на их женщин. Даже когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он может сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он должен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества. Тем более что причин для изъятия имущества всегда достаточно и если начать жить хищничеством, то всегда найдется повод присвоить чужое, тогда как оснований для лишения кого-либо жизни гораздо меньше и повод для этого приискать труднее.
В принципе данное замечание носит технический характер. Основной постулат, пусть бесспорный на практике, но мало кем признаваемый тогда в теории – необходимость жестокости для государя – утверждается у Макиавелли в целом четырьмя техническими приемами:
– логическими выкладками («учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку»);
– историческими примерами (жестокость Борджиа в Романье);
– полемическими рассуждениями (характеристика человеческой сущности в политике). Вообще Макиавелли не был абстрактным теоретиком. Он был политиком и человеком страсти[491];
– советами государю, сделанными так, будто спорный тезис уже является доказанным. В какой-то мере данный прием отчасти совпадает с тем, который впоследствии использовал в своих художественных произведениях Даниэль Дефо, который уснащал свое произведение подробностями (хотя бы как сделать глиняный горшок – и это притом, что сам писатель никогда гончарством не занимался), дабы заставить читателя поверить в написанное. Так и Макиавелли, осторожно введя свой постулат о необходимости жестокости, вроде бы между делом переходит к практическим выводам для государя, каким образом сделать эту черту правителя менее опасной для его правления.
В данном отрывке мы имеем дело как раз с четвертым приемом. Автор придает своему основному тезису практическое начало, советуя, что именно нужно сделать для того, чтобы избежать ненависти со стороны подданных и тем самым сохранить свою власть.
Исходная мысль Макиавелли в комментируемой сейчас части его работы была, между тем, абсолютно неприменима для российской политической культуры. Государь просто не мог внушать ненависть обществу – это было исключено. Ни Иван III, ни Иван Грозный, ни Петр I, ни даже Сталин не вызвали у масс такого чувства.
Страх – да, ненависти не было. Причины этого явления должны исследоваться особо и не в этой книге.
Но когда государь ведет многотысячное войско, он тем более должен пренебречь тем, что может прослыть жестоким, ибо, не прослыв жестоким, нельзя поддержать единства и боеспособности войска. Среди удивительных деяний Ганнибала* упоминают и следующее: отправившись воевать в чужие земли, он удержал от мятежа и распрей огромное и разно-племенное войско как в дни побед, так и в дни поражений. Что можно объяснить только его нечеловеческой жестокостью, которая вкупе с доблестью и талантами внушала войску благоговение и ужас; не будь в нем жестокости, другие его качества не возымели бы такого действия. Между тем авторы исторических трудов, с одной стороны, превозносят сам подвиг, с другой – необдуманно порицают главную его причину.
По Юсиму: «Но когда государь занят войском и управляет множеством солдат, необходимо совершенно не обращать внимания на упреки в жестокости, без которых никогда не удавалось поддерживать в войске единство и боеспособность. К удивительным деяниям Ганнибала причисляют следующее: в его огромном войске, состоявшем из разноплеменного множества людей и вступившем в чужие земли, никогда не возникало междоусобных беспорядков или мятежей, как в благоприятных, так и в бедственных обстоятельствах. И это можно приписать только его бесчеловечной жестокости, которая, в сочетании с другими доблестными качествами, всегда заставляла солдат уважать и бояться его, а не будь он жестоким, всех его достоинств для этого было бы недостаточно. Но недальновидные писатели, восторгаясь вышеназванной дисциплиной, порицают главную ее причину».
Здесь Макиавелли прибегает к историческому обоснованию действенности жестокости у государя. Пример выбран не совсем удачно, поскольку Ганнибал никогда не был государем, и нет ни одного достоверного примера его «бесчеловечной» жестокости, обращенной к своим воинам. Хотя дисциплина в его войске действительно была жесточайшая, полководец сочетал ее с дипломатичными шагами, завоевывая на свою сторону преданность армии.
Обратим также внимание, что под «недальновидными писателями» почти наверняка имеются в виду древнеримские авторы. Если это так, то Макиавелли впервые вступает с ними в прямую полемику.
Насколько верно утверждение, что полководцу мало обладать доблестью и талантом, показывает пример Сципиона – человека необычайного не только среди его современников, но и среди всех людей. Его войска взбунтовались в Испании вследствие того, что по своему чрезмерному мягкосердечию он предоставил солдатам большую свободу, чем это дозволяется воинской дисциплиной. Что и вменил ему в вину Фабий Максим, назвавший его перед Сенатом развратителем римского воинства. По тому же недостатку твердости Сципион не вступился за локров, узнав, что их разоряет один из его легатов, и не покарал легата за дерзость. Недаром кто-то в Сенате, желая его оправдать, сказал, что он относится к той породе людей, которым легче избегать ошибок самим, чем наказывать за ошибки других. Со временем от этой черты Сципиона пострадало бы и его доброе имя, и слава – если бы он распоряжался единолично, но он состоял под властью Сената, и потому это свойство его характера не только не имело вредных последствий, но и послужило к вящей его славе.
Отмечу, что «локры» – это, конечно, «локряне», жители города Локры. Либо неточность в переводе, либо ошибка при печатании.
Сплошь полемический отрывок, плюс мы видим здесь прием отвлечения внимания аудитории от обоснования основного тезиса. Публий Корнелий Сципион – опять же не государь, у него не хватает жестокости, более того – он якобы «мягкосердечен», однако Макиавелли все равно ссылается на его опыт для подтверждения своего основного тезиса данной главы. Но поскольку читатель уже принял или не принял его аргументацию, то ссылка на римского полководца, победившего самого Ганнибала, ничего не меняет, так как в большинстве случаев она лишь подтверждает убеждение, к которому еще до этого пришла аудитория. Правда, впрочем, состоит в том, что Сципион был жесток в соответствии с нравами своего времени. В целом же эта характеристика – не самая достоверная иллюстрация своих тезисов со стороны Макиавелли, в чем легко убедиться по древним источникам. К тому же Никколо упустил из виду, что в данном случае противоречит собственному мнению о качествах древнеримского полководца, высказанному в XIV главе.
Итак, возвращаясь к спору о том, что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись, скажу, что любят государей по собственному усмотрению, а боятся – по усмотрению государей, поэтому мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит
