла сюда без греха? Неужели нет такого поступка, за который не хотелось бы себя удавить? И спишь по ночам ты крепко, без кошмаров?
Руку жгло огнем. Боль рвала на части окровавленные пальцы, но слова Якоба, хлестнувшие по лицу, как пощечина, были куда страшнее. Рунд открыла и закрыла рот. Что она скажет? Признается? И тогда ее распнут, и никакие разговоры с богами не помогут.
Вальравн застыл, как карающее изваяние. Факел трещал в тишине, созданной вопросами Якоба.
– Ну? Почему молчишь? Скажи ему. Ты должна гордиться тем, что сделала.
Якоб обернулся, и свет вырвал из тьмы грязное заросшее лицо Бёва. Он едва стоял на ногах – за время, проведенное им в плену, еду ему приносили только трижды. Выглядел Бёв жалко, и руки, которыми он цеплялся за решетку, мелко тряслись. Борода торчала нечесаными клоками.
– И что же она натворила? – Помедлив, Якоб подошел к камере, наклонился, и их с Бёвом лица оказались наравне. Рунд осталось наблюдать тощий княжеский зад. – Ну же, парень. Выдай свою подружку – получишь еду. Смотрю, о тебе тут вообще позабыли. Воняешь, как свинья.
Рунд зажмурилась. Бёв молчал так долго, что она понадеялась на уход Якоба. Однако вальравн стоял не двигаясь – выжидал, как ядовитая гадюка. Бёв не скажет – конечно же, не скажет. Они были друзьями. Они были любовниками – пусть и не любили друг друга. Рунд боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть удачу. Во тьме ей уже мерещился надвигающийся Костолом, занесший молот над ее головой. Хотя, возможно, так будет лучше. Куда ей идти?
Больше у Рунд не было дома. У тахери его не было никогда – каждый из них отказывался от того, что могло привязать к месту. От земель, семьи и детей – всего, что могло уязвить жадного бога. Жрецы смерти, его глаза, они не могли принадлежать кому-то другому.
– Она должна гордиться, – упрямо повторил Бёв. – Ее одолела скверна. Она должна быть наказана.
– Ну-ну, – мягко, как к ребенку, обратился Якоб. – Нам же надо знать, за что наказывать. Ты скажи, и, возможно, мы позволим тебе это сделать. За нас. Как видишь, она и впрямь провинилась.
– Я не буду помогать вам, – злобно прошипел Бёв. – Ты сдохнешь, сукин сын. Тебе не выстоять перед войском короля. Вы все – жалкое отребье. Кто ты? Хрен без магии.
Рунд думала, что Якоб разозлится и, может быть, отступится. Однако ворон, помедлив, хрипло рассмеялся.
– Заключим пари, если хочешь. Но ты меня не понял – я не прошу о помощи. Я предлагаю тебе свою. Расскажи, что такого совершила твоя подружка, и я проведу вас к палачу. Сможешь вырвать ей оставшиеся ногти. Мне все равно, а тебе – радость.
– Она сделала великое дело во имя Слепого бога. Но она стыдится этого. Мы караем таких, как ты, и убить перевертыша – большая честь.
– А-а-а, – скучающе протянул Якоб и выпрямился, разом утратив к Бёву интерес. – Ну, ничего удивительного. Я и без того знал, что вы не ромашки на моей земле собираете. Разве ж это великое дело? По-моему, привычная работенка для таких засранцев, как вы.
– Ты не понял, вонючий заморыш. Она принесла в жертву младенца – полукровку. Не дала вырасти гнилому семени. И его мать – ее она убила тоже. Это – честь. И это – благо. – Голос Бёва охрип и сипел, но в нем все равно слышалось злорадное удовольствие. – Тебе не понять. Не оценить.
Якоб снова замолчал, но на этот раз тишина казалась вязкой, топкой, как болотная жижа. И Рунд увязла в ней, и помочь выбраться – некому.
– Она правда это сделала? Ты уверен?
– Я был там. Все видел, можешь не сомневаться. Что бы вы ни говорили, она всегда будет тахери. Ваши боги завладели ее ртом, но переделать душу им не под силу. Ты обосрался, князь.
И Бёв захохотал. От этого жуткого, натужного смеха Рунд сделалось страшно. Бёв походил на безумца. Но разве не были они все безумны – все, кто жаждал чужой крови?
– Ты прав, парень. Она заслуживает наказания. Пойдем. – Якоб зазвенел связкой ключей, и ржавый замок, удерживающий Бёва внутри, тоскливо щелкнул. – Придумаем пытку, которая удовлетворит нас обоих.
С силой, совершенно неуместной для такого худого тела, Якоб выволок Бёва
