— Соврала. Ты соврала, что тебе было хорошо… Я же чувствовал…
— Ничего я не врала, — почти оскорбилась я. — Не говори глупостей.
— Соврала… Такая молодая и лжешь.
— Не лгу, — повысила голос я.
— Лжешь! — повысил голос Ангел.
— Не лгу, — понизила голос я.
— Лжешь! — понизил голос Ангел. — И про кольцо солгала. Оно ведь выпало у тебя из кармана Я сам это видел.
— Интересное кино… — прошептала я, стремительно приближаясь к трусливому обмороку.
— Я сам это видел… Откуда у тебя кольцо? Это — мое кольцо. Откуда оно у тебя?
— Да что ты пристал ко мне с этим кольцом… Пусти…
Он и не подумал отпустить меня, он придвинулся еще ближе. А из-за его локтя на шее мне неожиданно стало трудно дышать.
— Отпусти… Отпусти, мне неудобно.
— Отпущу… Если ты мне расскажешь, откуда у тебя эта вещь.
— Не знаю.. Не знаю, о чем ты говоришь.
— Знаешь.
Эдак он меня и придушит, в самом деле! Как питбуль крысу… Распоследний питбуль распоследнюю крысу… Интересно, стравливает ли Ангел своих собак на крыс? Вряд ли… У Ангела нет питбулей, «Питбуль» — это всего лишь клубеш-ник, всего лишь… Всего лишь… Только там нам с Динкой было хорошо вместе… Один-единственный раз…
— Откуда у тебя кольцо?!
Господи ты боже мой… Я и не подозревала, что испанцы могут быть такими нудными. Что они могут носиться с одним и тем же вопросом, как с отрезанным на корриде ухом быка. А что, если и Ангел отрежет мне ухо? Если я не расколюсь в самое ближайшее время…
— Ну, хорошо. Я скажу… Это и правда мое кольцо… Ну, не совсем мое…
— Не совсем?
— Его мне Динка подарила…
— Динка? — Ангел приподнял бровь.
— Да.
— Когда?
— Не помню когда… Недавно.
— А откуда она его взяла?
— Понятия не имею. Сам у нее спроси…
Подставляя Динку, я не почувствовала никаких угрызений совести. Наоборот. Так ей и надо. Это была ее идея остаться здесь, пусть и расхлебывает. А расхлебывать и впрямь придется, стоит только взглянуть на Ангела.
Ангел же после выколоченного псведопризнания сразу потерял ко мне интерес. И наконец-то выпустил меня из рук. А через минуту его уже не было в библиотеке. Больше всего мне хотелось сейчас уткнуться лбом в колени бестиария, но делать этого было нельзя. Неизвестно, когда чертов испанец появится здесь снова.
Так я и сидела — на кушетке, в одних носках (мне и в голову не пришло одеться!) — пока не услышала приглушенные голоса над головой. Это были совсем не те звуки, к которым я привыкла за несколько недель жизни в доме, совсем не те. Диковатым и шумным Динкиным оргазмом и не пахло. Зато пахло нервным испанским.
Они орали друг на друга на испанском, вот что!..
Сначала это был приглушенный, неблизкий гул — они еще держались в рамках приличий.
Потом я начала различать отдельные, резкие, как выпады la banderilla [37], фразы. Их смысла я не понимала, но хорошо понимала тон: Ангел и Динка отчаянно ругались. Иногда в бесконечном потоке ругани возникали островки затишья, но затем все возобновлялось с прежней силой.
В какой-то момент, когда затишье продлилось чуть дольше, мне даже показалось, что инцидент исчерпан, но… Возник новый звук, резкий и громкий, как будто наверху перевернули стул и поволокли его по полу.
А потом. Потом взвыл Рико.
Вой был пронзительным, долгим и беспомощным, он заполнил все уголки дома, он шел отовсюду. Ничего более ужасающего я в жизни своей не слыхала. Я зажала руками уши, и, будь моя воля, я залила бы их чем угодно — воском, сургучом, расплавленным свинцом, жидкой ртутью, — только бы не слышать этого кошмарного воя и последовавших за ним глухих ударов: казалось, что по стенам изо всех сил колотили набитым шерстью тюком.
Но вой не прекращался.
А наверху было тихо. Подозрительно тихо.
В этой тишине, обрамленной собачьими стенаниями, я так же молча оделась и выскользнула из библиотеки. Вой стал явственнее, но теперь пугал меня гораздо меньше. Теперь в нем не было ничего мистического, идущего от всех стен одновременно. Я сразу же поняла, что Ангел запер Рико в небольшой комнатке между ванной и кухней. Эта комнатка с одиноким окном служила чем-то вроде кладовой. Я пару раз заглядывала в нее, но ничего, кроме стремянки, пары сломанных кресел, раскуроченного трюмо и сундука с тряпьем, в ней не было.
