Впрочем, в тот вечер «Папаша» был отдан на откуп продюсерскому центру «Колесо», а возле шеста не наблюдалось ни одной штатной девочки. Как и следовало ожидать, ближе к развязке, когда перепились все, место у шеста по очереди заняли: тогда еще живая Виксан, тогда еще живой Алекс, тогда еще темнокожий телохранитель дуэта «Таис» Диас Аристиди, тогда еще полновесная гроздь подтанцовки из нашего шоу… Но лучше всех…
Лучше всех оказалась Динка.
Она проделывала такие фокусы с шестом, что в клубе не осталось ни одного человека, который бы этому шесту не позавидовал.
А я…
Я в этот вечер глухо завидовала самой Динке. Завидовала, как не завидовала никогда раньше. Завидовала так сильно, что даже пожелала ей сдохнуть. Ей — центру всеобщего внимания. Ей — любимице всех мало-мальски упругих членов, да и не упругих тоже; ей, вечной победительнице вечных опросов на интернет-форуме: «Кто вам нравится больше: Дина или Рената»… Ей — хамке, хабалке, недалекой девке с юмором ниже пояса… Ей — проклятию и вожделению желтой прессы… Моя слава была не меньше, нет, совсем не меньше. Но она была другой. Не такой яркой, не такой двусмысленной, не такой безусловной…
Сдохни, сдохни, сволочь!..
Именно это я прошептала сливному бачку, запершись в туалете «Колорадского отца». Я готова была просидеть там до скончания времен, только бы не видеть Динкиного триумфа. Я и заснула на унитазе, продолжая ненавидеть Динку, а чуть позже меня извлек из кабинки Ленчик, озабоченный моим долгим отсутствием.
Ленчик всегда знал, где меня искать. Всегда знал. И всегда знал, что сказать мне. Вот и тогда он сунул мою голову под холодную струю, а потом долго вытирал мне лицо краем кашемировой жилетки.
— Я ее ненавижу, — все еще всхлипывая, пожаловалась я Ленчику.
— Я знаю. Я тоже ее ненавижу, — утешил меня Ленчик.
— А меня?
— Тебя? — Он задумался и посмотрел на меня через зеркало. — Тебя я люблю.
— За что?
— За то, за что ненавижу ее.
— За что?
— Ты можешь быть кем угодно, Рысенок., А она… Она может быть только собой.
— Разве это плохо? — удивилась я.
— Для жизни, может быть, и нет… А для шоу-бизнеса… Не самый лучший вариант… Успеха в шоу-бизнесе добиваются мистификаторы, потому что больше всего людям нравится, чтобы их водили за нос, чтобы белое оказывалось черным, а чувства — игрой. А игра — чувствами… Люди — рабы иллюзий, Рысенок. Только и всего… Отними у них иллюзию, отними у них рабство — и что останется?..
О, Ленчик, Ленчик!.. Если представить себе невозможное — плачущую Динку с такой же плачущей завистью, с таким же плачущим вопросом — ты сказал бы ей то же самое: что любишь ее и ненавидишь меня. Ты всегда очень ловко лавировал между скалами нашей обоюдной неприязни, ты всегда умело подтягивал паруса нашей ненависти, ты выдоил, выжал, вырвал из нас максимум. О-о, Ленчик!
Ленчик что-то еще говорил мне, но я туго соображала, а потом и день рождения кончился. День рождения, в котором «Таис» еще сохранял видимость благополучия, а угрожающий треск льдин легко можно было принять за шквал аплодисментов и восторженный гул фанатствующей толпы.
А ведь прошел всего лишь год. Всего лишь Но нет ни Алекса, ни Виксан… Нет «Таис». Нет ничего. Есть только Динка, сидящая против меня — на чужой кровати в чужом доме.
— С днем рождения, Диночка… — промямлила я.
— Пошла ты…
— С днем рождения… Подарок за мной.
— Ты уже сделала мне подарок, Ры-ысенок.. — Динка неожиданно подмигнула мне.
— Подарок? Какой подарок?
— Иди сюда. Я покажу.
Она даже не сдвинулась с места, она как будто приклеилась к кровати и к своим сложенным по-турецки ногам.
— Иди сюда, Рысенок. Не бойся. Ничего не бойся.
В голосе Динки — пустом и совершенно отстраненном — мне послышалась угроза. Она не просто подзывала меня, она готова была ткнуть меня носом во что-то. Возможно, в мое же собственное дерьмо. Уже чувствуя это, я все же подошла.
И стала напротив Динки.
Близко-близко. Так близко, что меня обдало жаром, идущим от нее.
— Садись, Рысенок. — Динка похлопала ладонью по простыни рядом с собой. Никогда, никогда еще она не была со мной такой ласковой.
Никогда еще она не подпускала меня так близко — не следуя сценографии Виксана, не следуя понуканиям Ленчика, ни следуя кисло-сладким указаниям фотографов на фотосессиях — по собственной воле. И странное дело — я как будто ждала этого. И мое сразу обмякшее тело с кучей колотящихся сердец по периметру — ждало. Сжавшись в комок, я рухнула рядом: теперь жар, просачивающийся сквозь поры Динкиной кожи, стал и вовсе невыносим. Но он не пугал меня, совсем напротив — успокаивал.
— С днем рождения!..
Наверное, нужно поцеловать ее. Раз пошла такая пьянка. Раз ничего другого не остается. В конце-концов, это так естественно — поцеловать человека, у которого день рождения, даром, что он пришелся не на Прощеное воскресенье.
— Можно, я тебя поцелую? — Господи, неужели это мой голос? Ватный, полуобморочный, виляющий хвостом голос. Тихий голос, которому так легко затеряться в громком вое Рико, идущем с первого этажа.
— Что? — переспросила Динка.
— Вот чертов пес… Можно, я тебя поцелую? В честь дня рождения…
— А-а… Легко.
Но стоило мне потянуться к ней губами, как Динка вдруг обхватила меня за шею — почти как Ангел, почти как Ангел — и бросила на край кровати. Ее лицо оказалось вровень с моим, ее губы оказались у меня под шеей, совсем как тогда, в «Питбуле», во время нашего первого триумфа.
— Хочешь взглянуть на подарок, Рысенок?
— На какой?..
— Который ты мне преподнесла?
— Я?
— Ты, кто же еще!..
Она не ждала от меня ответа. Она подтолкнула меня к самому краю, к узкому ущелью между кроватью и стеной. Только для того, чтобы через секунду в этом проклятом тихом ущелье я увидела Ангела.
Ангел, скорчившись, лежал на полу. На далеком полу, таком далеком, что даже дух захватывало. На груди Пабло-Иманола Нуньеса, нашего с Динкой общего любовника, расплылось отвратительное густо-красное, почти черное пятно. В этом-то пятне и застряла левая рука Ангела, окрашенная в такой же густо-красный цвет. Сквозь него я без всякого труда разглядела светящийся циферблат часов.
Час ноль двадцать, как сказала бы Динка…
Нет, час ноль двадцать один.
Рука не подавала никаких признаков жизни. И Ангел не подавал никаких признаков жизни. Он… Он был мертв.
Мертв.
Слипшиеся темные волосы, слипшаяся, едва выползшая наружу щетина, слипшиеся в комок, искаженные смертью черты лица…
Он был мертв, мертв, мертв…
— Что… Что это?..
— Не узнаешь? — Динка вдруг хихикнула. — Наш с тобой дружок.
— Что это? Ты… Ты что… Ты его…
— Я? — Динка, до этого все еще прижимавшаяся ко мне, резко отстранилась. И ухватила меня за волосы. — Я?!
— Ты… Ты… — Мне не хватало сил закончить фразу «Ты убила его», но Динка и без этого понимала ее окончание. И отказывалась иметь с ней дело.
— Я?! Нет, Рысенок, это не я…
— Но ведь он… Он не дышит…
— Разве?
— Не дышит… Он что?..
— Что?..
— Что?..
— Что?..
Мы перебрасывались этим дурацким «что» как шариком от пинг-понга, оно и секунды на наших губах не держалось, оно приходило ко мне темно-вишневым и возвращалось к Динке пергаментно-бледным.
Сноской на бестиарий — вот чем оно возвращалось к Динке.
А ко мне оно вернулось сноской на кольцо.
— Ты убила его, что ли? — наконец не выдержала я.
— Нет. Спать положила, — огрызнулась Динка. — Пусть отдохнет.
— Ты его убила, убила, убила. — Вскочив в это слово, как на подножку уходящего поезда, я больше не могла остановиться.
— Заткнись! — Динка дала мне пощечину, но и это не привело меня в чувство.
— Ты… убила…
И тогда Динка не выдержала, она ухватила меня за плечи и принялась немилосердно трясти. На секунду мне даже показалось, что голова у меня отвалится и скатится на пол и попадет в мертвые объятья Ангела.
— Я? Я убила?.. Ах ты сука! А кто наплел ему про какое-то гребаное кольцо, которое я и в глаза не видела?! Кто вообще приволок его сюда? Кто приволок пистолет?!.. Кто тебя просил это делать, кто, кто? Я просила?! Скажи, я?!..
— Так это я виновата? Я?!
Я даже не помнила, как мы соскользнули с кровати и как принялись кататься по полу, вцепившись друг другу в волосы и стараясь расцарапать ногтями лицо. Кажется, я больно смазала Динке по груди, кажется, она изо всей дури пнула меня кулаком в живот. Неизвестно, сколько бы еще продлилась наша бессмысленная унизительная драка, если бы не собачий и вой и босые ступни Ангела, в которые мы уткнулись.
Босые ступни Ангела настигли нас почти одновременно: левая — Динкину макушку, правая — мое ухо.
Вот хрень.
Мы отшатнулись — и от Ангела, и друг от друга — и сели на полу, тяжело дыша.
— Забей, — сказала мне Динка.
— Да ладно, — ответила ей я. — Самое время собачиться.