Узкая, как пенал, как шпиль собора, кладовая: неплохая награда для собаки, выигравшей бой, ничего не скажешь. Подобное отношение не очень-то вдохновляло Рико, вой соскользнул на хрип, а тяжелая дверь сотрясалась и мелко вибрировала: очевидно, пес бросался на нее всем телом.
Но не Рико, совсем не Рико занимал меня сейчас.
Тишина в комнате Динки и Ангела — вот что настораживало.
И я, трусливая глупая овца, цепляясь носками за ступени лестницы, пошла на эту тишину, как идут на огонь, мерцающий во тьме, как идут на путаный любовный шепот в самой сердцевине постели. И только возле двери комнаты я остановилась. И замерла, прислушиваясь.
Ни одного звука.
Ни единого.
Мертвая тишина, так не свойственная Динке.
Тишины рядом с Динкой не было никогда, даже в те редкие минуты, когда она молчала. Динка была наполнена звуками, памятью о звуках, предчувствием звуков. И вот теперь — мертвый штиль. Я застыла на самом берегу, перед этим штилем, стараясь уловить хотя бы шорох. Но в уши лезло лишь содрогание двери на первом этаже и стук сердца. Моего собственного сердца. Оно билось везде — в висках, в горле, в запястьях, в подгибающихся коленях.
Вот хрень, зачем мне столько сердец?..
Это было последнее, о чем я успела подумать, прежде чем услышала резкую неверную ноту за дверью.
Саксофон.
Нота так испугала меня, что я, не удержавшись на ногах, почти ввалилась в комнату. И увидела Динку, которая сидела на кровати.
Как обычно, поджав ноги по-турецки.
Динка опиралась подбородком на саксофон и смотрела прямо на меня. И… И я могла поклясться, что она в упор меня не видела.
А я не увидела Ангела.
Странно, когда это он успел выйти? И почему я не услышала этого, и почему не увидела его самого? Вой Рико и мертвого поднимет — и если Ангел был обеспокоен этим, то обязательно бы спустился вниз. И обязательно столкнулся бы со мной: возле кладовки, на лестнице, в начале коридора — где угодно. Но он со мной не столкнулся…
Господи, когда же чертов пес перестанет сходить с ума?..
— Дина? — окликнула я Динку, ухватившись рукой за косяк. Никакой реакции.
— Дина… Диночка… Да что с тобой? И где… — Я суеверно понизила голос. — Где Ангел?
— Ангел… Ну да, Ангел… — наконец-то она хмуро сфокусировалась на мне. — Это ты…
— Я… Что с тобой?
— Ничего… Который час?
Хороший вопрос… Самое время для подобного вопроса.
— Понятия не имею… А что?
— Я же сказала — ничего… Просто спросила у тебя — который час… Ты хоть раз можешь ответить на вопрос? Самый обыкновенный… Просто — скажи мне, который час… Просто — скажи…
— Я не знаю…
— Ты никогда ничего не знаешь! — Динка начала заводиться — как обычно, с полоборота, но это даже обрадовало меня.
Это было знакомым, это было привычным — ее тупая, возникающая на пустом месте злость ко мне. Вот и сейчас Динкина злость ласково взъерошила мне волосы и прошептала на ухо: все в порядке, все в порядке, ничего не изменилось.
— Ты никогда ничего не знаешь!.. Только и умеешь, что как попка повторять чужие мысли. И больше ничего. Ничего… Тоже мне… Интеллектуалка, мать твою!…
Динка грязно выругалась, и меня совсем было отпустило. И я даже позволила себе заискивающе улыбнуться. Как улыбалась всегда — все в порядке, все в порядке, ничего не изменилось.
— Если хочешь, я узнаю, который час… Если это так для тебя важно… — Глупое утешительство, ни у нее, ни у меня часов не было и в помине, а единственные часы в доме — огромные, похожие на средневековый замок, с маятником в виде головы орла, перестали ходить задолго до нашего появления здесь. Если вообще когда-нибудь ходили.
— Проехали…
Динка откинулась на спину, свесила голову с кровати и опустила руку, оставив меня в обществе своих разведенных коленей.
— Динка! — обратилась я к коленям с запоздалым раскаянием. — Может быть, я не права, но…
— Проехали. — Она снова легко поднялась. — Час ноль тринадцать. Тринадцатое сентября… Можешь меня поздравить…
— С чем?
— Н-да… С днем рождения, Рысенок. Оно наступило. Так-то. Оно наступило…
Черт… Черт-черт-черт… Как же я могла забыть?! Тринадцатое сентября, Динкин день рождения! В прошлом году мы отмечали его довольно пышно, в клубе «Колорадский отец» на Ваське. В этом клубе, славившемся своим отвязным стриптизом, любили прожигать жизнь недолговечные, как одуванчики под ветром, шестерки из бандитских группировок, мелкоплавающая богема из Театральной академии и гайморитные наркодилеры со старших курсов Университета.
